Вам полагается быть в постели в половине одиннадцатого.
МАТЬ. То есть, как? В половине десятого. Что ты болтаешь? Разве я стала бы говорить? Уже в двадцать один тридцать. Половина одиннадцатого - какая ерунда. Это же двадцать два тридцать. (Пауза. Укладывает вещи.) Вы совсем не читаете моих писем.
ВЕРНЕР. Ну мама, знаешь что...
МАТЬ. Да-да-да. У меня пальцы болят от писанины, а вы ни строчки не читаете.
ВЕРНЕР. Разумеется, читаем. Но ты же сейчас сама сказала: половина одиннадцатого.
МАТЬ. Это когда же.
ВЕРНЕР. Вот только что.
МАТЬ. Вздор. Только что я укладывала вещи, Вернер, я пока что в своем уме. А в письме я написала - половина десятого. Черным по белому. Вот на этом столе. Двадцать один тридцать. Именно в это время Лемке отправляет нас в постель. В двадцать один тридцать. А теперь ответь: когда заканчиваются телеспектакли? Я имею в виду длинные. Вот видишь. Именно поэтому. Именно поэтому здесь все не выносят его. Мы его терпеть не можем. Ну что уж такого можем мы натворить? Почти все - за семьдесят. Нет, на Рождество Христово нужно буквально бежать отсюда прочь. Хоть в праздники ничего не видеть и не слышать. И все эти безобразия из-за нового управляющего. Он опасный человек. Позволяет себе в чем-то нас подозревать. Мы же старые люди. Просто смешно. Да все уже давно и думать забыли о таком. Пусть сам отправляется на боковую в половине десятого. Мы и без него знаем, что нам можно и чего нельзя. Весенние настроения глубокой зимой! Пусть на себя посмотрит. А что касается меня... Нельзя такому доверять дом для престарелых. Запретить по закону.
ВЕРНЕР. Мама, да не волнуйся ты.
МАТЬ. Что, разве неправда? Чистейшая правда. Постоянно придумывает что-нибудь новенькое. И ни капли не стыдится, негодяй, и еще пристает ко мне.
ВЕРНЕР. Что, что?
МАТЬ. Хватит об этом. Я не могу говорить с тобой о подобных вещах.
Пауза. Мать укладывает вещи. Вернер закуривает новую сигарету.
Я теперь хожу на кладбище.
Пауза.
А знаешь почему?
ВЕРНЕР. Знаю.
МАТЬ. Откуда?
Пауза.
Откуда ты знаешь?
Пауза.
Как поживают дети?
ВЕРНЕР. Спасибо, хорошо. У Ильзы много хлопот с ними.
МАТЬ. Много хлопот. Их же всего двое. А вас было пятеро. Но разве я жаловалась?
ВЕРНЕР. Ильза тоже не жалуется
МАТЬ. Погоди, все еще впереди. А тремя детьми больше - это не шутка.
Продолжает укладывать вещи. Негромко - хор.
Как подвигается пристройка.
ВЕРНЕР. Пристройка?
МАТЬ. Пристройка с комнатами для гостей.
ВЕРНЕР. Ах, пристройка...
МАТЬ. Да. Уже готова?
ВЕРНЕР. Ну-у... почти.
МАТЬ. Вот и чудесно. Тогда я в этот раз...
ВЕРНЕР (перебивает). Ильза просто счастлива. Так надоела эта бесконечная грязь...
МАТЬ. А что тогда говорить мне? Я пережила это трижды.
ВЕРНЕР. Где?
МАТЬ. Как где? На старой бойне. Тебя еще не было на свете. Когда мы пристраивались в первый раз и во второй. Тогда ты еще не увидел свет мира. Отцу вечно всего было мало. Постоянно что-то пилили и приколачивали. Да, я пережила это трижды. Мы три раза пристраивались.
Пауза.
Значит, теперь у вас и для меня хватит места.
ВЕРНЕР. Вообще-то, да.
МАТЬ. Вообще-то?
ВЕРНЕР. Да, ты знаешь, мама...
МАТЬ (быстро). Вы ко мне давно не приезжали. В последний раз, кажется, в середине августа.
ВЕРНЕР. Я был в сентябре. В конце сентября.
МАТЬ. Ну да, из-за подписи. Когда ты продал Эрленбахский луг. Свалился тогда, как снег на голову.
ВЕРНЕР. Как ты можешь, мама?
МАТЬ. Да-да-да. Застиг врасплох и уложил на обе лопатки.
ВЕРНЕР. Но ведь не только из-за подписи. Мне просто хотелось тебя повидать.
МАТЬ. Неправда. Только из-за Эрленбахского луга. Который вообще-то по закону принадлежит мне. Я ведь уже стара. Я могу быть откровенной. Мне уже нечего терять. Ты приезжал только ради подписи. Заскочил на минутку. Дитя мое. Да, здесь ты беззащитен, любой готов принести тебя в жертву.
