- И совершит чудо ничего о том не знающая девочка - совершит просто потому, что она существует, на свете?"
И вместе с Зиной я готов был радоваться тому, что нахалы робеют, когда влюбляются.
* * *
- У меня к вам сложный разговор, Семен Афанасьевич.
- Садитесь, пожалуйста, Ольга Алексеевна, я слушаю вас.
- Может быть, походим по саду?
Ольга Алексеевна пришла в необычный час - идут занятия в первой смене. Должно быть, у нее нет уроков, а разговор и в самом деле предстоит сложный, если она сама пришла, не прислала записку, не дождалась меня - я ведь в школе бываю часто.
Накидываю на плечи пальто, и мы выходим в сад. Тут очень тихо. Вот скамья меж двух яблонь, ветви их сгибаются под тяжестью снега. Можно смахнуть снежный пуховик с скамьи и сесть, но Ольга Алексеевна идет все дальше.
Мне неспокойно, я вижу: она очень встревожена - и жду.
- Семен Афанасьевич... Вы ведь знаете, школьная он библиотека на мне... Так вот, неприятная такая вещь: у меня стали пропадать книги. Ну, вы знаете, мы не бог весть как богаты. Однако библиотеку собирали с любовью. Есть книжка с автографами. Нам Пантелеев прислал "Республику Шкид" с0 своей надписью - в ответ на мое письмо. Ну и еще кое-что. Так вот... некоторых из этих книг нету.
Я молчу: пусть выскажется до конца. Наверно, она в любом случае поделилась бы со мною своим огорчением. Но сейчас, хотя ничего такого не сказано, я уже почти знаю - это касается нас, нашего дома.
Она, видно, надеялась, что я помогу ей договорить. Она смотрит на меня вопросительно. Но я жду. Жду и молчу.
- Семен Афанасьевич! - говорит она быстро, отчетливо, без прежних заминок. - Мне очень не хочется вас огорчать, но я думаю... я боюсь... я почти уверена... Одним словом, я подозреваю Якушева.
Ждал я этого имени? Не знаю!
- Какие у вас основания?
- Книги стали пропадать с его приходом. Прежде, когда его не было в библиотечном кружке, книги не пропадали. Конечно, совпадения бывают... И так не хочется думать...
Она ни в чем не виновата. Она не могла не сказать мне о своих подозрениях. Кому же, если не мне? Спасибо еще, что не пошла сначала к Якову Никаноровичу. Но до чего мне сейчас неприятно ее лицо, ее голос!
- Я разберусь, - говорю я после тягостного молчания.
- Я понимаю, что очень огорчила вас. Но ведь я должна была сказать вам, верно?
Вижу - она все поняла. И с облегчением, оттого что неприязнь мою смывает ее прямой взгляд, говорю ей от всего сердца:
- Спасибо, Ольга Алексеевна. Постараюсь разобраться. И сделаю это осторожно.
Трудно было мне дождаться возвращения ребят из школы. Давно уже я не испытывал такой тревоги. Если б не тот случай в вагоне, я бы и слушать не стал. Ведь Виктор все время со мной, с нами. Он такой же, как все, - учится, работает, смеется, как все. Скупость? Да, это есть. Но скупость - не воровство. А тот давний случай... Мало ли что было! Было - и прошло. Почему я сразу не сказал Ольге Алексеевне: "Непраавда, Витя тут ни при чем"? Есть доверие, при котором свидеетели не нужны, доверие, которое не задумывается. Ведь если бы она сказала мне это о Мите, о Лире, об Искре, о Лиде - да почти о любом из моих ребят, я, не дослушав, ответил бы: "Это неправда!"
Почему же сейчас я так не ответил? Почему молча выслушал и обещал разобраться?
И вдруг память начинает услужливо подсовывать мне всякие мелочи - одну, другую. Виктор любит книги, собирает их, копит. Тетка его работает в книжном магазине кассиршей, и он как-то рассказывал, с ее слов, что туда заходит один писатель - ему оставляют в магазине всякие редкие книги, у него большая библиотека: "Уже тысячи книг, а он все покупает и покупает!"
Что бы ни вытворял мальчишка, если он не врет - пол-беды. Если врет беда! Лживость - самый живучий порок. Кажется, вот оно, все уже в порядке...
