- Но на улице дождь.
- На улице ясно, жарко и солнечно, - парировал Мэнни.
- Все говорили, что на Баскском побережье обязательно идет дождь, жалобно сказал Берт, не двигаясь с места.
- Все врали, - сказал Мэнни, - вставай к чертовой матери.
Берт медленно выпростал ноги и сел - тощий, костлявый и голый до пояса, в пижамных штанах, которые были ему коротки и из которых нелепо торчали его большие ноги.
- Знаешь ли ты, толстяк, почему женщины в Америке живут дольше, чем мужчины? - спросил он, щурясь на Мэнни против солнца.
- Нет.
- Потому что они спят по утрам. - Он откинулся на кровать, не отрывая ног от пола. - Я из принципа хочу прожить не меньше, чем американская женщина.
Мэнни закурил сигарету, а другую кинул Берту. Тот ухитрился зажечь ее, не поднимая головы от подушки.
- Пока ты тут тратил на сон драгоценные часы детства, у меня появилась идея.
- Положи ее в ящик для жалоб и предложений. - Берт зевнул и закрыл глаза. - Предприятие награждает седлом из шкуры бизона любого сотрудника, выдвинувшего идею, которая, будучи осуществлена...
- Слушай, - миролюбиво сказал Мэнни, - по-моему, мы должны опоздать на этот чертов пароход.
Минуту Берт молча курил, сощурившись и устремив нос в потолок.
- Некоторые люди, - сказал он наконец, - рождены, чтобы опаздывать на пароходы, на поезда или на самолеты. Например, моя матушка. Она однажды спаслась от верной смерти, заказав на обед два десерта вместо одного. Самолет взлетел в тот миг, когда она добралась до летного поля, а через тридцать пять минут от этого самолета уже остались рожки да ножки. Никто не спасся. А все из-за мороженого с давленой клубникой...
- Послушай, Берт. - Эта привычка Берта болтать о посторонних вещах, пока он над чем-нибудь думал, раздражала Мэнни. - Я уже все знаю про твою маму.
- Весной она просто сходит с ума по этой клубнике. Скажи, ты хоть раз в жизни на что-нибудь опаздывал?
- Нет, - сказал Мэнни.
- И ты считаешь, что еще не поздно менять образ жизни? По-моему, это легкомысленно...
Мэнни пошел в ванну и набрал в стакан воды. Когда он вернулся, Берт по-прежнему лежал в постели, свесив ноги, и курил. Мэнни подошел, и аккуратно вылил ему воду прямо на загорелую грудь. Вода разбрызгалась и тоненькими ручейками потекла по ребрам на простыню.
- Освежает, - сказал Берт, не выпуская сигареты изо рта.
Они оба засмеялись, и Берт сел на кровати.
- Ладно, толстяк, я правда не думал, что ты всерьез.
- Идея в том, чтоб не уезжать отсюда, пока не испортится погода. От такого солнца ехать домой?
- Ну, а как быть с билетами?
- Пошлем телеграмму в пароходство, сообщим, что поедем позже. Они будут счастливы: у них там желающих хоть пруд пруди.
Берт рассудительно покивал.
- А как быть с Мартой? - спросил он. - Вдруг ей уже сегодня надо быть в Париже?
- Марте никуда не надо. И никогда не надо. Ты это знаешь не хуже меня.
Берт снова кивнул.
- Самая везучая девушка в-мире.
За окном снова раздался выстрел. Берт повернулся и прислушался. Еще один.
- Ото, - сказал Берт. - Дай бог, чтобы сегодняшняя куропатка была не хуже вчерашней.
Он поднялся. В своих развевающихся пижамных штанах он похож был на мальчишку, из которого выйдет неплохое пополнение для команды колледжа, если его усиленно откармливать целый год. До армии он был круглолицый и розовощекий, но к майской демобилизации стал тощим и долговязым, и у него торчали ребра. Когда Марта над ним подтрунивала, она говорила, что в плавках он похож на английского поэта.
Берт повернулся к окну, а Мэнни обошел кровать и стал рядом с ним, глядя на горы, на море, на солнце.
