— Пускай карманы вывернет, — заметил практичный Илюха. На его напрягшейся физиономии отчетливо пропечаталось: чем раньше будет достигнута исходная цель, тем лучше окажется для всех. А каждая минута промедления несла в себе риск — вдруг вот сейчас кто-нибудь появится, большой и опасный, а не дай Бог еще при ксиве и дубинке.
— Ты слышишь, мальчик, что тебе советуют старшие товарищи? — строгим учительским голосом произнес Санька.
— Вы что, по правде? — на глазах у мальчишки выступили пока еще мелкие, но готовые разразиться истошным ревом слезы.
— А ты что подумал — дядя шутит? — включился в игру Митька. — Ты ему задолжал полтинник, неужто забыл?
— Когда? — растерянно пробормотал пацан. — Я же никого из вас не знаю!
— Как когда? — добродушно ответил Санька, — в прошлый четверг, в шесть часов вечера, как раз после дождичка. Так что давай, гони пятьдесят рублей, не жмотись.
— А то на счетчик поставим, — хохотнул Митька, наблюдая за готовым разреветься пацаном. — Десять процентов в день. Что такое процент, учили? Решал задачки?
Это было приятно — смотреть, как часто-часто дергаются его ресницы, растягиваются губы, и едва ли не ноздрями ощутимый аромат мальчишкиного ужаса расплывается вокруг, точно волны от брошенного в пруд камня.
— И не вздумай шуметь, — добавил Илюха. — Тогда больше получишь.
Перейдя к делу, он аккуратно охлопал пацану карманы, залез ладонью под куртку и вскоре торжествующе извлек два мятых червонца. Засунув руку в карман брюк, он выгреб оттуда небольшую горстку мелочи.
— Что ж так мало? — огорченно покивал головой Санька. — Здесь до полтинника ой как не хватает. Как расплачиваться думаешь? Может, банковским переводом?
— Я… — захныкал мальчишка, — я про вас в милицию…
— Ой, как страшно! — кривляясь, присел на корточки Санька. — Я просто обоссался весь. А ты знаешь, что такое западло? В ментовку стучать — это западло, это, дружок, не по понятиям, за это полагается наказывать. Пойдем-ка вон туда, в кустики.
Правильно поняв его кивок, Митька с Илюхой ухватили пацана за локти и быстро уволокли в заросли подальше от тропинки. Теперь, если кто и появится, хрен чего увидит. Лишь бы этот мелкий не принялся вопить. Впрочем, вряд ли, по нему ведь видно, насколько испугался. А люди, — это Митька знал твердо, — делятся на два типа. Одни от страха орут, другие ни в жисть рот не раскроют. Типа оцепенение у них такое.
— Ну, — продолжал Санька, когда они удалились от дорожки метров на двадцать, в глухой ельник, изредка разбавленный молодыми березками, — сейчас мы тебе объясним, что со стукачами бывает. Хотя… может, ты сам скажешь? А? Каково твое мнение?
Мальчишка угрюмо молчал.
— Не слышу ответа, — сурово произнес Санька и для острастки щелкнул пацана по носу.
— Молчание означает неуважение, — поддержал его Митька, чувствуя в душе какую-то куцую, но тепленькую радость. Пацаненок сейчас был целиком и полностью в их власти, и с ним можно было сделать все что угодно, мелкому оставалось лишь терпеть. Молча или со слезами — вот и весь его выбор.
— Во-во! — оживился Санька. — Именно неуважение! А человек, не уважающий старших, — произнес он с интонациями Глины, — подрывает тем самым общественные устои и грозит как своей судьбе, так и судьбе своей страны, своего народа… Так что отвечай, когда старшие спрашивают!
— Ну… — замялся мальчишка, — бьют, наверное?
— Ха, бьют, — насмешливо протянул Санька. — Стукачество это слишком серьезный проступок, за него наказывают куда строже. За него «опускают». Ты знаешь, что такое «опускают»?
Пацан молчал, прижимаясь лопатками к стволу огромной древней елки. Илюха с Митькой по-прежнему цепко держали его за локти, однако в этом сейчас уже не было необходимости, парнишка обмяк от страха, от осознания грядущей неизбежности.
— По глазам вижу, что знаешь, — удовлетворенно кивнул Санька. — Оно понятно, грамотный, телек смотришь. Ну, спускай штаны.
