– Мне бы совсем чуть-чуть… – Диана принялась теребить в руках салфетку, а потом, вспомнив что-то, еще и приврала: – А то мой дилер уехал на Ибицу, неизвестно, когда вернется.
Ее дилер, как же. Нахваталась где-то слов. И как ему поступить? Угостишь – Мамедов его живым в землю закопает, если до него дойдет слух. Откажешь – придумает про него какую-нибудь ересь.
– Ты не волнуйся, я сто раз пробовала… И потом, кокаин так возбуждает, – за нарочито вызывающей фразой последовало такое трогательное похлопывание ресницами, что он сдался.
– Ладно… У моего бармена, кажется, была заначка. Пойдем в мой кабинет.
– Кажется, ты мне нравишься все больше и больше, – промурлыкала Диана и посмотрела на него так, что Давид внезапно почувствовал себя диким львом, за которым только что захлопнулась клетка.
* * *
А у пышногрудой смуглой Ларочки – горе горькое. Венерическая инфекция. Об этом уже целую неделю трагическим полушепотом судачил весь дом. Насте было непонятно – стесняется ли Ларочка срамного недуга или испытывает некую болезненную гордость от осознания своей утвержденной гинекологом порочности?
Она ловила обрывки фраз:
– …когда в туалет иду, меня как будто ножом там режут… после антибиотиков стало полегче…
– …теперь два месяца никакого секса… а потом еще надо анализы сдать….
– …девчонки, может быть, я дура, но я ни о чем не жалею… вы бы видели того самца, он – лучшее, что со мною случалось…
– …между прочим, жениться предлагал… наверное, потерял номер моего телефона… ну не смотрите же на меня так, знаю, что просто кинул… помечтать хоть дайте…
– …у меня ведь и презервативы с собою были… но он так настаивал… зверь, а не мужик…
Постепенно перед любопытствующими Настей и Анютой сложился паззл обрывочной информации, и правда по крупицам была восстановлена. Оказывается, иногда на Ларочку, как на человека тонкой душевной организации, что-то находит, серая меланхолия, вязкая экзистенциальная грусть. И тогда она обтягивает плотные ляжки блестящей юбкой мини, обильно пудрится, взбивает буйные кудри и отправляется в ночной клуб. Нет, не в островки прогрессирующего гламура вроде «Галереи» или «Крыши». Ларочка выбирает что-то попроще, «Пропаганду», «Кризис жанра», «Петрович». Там она опрокидывает две стопки серебряной текилы – одну за другой. Морщась, закусывает лимончиком. Оглядывается по сторонам. И снимает первого попавшегося самца, на которого падет ее ищущий взгляд. Вот так – без обязательств, без интриги, даже без общего утра. Как правило, страстный секс происходит там же, в тесном туалете клуба. После чего взбодрившаяся Ларочка промывает влагалище перекисью водорода, дарит кавалеру вибрирующее «аревуар» и вызывает такси.
В тот злополучный вечер в размеренную банальность ее планов вмешалась сама судьба. Даже не так, Сама Судьба с большой буквы «С». Судьбу звали Валерием (или Виталием, она вечно путала имена своих мужчин). Он был красив как греческий бог, уверен в себе, и его явно не устраивала партия ведомого. Все шло по запланированному сценарию – только вот Валерий этот был так необыкновенно хорош собой, и смотрел на нее так жарко и влажно, и даже строил наивные планы на совместное будущее. Лара размякла и позволила себе незащищенный секс. В результате она вынуждена таскать за собою целую аптечку антибиотиков.
* * *
Модная московская барышня должна:
1. Одинаково веско уметь произнести слово «трансцендентальность» и слово «хуй».
2. Тайком читать в сортире Оксану Робски, а на людях томно рассуждать о понимании экзистенциалистами категории смерти.
3. Презирать все остромодное и статусное (от «Мохитос» в Симачев-баре до обтянутого розовой крокодиловой кожей «Vertu») и в то же время лениво и словно нехотя всем этим пользоваться.
4. Время от времени бросать московский ток дел ради запланированного приключения в северной Исландии или южной Аргентине. Многозначительно рассказывать об этом приключении: «Это был катарсис!»
5. Заниматься медитацией, желательно иметь гуру, который восемнадцать лет прожил в Шаолине, питается исключительно солнечным светом и татуирует Ганешу во всю спину.
6. Прослыть интеллектуалкой хотя бы среди двух десятков жж-френдов.
7. Умудриться заполучить в друзья (ну или хотя бы в шапочные знакомые) как всех резидентов Comedy Club, Тимати и депутата Митрофанова, так и модных поэтов с высоколобыми прозаиками.