а потом по взгляду вбок, по быстрому, чересчур веселому разговору, по чересчур честным глазам видишь: врет!
С той встречи в вагоне я ни разу не уличил Виктора во лжи, но, оказывается, настоящей уверенности в том, что с этим покончено, у меня не было.
Я вышел встречать их после школы. Падал тихий снег - медленно, крупными прохладными хлопьями. Ребята шли кто по двое, кто гурьбой, размахивали портфелями, смеялись, перекликались. Несколько человек побежали мне навстречу. Среди них был и Виктор. Он что-то кричал мне, чего я не мог расслышать: кто-то перебивал, стараясь перекричать. Приглядевшись, я узнал Лиру.
- Нас пригласила Валя! На рожденье! Меня, Витьку, Федьку! И Ванюшку! И Васю! - во все горло кричал Лира.
Едва переступив порог, он побежал к Гале советоваться: раз его и всех наших, учившихся вместе с Валей, пригласили на день рождения, надо не ударить лицом в грязь.
Якушев классом старше, но работает вместе с Валей в библиотечном кружке и тоже приглашен.
- Она полкласса наприглашала, мы там все и не уместимся! - говорит он, блестя глазами. - Надо уроки поскорее, она просила пораньше прийти, она какие-то там фокусы затеяла, просила помочь.
Ну, как сказать ему сейчас? У меня не хватало духу не то что заговорить - даже подумать об утреннем разговоре с Ольгой Алексеевной. Ладно, решил я, пускай идет с легким сердцем. После скажу.
Уроки в этот день наши приглашенные учили с быстротой необычайной. Ваня Горошко закидывал голову и нырял обратно в учебник так, словно отвешивал поклоны. Лира читал историю с лицом мученика. Один Коломыта расположился со своим "школьным инструментом" как ни в чем не бывало и выводил букву за буквой в тетради по русскому языку.
- Поторапливайся! - крикнул ему Лира, оторвавшись на секунду от учебника.
- А чего мне торопиться? - возразил Василий. - Я что, пойду туда? Чего я там не видал?
Батюшки, что тут началось!
- Семен Афанасьевич! Галина Константиновна! Да он спятил! - вопил Лира. - Его пригласили, а он...
- Скажите ему, скажите. Вы ему только скажите, - шептал Горошко.
- Что это он, в самом деле? Разве можно отказываться, когда приглашают? - говорили вокруг.
Но мне, признаться, было не до Вали, не до ее рождения, не до Коломыты, который не умел быть светским человеком. Мне очень хотелось сбросить камень с души, хотелось посмотреть Вите в глаза и услышать от него: "Что вы, Семен Афанасьевич! Как вы могли подумать?"
Я оставил Коломыту, Лиру и прочих на Галю и ушел к себе. Там, видно, еще долго все кричали на Василия, потом наряжались. Я увидел их снова, когда башмаки были начищены, брюки выглажены, воротники сияли, - кажется, нечего уже добавить для совершенства.
И тогда Лира взмолился голосом почти трагическим:
- Галина Константиновна! Надушите нас!
Ребятам было разрешено вернуться в одиннадцать часов, Василий пришел домой в половине десятого и, сунув Насте, Леночке и Наташе по конфете, сказал с облегчением:
- Ну, погостевал, хватит, там в фанты играют, только мне этим и заниматься.
- Э, брат, ты что же из гостей гостинцы приносишь? Так не полагается! сказал Василий Борисович.
Коломыта очень удивился:
- Так я ж не ел, это я свое! Мне в тарелку, а я в карман.
Пока Василий Борисович объяснял Коломыте правила хорошего тона, я пошел навстречу ребятам. Я ждал их не скоро, но дома мне тоже не сиделось.
Липы вдоль шоссе стояли все в снегу, от луны на деревьях сверкали зеленоватые искры, снег скрипел под ногами.
Пройдя немного, я вдруг подумал: не на ночь же я стану емУ говорить об этом? Придет веселый, а я ему такое! Да он и не уснет потом. Нет, утро вечера мудренее.
По правде сказать, я сам себе удивился. Уж если я чего не терплю, так это недомолвок. Лучше всего - напрямик и поскорее! Но я повернул обратно к дому, и моя тень побежала сбоку, как собачонка.