Илюха поморщился. Да и Митьку как холодом обдало. Определенно, Санька сегодня слетел с тормозов, но не скажешь ведь — высмеет «птенцов желтоклювых».
— А может, ну его нафиг? — нерешительно протянул Илюха. — Деньги вон они тута, дадим по шее и пойдем себе, возиться с ним еще…
— Нет, так будет не по понятиям, — недовольно протянул Санька. — Наказывать надо. Впрочем, — что-то, видимо, замыслив, продолжил он, — мы его действительно на первый раз пожалеем. Опускать не опустим, но как он сам сказал, так и сделаем. Он что сказал — «бьют». Вот и мы его… того. Но он же мелкий, его же калечить жалко, почки там плющить, яичницу делать. Мы его иначе накажем. Димон, — кивнул он Митьке, — выломай-ка где-нибудь тут ветку, знаешь, длинную чтобы и гибкую. А тебе, — повернулся он к мальчишке, — все-таки придется спустить штаны. Ща мы тебя березовой кашкой угостим. И смотри, пикнешь хоть раз — вдвое больше получишь.
Митька хмыкнул про себя и огляделся. Ну вот так-то все же получше первоначальных Санькиных закидонов. Вот эта березка очень даже вполне, вот мы сейчас этот прутик отломим, он как раз что надо.
— Стоять! — раздался сзади негромкий и даже вроде незлой голос, но почему-то брызнуть в стороны, как это было запланировано еще на подходе к «детскому городку», не получилось. Устланная хвоей земля засосала ступни не хуже трясины, а в желудке что-то булькнуло — и возникла странная, пугающая своей непонятностью пустота. Митька медленно обернулся.
Возле елки стоял среднего роста дядька в старомодном серо-голубом плаще, лысоватый и худощавый, с загорелым морщинистым лицом. Вроде не было в нем ничего особенного, и у Митьки даже мелькнула мысль, что уж втроем-то они этого лоха точно бы затоптали, Илюха вон на таэквандо уже пятый год ходит, да и у них с Санькой нехилый опыт уличной драки имеется. Но, вспорхнув яркой бабочкой, мысль эта съежилась робкой гусеницей и тотчас же уползла обратно в мозги.
Он осторожно взглянул на приятелей. Тех вроде тоже приморозило, как, впрочем, и жмущегося к еловому стволу пацана.
— Ну и что мне теперь с вами делать? — задумчиво протянул незнакомец.
Санька попытался было что-то вякнуть, но вдруг как-то странно дернулся и тяжело задышал — будто его пчела в язык ужалила. У Илюхи подозрительно заблестели глаза, да и сам Митька почувствовал знакомое жжение. А еще — холод внизу живота.
— Ладно, с тобой, мальчик, все более-менее понятно, — кивнул он сжавшемуся мелкому. — Возьми свои двадцать четыре рубля и дуй отсюда поскорее.
На его ладони вдруг как-то сами собой оказались два смятых червонца и мелочь — те самые, что Илюха недавно вынул у «клиента».
Мальчик, робко приблизившись к непонятному человеку, взял деньги и судорожным движением сунул их в карман. А после опрометью кинулся прочь.
— Да, и застегнись, — усмехнулся ему вслед мужчина. Помолчал, задумался.
Было удивительно тихо, даже птицы замолчали, и замолчали стрекотавшие весь день кузнечики, и ни звука не доносилось со стороны «культурного центра» — точно невидимая полусфера опустилась на полянку, отрезав ее от остального мира.
— Да, вот с вами что делать? — тем же задумчивым тоном произнес человек. — Давайте-ка я на вас посмотрю.
«Посмотрю», как выяснилось, было чем-то большим, нежели простой взгляд. Митьке почудилось, будто в каждую клеточку его тела вливается нечто странное, чужое и в то же время смутно знакомое. Это оказалось не больно, но столь жутко, что сами собой забегали мурашки по коже.
— Так, юноши, все с вами понятно, — подвел наконец итог мужчина. — Все-таки лучше, чем ничего… — непонятно буркнул он себе под нос. — Вы двое, — каким-то брезгливым жестом указал он на Саньку с Илюхой, — можете уйти. Отлипнете! — властным тоном велел он, и Митькины приятели робко пошевелились, точно пробуя землю на прочность. — Уходите и больше не обижайте младших. А чтобы сия мораль лучше запомнилась, — хмурое лицо человека осветилось хищной улыбкой, — вам придется пройти через боль. Она и в самом деле неплохой учитель. Это случится скоро, и советую побыстрее добраться домой, а то еще по дороге скрутит. К врачам не ходите, не поможет. Все, кыш отсюда! — прикрикнул он, и Саньку с Илюхой как ветром сдуло, лишь ветки вслед им заколыхались.
