И такое положение вещей, судя по всему, никого не волновало, разве что лейтенанта Ноэля, известного грубияна, который всех встречал в штыки. Уже на второй день Ноэль бросил Вейренку что‑то оскорбительное по поводу его волос. Лет двадцать назад он бы заплакал, а сейчас ему было плевать с высокой колокольни или почти плевать. Лейтенант Вейренк сложил руки и уперся головой в стену. Неуязвимая сила свернулась в уютный клубок.
Что касается комиссара, то он с трудом вычислил его. На первый взгляд Адамберг не представлял собой ничего особенного. Он уже несколько раз сталкивался с невысоким типом со сложносочиненным рельефом лица, нервным телом и замедленными движениями, но ему даже в голову не приходило, что стоящий перед ним человек с затуманенным взглядом и в мятой одежде и есть тот самый – знаменитый или пресловутый – комиссар уголовного розыска. Острота зрения, судя по всему, не была сильной его стороной. С первого дня Вейренк ждал официальной встречи с ним. Но Адамберг, казалось, не замечал его, поглощенный бульканьем каких‑то своих мыслей, никчемных или глубоких. Кто знает, может, год пройдет, пока комиссар обнаружит, что его полку прибыло.
Все остальные, правда, мигом сообразили, что появление новичка – редкая удача, и не преминули этим воспользоваться. Вот почему он нес вахту в чулане на лестничной площадке восьмого этажа – с тоски сдохнуть можно. По уставу его полагалось периодически сменять, и поначалу так оно и происходило. Но счастье было недолгим – один сменщик впал в депрессию, другой то и дело засыпал, остальные страдали клаустрофобией, нервными тиками и радикулитом. Так что лейтенант дежурил тут в гордом одиночестве, буквально приклеившись к деревянному стулу.
Вейренк вытянул ноги, насколько мог. Такова уж участь новичков, ничего не поделаешь. Благодаря стопке книг, карманной пепельнице, куску неба в форточке и ручке, которая наконец начала писать, он чувствовал себя почти счастливым. Разум в покое, одиночество под контролем, цель достигнута.
V
Ариана Лагард все усложнила, потребовав добавить капельку миндального сиропа в чашку двойного кофе с молоком. Но в итоге их все‑таки обслужили.
– Как доктор Ромен? – спросила она, размешивая густую жидкость.
Адамберг развел руками:
– Он в прострации, в истоме. Как барышни в прошлом веке.
– Вот оно что. Ты сам диагноз поставил?
– Нет, он. Ни депрессии, ни патологии. Но он только и делает, что перемещается с одного дивана на другой, – то спит, то кроссворды решает.
– Вот оно что, – повторила Ариана и насупилась. – Ромен ведь энергичный человек и одаренный судебный медик. Любит свою работу.
– Да, но он в прострации. Мы долго ждали, прежде чем заменить его.
– А меня ты зачем позвал?
– Я тебя не звал.
– Мне сказали, что меня затребовал парижский уголовный розыск.
– Я тут ни при чем, но ты действительно появилась очень кстати.
– Чтобы выдрать этих парней из лап Наркотдела.
– Мортье считает, что это никакие не парни, а просто подонки, один из которых к тому же черный. Мортье – начальник Отдела по борьбе с наркотиками, и у меня с ним не сложились отношения.
– Поэтому ты не хочешь отдавать ему трупы?
– У меня трупов и так выше крыши. Просто эти – мои.
– Ты уже сказал. Давай подробности.
– Нам ничего не известно. Их убили в ночь с пятницы на субботу, у Порт‑де‑ла‑Шапель. Следовательно, считает Мортье, это разборки наркодилеров. Мортье просто убежден, что чернокожие ничем, кроме наркоты, не занимаются и вообще непонятно, что умеют делать в этой жизни. К тому же у них след от укола на локтевом сгибе.
– Видела.
К тому же у них след от укола на локтевом сгибе.
– Видела. Обычные анализы ничего не дали. Чего ты от меня ждешь?
– Покопайся и скажи мне, что было в шприце.
– Чем тебя не устраивает гипотеза о наркотиках? Порт‑де‑ла‑Шапель – самое место.
– Мать черного верзилы уверяет, что ее сын к наркотикам не прикасался. Не употреблял, не торговал. Мать белого верзилы не в курсе.
– Ты еще веришь престарелым мамашам?
– Моя всегда говорила, что у меня голова как сито и слышно, как в ней со свистом гуляет ветер. И она была права. Я же тебе сказал – у них обоих грязь под ногтями.
– Как у всех горемык на блошином рынке.
Слово «горемык» Ариана произнесла безучастным тоном человека, для которого бедность – факт, а не проблема.
– Это не просто грязь, Ариана, это земля. А наши ребята вовсе не садовники. Они живут в полуразрушенных домах без света и отопления – город предоставляет их в таком виде разного рода горемыкам. Равно как и престарелым мамашам.
Взгляд Арианы уперся в стену. Когда она осматривала труп, ее глаза сужались и застывали, превращаясь, казалось, в окуляр точнейшего микроскопа. Адамберг не сомневался, что, исследуй он ее зрачки в эту минуту, он бы рассмотрел в них два четко прорисованных тела, белое в левом глазу, черное – в правом.
– Одно могу тебе сказать, Жан‑Батист, – их убила женщина.
Адамберг отставил чашку, ему не хотелось перечить ей и на этот раз.
– Ты видела, какого они габарита?
– А что, ты думаешь, я делаю в морге? Предаюсь воспоминаниям? Видела я твоих парней. Обычные качки, косая сажень. И тем не менее их убила женщина.
– Вот тут поподробнее.
– Приходи вечером. Мне надо еще кое‑что проверить.
Ариана встала, сняла с вешалки белый халат и надела его прямо на костюм. В кафе возле морга не любили судмедэкспертов. Клиентам было неприятно.
– Не могу. Иду на концерт.
– Ладно, приходи после. Я работаю допоздна, как ты помнишь.
– Не могу, концерт в Нормандии.
– Вот оно что, – сказала Ариана, застыв. – А какая программа?
– Понятия не имею.
– Едешь в Нормандию на концерт и не знаешь, что играют? Или ты слепо следуешь за дамой?
– Не следую, а любезно сопровождаю.
– Вот оно что. Ну что ж, заходи в морг завтра. Только не утром. Утром я сплю.
– Я помню. До одиннадцати.
– До двенадцати. Старость не радость.
Ариана присела на краешек стула, явно не собираясь тут задерживаться.
– Я еще кое‑что должна тебе сказать. Но не знаю, надо ли.
Паузы, даже очень длинные, никогда не смущали Адамберга. Он ждал, размышляя о вечернем концерте. Прошло минут пять или десять, он не заметил.
– Семь месяцев спустя, – внезапно решилась Ариана, – убийца явился с повинной.
– А, ты об убийце из Гавра, – Адамберг поднял на нее глаза.
– Он повесился в камере через десять дней после своей исповеди. Ты оказался прав.
– И ты расстроилась.
– Да. Я уж не говорю о своих шефах. Я прождала повышения еще пять лет. Типа ты мне принес разгадку на блюдечке, а я типа и слушать тебя не желала.
– И ты мне ничего не сказала.
– Я забыла твое имя, стерла его из памяти, выкинула куда подальше. Как кружку с пивом.
– И до сих пор на меня злишься.
– Нет. Благодаря нашему крысолову я занялась расщеплением личности. Ты не читал мою книгу?
– Просмотрел, – увильнул от ответа Адамберг.
– Я изобрела термин – убийцы‑двойняшки.