Ей насчитывалось уже более трех веков. Шейх вынул нож и протянул его чеченцам. Каждый из них сделал небольшой надрез на своем запястье и сцедил немного крови в высокий бокал, который затем перешел в руки Шейха. Таким образом, он стал их имамом — духовным наставником и мастером, а они — его мюридами — учениками и последователями, обязанными выполнять все его указания.
Затем все трое уселись в круг, по-восточному скрестив ноги, хотя Арсенову такая поза из-за его раны причиняла ощутимую боль, и провели зикр — экстатический обряд самоотреченного поминания Бога. Каждый из них положил правую руку на левое бедро, а ладонь левой руки — на запястье правой. Арсенов принялся раскачиваться, описывая шеей и головой полукруг, а Зина и Спалко повторяли вслед за Арсеновым его напевный речитатив:
— Убереги меня. Господи, от черных взглядов недругов и завистников, устремленных на твои, о Всевышний, обильные дары! — Все вместе они стали делать те же движения, но уже в другую сторону. — Убереги меня, Господи, не дай попасть в руки неверных, чтобы они не смогли воспользоваться мною в своих кознях! — Все трое продолжали раскачиваться: туда-сюда, туда-сюда. — Убереги меня, Господи, от любого вреда, который могут нанести мне происки ненавидящих меня врагов или неосмотрительность любящих меня друзей!
Напевные заклинания и ритмичные движения сделали свое дело: вскоре, достигнув состояния экстаза, вся троица узрела Присутствие Бога...
Они вошли в просторное помещение с высоким сводчатым потолком, который подпирали массивные стальные опоры. Приглушенно гудела система кондиционирования воздуха. Вдоль одной из стен выстроилась длинная вереница ящиков, к которым и направился Спалко. Вручив Арсенову фомку, он встал рядом и, скрестив руки на груди, с нескрываемым удовольствием стал следить за тем, как террорист вскрывает один из ящиков. Когда крышка отлетела в сторону, их взглядам предстали ряды тускло мерцавших черными дулами автоматов «АК-47». Зина взяла один из них и стала внимательно, взглядом знатока, осматривать оружие. Затем она одобрительно кивнула Арсенову, который тем временем вскрыл еще один ящик. Там находилась дюжина портативных зенитно-ракетных комплексов.
— Самое продвинутое оружие в российском арсенале, — заметил Спалко.
— А цена? Сколько это стоит? — поразилась Зина. Спалко развел руками:
— Сколько стоит оружие, которое поможет вам завоевать свободу?
— Разве можно измерить свободу в деньгах! — сердито нахмурился Арсенов.
— Вот именно, Хасан! Конечно же, нельзя, поскольку свобода — бесценна. Она измеряется не деньгами, а кровью и неукротимой отвагой людей, которые ее проливают. Таких людей, как вы. — Спалко перевел взгляд на Зину. — Все это ваше. Берите и используйте так, как сочтете нужным, чтобы навести порядок в вашей стране и преподать достойный урок тем, кто вас унижает.
Зина подняла взгляд на Спалко. Их глаза встретились и загорелись каким-то новым огнем, хотя выражение лиц осталось неизменным. Словно отвечая на изучающий взгляд Спалко, женщина проговорила:
— Даже все это вооружение не поможет нам прорваться на саммит в Рейкьявике.
Спалко кивнул. Уголки его рта растянулись в некоем подобии улыбки.
— Это верно. Международная система безопасности всеобъемлюща и весьма эффективна. Вооруженное нападение обречено на неудачу и приведет лишь к вашей гибели. Но у меня имеется план, благодаря которому мы сумеем не только проникнуть в отель «Оскьюлид», но и получим возможность за один раз прикончить всех, кто будет там находиться, и при этом даже не привлечем к себе внимания. Через несколько часов после того, как это произойдет, вы получите все, о чем ваш народ мечтал веками.
— Халид Мурат боялся будущего, которое нас ожидает, того, что мы, чеченцы, могли бы достигнуть! — От праведного гнева щеки Арсенова залила краска.