— А вот с тобой, молодой человек, все значительно интереснее, — сказал незнакомец, дождавшись, когда Митькины приятели исчезнут. — Возможно, в твои планы не входило достаточно длительное и занимательное путешествие, но кто ж тебя спрашивать-то будет… Да уж, щенок, ты сам сюда пришел… А ну, посмотри мне в глаза, — строго велел он, и Митька, не решаясь ослушаться, поднял голову, встретившись взглядом с лысоватым мужчиной.
Глаза! Эти бездонные серые озера затягивали в себя, ломая Митькину волю, сминая мысли, стирая весь огромный мир вокруг. Еловые ветви, молодая травка, подернутое волокнистыми облачками небо вдруг помутнели, расплылись, словно на плохой фотографии. Секунды растянулись резиновым бинтом, страшное, ослепляющее безмолвие сгустилось вокруг, заклубилось темной воронкой, и Митька всей кожей ощутил, как его засасывает туда, в жадную глубину, а там…Там что-то трещало, рвалось, со скрежетом проворачивались какие-то гигантские колеса, злыми кошачьими глазами вспыхивали зеленые огни, гудела огромная черная струна, растворяя все. Ничего и не стало — сомкнулась вокруг холодная пустота.
2
Где-то рядом звучала музыка. Протяжная, унылая, подстать грубому серому камню стен. Музыка намекала на что-то грустное и неизбежное, как дождь в октябре. Музыка не рыдала и не билась — нет, она обречено принимала эту неизбежность. Митька никогда раньше такого не слышал, он не понимал, какому инструменту под силу исторгнуть эти размеренные, но царапающие душу звуки.
По правде говоря, он вообще ничего не понимал, ни где он оказался, ни что с ним случилось. Вот это вокруг — что оно такое? Комната, камера, кладовка? Шагов восемь в длину и пять в ширину, стены из серого, грубо обтесанного камня, из того же камня выложены плиты пола, а потолок вообще не виден, теряется во тьме. Комнату освещает лишь чадящий факел. В стену врезано медное, судя по зеленоватому налету, кольцо, туда вставлена толстая, расширяющаяся кверху палка, обмотанная чем-то черным. Она-то и горит рыжим пламенем. Света хватает ровно настолько, чтобы не тыкаться вслепую, но видно все еле-еле. Зато воняет…
Ни окон, ни дверей. Как же он в таком случае вообще сюда попал? Но что толку ломать голову, ответов-то все равно нет. Факт, однако, остается фактом — он, Митька Самойлов, попал в какую-то странную, и, видимо, скверную историю. Вот и сидит здесь, причем совершенно голый. Даже трусов не оставили, раздраженно подумал он непонятно о ком. Что это не сон, Митька уже убедился, изрядно пощипал себя, но и стены, и факел, и музыка никак на щипки не реагировали.
Все, однако, помнилось довольно неплохо — и прогулку по парку, и «охоту на мелких», и странного мужика, невесть откуда появившегося на поляне. Вспомнились даже его слова насчет «длительного путешествия». Вот, значит, как? Но ведь такого не бывает, это же не фильм, не фантастическая книжка, это же происходит с ним, с Митькой! С тем самым Митькой, которому обещан компьютер за отсутствие годовых троек. Который еще недавно (ох, недавно ли?) выпил одну «Балтику» и не успел повторить. Нет, должно же быть этому какое-то нормальное объяснение? Может, здесь какая-то секретная лаборатория, какой-нибудь спецслужбы, и его сюда похитили для опытов? Он сам чувствовал хлипкость своей гипотезы. Ну кому он нужен? Зачем именно его? Мало, что ли, бомжей по городу шатается? И вообще, лаборатория — значит всякие там приборы, белые халаты, дисплеи, по которым скачут непонятные кривые. Может, как в фильме «Охотники за печенью», мафия, похищающая людей и вырезающая у них органы? Сейчас вот войдет улыбчивый доктор со скальпелем… Хотя вряд ли это объясняет факел. Факелы — это же еще до электричества было, то есть в средневековье. Он вообще эти факелы раньше только в фильмах видел. И не подозревал, что они такие вонючие.