- Ты прав, - сказал Берт, - только идиоту придет в голову уезжать в такой день. Пошли скажем Марте, что представление продолжается.
- Они быстро натянули веревочные туфли, полотняные штаны и тенниски, поднялись по лестнице и без стука вошли к Марте. Ветер хлопал ставнем по стеклу, но Марта продолжала спать, свернувшись под одеялом так, что наружу торчали только макушка и несколько спутанных черных и коротких прядей. Подушка валялась на полу.
Мэнни и Берт помолчали, глядя на свернувшуюся клубком, закутанную в одеяло фигурку, и каждый был уверен, что другой даже не подозревает, о чем он думает.
- Проснись! Проснись для славы, - негромко сказал Берт. Он подошел к постели и потрепал Марту по макушке. Мэнни почувствовал, как у него самого по кончикам пальцев пробежал электрический ток.
- Не надо, еще же ночь, - сказала Марта, не открывая глаз.
- Уже почти полдень. - Насчет полдня Мэнни соврал на два часа. - И нам нужно тебе кое-что сказать.
- Говорите и выметайтесь, - буркнула Марта.
- Понимаешь, у толстяка родилась идея, - сказал Берт над самой ее головой. - Он хочет остаться здесь до самых дождей. Как тебе это нравится?
- Вполне.
Берт и Мэнни с улыбкой переглянулись: до чего хорошо они ее изучили.
- Марта, - сказал Берт, - ты единственная девушка в мире, которая лишена недостатков.
Потом они вышли, чтобы дать ей одеться.
Они познакомились с Мартой Холм во Флоренции. Они бродили по одним и тем же музеям и церквям и поэтому постоянно сталкивались друг с другом; она была одна и явно американка, и, как сказал Берт, красивее оттуда не привозят, и они в конце концов разговорились. Может быть, все дело в том, что-впервые они столкнулись с ней в галерее Уффици, в зале Боттичелли, и Мэнни в первую минуту показалось, что, если бы не короткие, темные, неровно подстриженные волосы, она была бы вылитая Примавера [весна (ит.) картина Боттичелли], высокая, тонкая и по-детски угловатая, с продолговатым узким носом и глубокими, задумчиво-грустными, таящими опасность глазами. Мэнни почувствовал, что зашел в своих фантазиях слишком далеко, и смутился: какая она Примавера - нормальная американка в брюках, двадцать один год от роду, из них год у Смита, а все-таки... Он никогда не говорил об этом Марте, а уж Берту - тем более.
У Марты было множество знакомых во Флоренции и окрестностях (потом обнаружилось, что у нее множество знакомых в любом месте и любых окрестностях), и она устроила так, что их пригласили пить чай на вилле с плавательным бассейном в Фьезоле, а потом на званый вечер, где Мэнни несказанно удивился, обнаружив, что танцует с графиней. Марта уже два года обживала Европу, она прекрасно знала, куда стоит ходить, а где тоска зеленая; она говорила по-итальянски, и по-французски, она бывала готова, когда обещала быть готовой, не ныла, если приходилось сделать пять шагов на своих двоих, смеялась, когда Берт и Мэнни шутили, могла пошутить сама, не хихикала, не рыдала и не дулась, и это ставило ее на пять голов выше любой другой известной Мэнни девицы. Они пробыли во Флоренции три дня, и пора было двигаться в Портофино и дальше во Францию, но даже думать не хотелось о том, чтобы оставить ее во Флоренции одну. Судя по всему, собственных планов у нее не было.
- Я говорю матери, что посещаю лекции в Сорбонне, и это, в общем-то, правда, по крайней мере зимой. - Ее мать после третьего развода жила в Филадельфии, и Марта время от времени посылала туда фотографии, чтоб, когда она наконец надумает возвратиться, не случилось конфуза на пристани: вдруг мамаша ее не узнает?
У Мэнни с Бертом был серьезный разговор, после чего они засели с Мартой в кафе на Пьяцца дель Синьориа, заказали кофе и выложили ей все.