— Халид Мурат боялся будущего, которое нас ожидает, того, что мы, чеченцы, могли бы достигнуть! — От праведного гнева щеки Арсенова залила краска. — Мир слишком долго игнорировал нас. Россия вгоняет нас в землю, а тем временем их собратья по оружию, американцы, смотрят на все это и не предпринимают ничего, чтобы помочь нам. На Ближний Восток они швыряют миллиарды, а Чечне не достается ни цента.
У Спалко был довольный вид преподавателя, любимый ученик которого демонстрирует высочайший уровень познаний перед лицом экзаменационной комиссии. Его глаза горели торжеством.
— Скоро все будет иначе. Еще пять дней — и у ваших ног окажется весь мир: власть, уважение людей, которые бросили вас на произвол судьбы и еще вчера плевали на ваши головы, и Россия, и исламский мир, и Запад, и, в особенности, Соединенные Штаты!
— Речь идет о том, что мы изменим весь мировой порядок, Зина! — с горячностью воскликнул Арсенов.
— Но как? — спросила женщина. — Разве это возможно?
— Ровно через три дня встречайте меня в Найроби, — сказал Спалко, — и тогда вы все увидите собственными глазами.
Хан, как всегда, проснулся мгновенно, ощущая невыносимую боль утраты. Он лежал на скомканных, пропитанных потом простынях. В течение некоторого времени обрывки регулярно посещавшего его ночного кошмара продолжали пульсировать в его мозгу. Он непроизвольно протянул руку и прикоснулся к своей левой лодыжке, словно желая убедиться в том, что веревки там нет. Затем — уже бодро, даже с удовольствием — пробежался пальцами по тугим мускулам на своем животе и груди, пока не нащупал маленькую, вырезанную из камня фигурку Будды, висевшую на золотой цепочке у него на шее. Он не снимал ее никогда, даже ложась спать. Разумеется, Будда оказался на месте. Это был его талисман, хотя сам он пытался убедить себя в том, что не верит ни в какие талисманы.
С недовольным ворчанием Хан поднялся с кровати, прошлепал босиком в ванную комнату и побрызгал холодной водой себе в лицо. Затем — включил лампу и несколько секунд моргал от яркого света. Приблизив лицо к зеркалу, он стал рассматривать свое отражение с такой тщательностью, словно видел его впервые в жизни.
Вернувшись в спальню, Хан включил лампу на тумбочке, присел на край кровати и уже в который раз стал перечитывать досье, полученное от Спалко. Ничто в нем не давало ни малейшего повода предположить, что Уэбб может обладать теми способностями и навыками, которые этот человек в полной мере продемонстрировал Хану. Он прикоснулся к огромному багровому кровоподтеку на шее, вспомнил про сеть, умело изготовленную Уэббом из длинной лозы и мастерски установленную по всем правилам диверсантской науки. Затем Хан со злостью вырвал из папки и скомкал единственный хранившийся там листок, оказавшийся не просто бесполезным, а вовсе никчемным, поскольку не приблизил его ни на шаг к пониманию того, что на самом деле представляет собой его мишень. Спалко снабдил его либо неполной, либо абсолютно ложной информацией.
Хан предполагал, что самому Спалко точно известно, кто такой и чем на самом деле занимается Дэвид Уэбб. Необходимо было выяснить, не ведет ли Спалко какую-нибудь хитрую игру, в которую вовлечен Уэбб. Потому что у Хана в связи с Дэвидом Уэббом имелись собственные планы, и помешать их осуществлению не сможет никто, даже такой человек, как Степан Спалко.
Вздохнув, он погасил свет и снова лег на спину, но сон к нему уже не шел. В его мозгу теснились самые разные предположения. До того момента, когда он согласился выполнить задание Спалко, Хан даже не подозревал о том, что Дэвид Уэбб жив. Вряд ли он взялся бы за это дело, если бы Спалко не использовал в качестве наживки именно Дэвида Уэбба. Он заранее знал, что Хан не устоит перед соблазном отыскать Уэбба и разделаться с ним. Более того, Спалко, судя по всему, все больше начинал верить в то, что Хан является его собственностью, а Хан, в свою очередь, все глубже убеждался в том, что Спалко страдает ярко выраженной манией величия.