ВЕРНЕР.
Но ведь все было совсем не так, мама.
МАТЬ. Нет так. (Берет из стопки белья носовой платок и сморкается.)
ВЕРНЕР. Я выбросил на рынок кровяную колбасу.
МАТЬ. Ну и что?
МАТЬ. Ты же знаешь, что это значит.
МАТЬ. Не вижу ничего особенного.
Пауза.
ВЕРНЕР. Сверхкрупная баночная расфасовка для семейного стола. По самоубийственной цене.
Пауза.
Господи, да я почти три месяца крутился, как белка в колесе.
Пауза.
Мама...
МАТЬ. Свиная или говяжья?
ВЕРНЕР. Комбинированная.
МАТЬ. С комбинированной возни много. (Достает из шкафа чистый носовой платок и кладет его на стопку белья.) Я не хотела тебя упрекать, дитя мое.
ВЕРНЕР. Но так прозвучало.
МАТЬ. Ах, Верни...
Пауза. Хор.
А теперь? Что собирается мой сын выбросить на рынок теперь?
Вернер молчит.
Что ты теперь выбрасываешь на рынок, Вернер?
ВЕРНЕР. Почему ты спрашиваешь?
МАТЬ. Потому что ты не снимаешь пальто.
ВЕРНЕР (коротко). Зельц по-домашнему.
МАТЬ. Зельц по-домашнему - боже мой, вот уж с ним-то возни! Ни днем, ни ночью покоя не будет. А я сижу здесь, сложа руки, и бездельничаю.
ВЕРНЕР. С зельцем по-домашнему можно пока не спешить. Рынок еще долго будет в нем нуждаться.
МАТЬ. Почему же тогда не снимаешь пальто?
Вернер снимает пальто. Мать убирает со стола чемодан.
ВЕРНЕР. Я все прикидываю насчет Карла Бюттнера. Его рецепт и моя сеть сбыта.
МАТЬ (в ужасе). Старший из Быков-Бюттнеров?
ВЕРНЕР (подражая рекламе). Зельц Бюттнера полезен и вкусен.
МАТЬ (иронически). Так уж?
ВЕРНЕР. Даже для язвенников. Даже для диетиков. Ты-то знаешь, что это значит.
МАТЬ. Еще бы я не знала, что это значит. Тебе не нужно меня убеждать, дитя мое. Такой постный зельц - редкость. Такая усвояемость...
ВЕРНЕР. Поначалу мне придется вколотить в это дело приличные деньги, зато уж потом останется только сливки снимать. Без суеты. У нас будет классная фирма зельца. Солидная немецкая фирма зельца. Суперфирма зельца в Европе.
МАТЬ. Карл Бюттнер из Фридерикендорфа...
ВЕРНЕР. Карл нормальный мужик. У меня с ним будет полный порядок. Без суеты. Он иногда пытается играть в наивность, но я все эти номера наизусть знаю. Сам уже все перепробовал.
МАТЬ. Не верь этим людям из Фридерикендорфа, Вернер. Лучше бы тебе поладить с нашими. А с теми не стоит иметь дело.
ВЕРНЕР. Все будет учтено в договоре. Все уже точно подсчитано. Абсолютно без суеты. Никаких сюрпризов быть не может.
МАТЬ. Господи, знал бы отец...
Снимает со стены портрет отца в рамке.
В случае укрупнения: мужчина в костюме мясника, в руках пневматический молот для забоя скота.
ВЕРНЕР. Отец...
МАТЬ. О чем ты?
ВЕРНЕР. Да нет, ничего.
Мать стелет на стол гладильное одеяло, затем резко распахивает дверь и выглядывает в коридор.
Ну что там опять?
МАТЬ (достает спрятанный в ее постели утюг). Мне же хочется привести себя в порядок для вас. А в комнате гладить запрещено. Экономят электричество. Ты можешь оказать мне услугу?
ВЕРНЕР. Что, что, что?
МАТЬ Постереги в коридоре, Вернер. Вдруг этот тиран Лемке явится. (Подходит к электрической розетке.) Ну? Иди же.
ВЕРНЕР. На таких, как он я быстро нахожу управу. Твоя личная жизнь - не его дело. Мне, наверное, стоит повнимательнее перечитать правила. Тогда он сразу перестанет совать нос.
МАТЬ. Но не проговорись, что это из-за меня. А то он мне устроит сущий ад. И обязательно скажи насчет телевизора, ладно? Длинные телеспектакли заканчиваются в начале одиннадцатого. И что он сам курит в туалете. Если он вздумает говорить тебе дерзости.
ВЕРНЕР. Я скажу, мама. Все будет нормально.
МАТЬ. Господи, Вернер, что бы я без тебя делала... (Достает из шкафа блузку, раскладывает ее на одеяле. Пауза. Хор.)
ВЕРНЕР. Но вообще-то ты неплохо здесь устроена.
МАТЬ. Неплохо устроена... Не надо себя убеждать.