8. Исповедовать нарочитый потребительский снобизм, ходить за хлебом в гастрономические бутики, а за туфлями – в «Маноло Бланник».
9. Называть Памелу Андерсон куклой из секс-шопа. Самой нарастить интеллигентную грудь третьего с половиной размера.
10. Ни с кем не делиться контактами своего стоматолога, гинеколога, флориста, бывшего любовника и психотерапевта. Но при каждом удобном случае светским тоном замечать: «А вот мой психотерапевт считает, что…»
11. Спать с кем попало и называть это духовным поиском.
12. Внимание! Двенадцатый пункт придуман жительницей Углича Настей Прялкиной и не несет в себе авторитетного информационного смысла!
(Или делать вид, что твоя жизнь – это и есть одиннадцать названных выше пунктов.)
* * *
Однажды Ольга Константиновна застала Настю с томиком Дианы Сеттерфилд, украдкой позаимствованным из домашней библиотеки. Настя ждала упреков, но вместо них последовало удивление.
– А почему именно Сеттерфилд? Честно говоря, я сама еще не успела ее прочесть. Ты англоманка или просто интересуешься современной прозой?
– Хочу быть в курсе, – потупилась Настя. – О ней столько говорят… Вы меня простите, я читаю аккуратно, и если вы против, больше никогда в жизни…
– Ну что вы, что вы, – усталым голосом перебила Ольга. – Пользуйтесь. Оксанку за книгу не усадишь.
– И еще… Лучше уж признаюсь сразу… Я читаю ваши газеты. Перед тем, как выбросить.
– Вот как? – усмехнулась хозяйка. – Значит, ты у нас девушка продвинутая? Ну и что ты еще успела прочесть?
Настя смутилась. В ее распоряжении было не так уж много времени, чтобы тратить его на чтение книг. Но привычка к четкой организации позволяла-таки выкраивать полтора часа перед сном. Читала Настя быстро, запоем. У мамы, в Угличе, была богатая библиотека, привезенная из Москвы. Только классика, стройные ряды уныло оформленных томов с золотым тиснением, никакого беллетристического ширпотреба, никаких неогениев, никаких новинок.
В доме Шмаковых гнались за модой – во всех смыслах. Оксана подъезжала к книжному магазину «Москва» на джипе с водителем, проводила там два с половиной часа, изучала новинки, брала все, на что падал глаз. Две трети из купленных книг она и в руки больше не возьмет, аккуратными рядами они осядут в ее бездонном шкафу. Их призвание – не развлечь, не заставить задуматься, а просто создать вокруг продуманного Оксаниного образа флер интеллектуальности.
Настя прочла Тонино Бенаквисто и всего Гришковца, сентиментально вздыхала над Диной Рубиной и, зажав ладошкой рот, истерически хохотала над Томом Шарпом, смаковала Джоанн Хэррис, качала головой над Лимоновым, удивлялась выводам Дэна Брауна, проглатывала Улицкую и Толстую, Вербера, Дика Френсиса, Эллиса, Пелевина, Эко, Мураками, Гавальду.
– Знаете, иногда я чувствую себя как человек, много лет пролежавший в коме, – неожиданно для себя самой призналась она, – которому нужно заново постигать вещи, естественные для всех остальных.
– Но у тебя должна быть какая-то цель, – нахмурилась Ольга Константиновна. – Ты читаешь книги, которые публично рецензируют… Вынимаешь из помойки старые номера Harpers Bazaar… Не надо спорить, я видела… Читаешь газеты с маркером.
– Наверное, я хочу быть похожей на вашу дочь, – малодушно и, как ей казалось, уместно соврала Настя.
Но Ольга Константиновна даже не улыбнулась.
– Надеюсь, ты врешь, – вздохнула она. – Оксанку я упустила безвозвратно… А Сеттерфилд ты мне все-таки отдай. Люблю читать книги первой.
У Насти щеки разгорелись, словно ее наотмашь били по лицу. Это надо же было так подставиться!
Но вечером Ольга Константиновна принесла в ее комнату набитую книгами картонную коробку – там были и романы, и дорогие фотоальбомы, и толстенный том об истории моды, и модная эзотерика.
– Прочитай пока вот это, – невозмутимо сказала она. – Тебе не повредит. А когда закончишь, дай знать, я принесу еще.
– Спасибо, – пролепетала Настя.
Ольга Константиновна, молчаливая, сдержанная, красивая, усталая, так и осталась для нее неразгаданной загадкой. Настя впервые в своей жизни встретила человека, который был так скуп на эмоции. Вроде бы жизнь ее была полноводной, как апрельская Волга, яркой, насыщенной событиями… Но в то же время создавалось впечатление, что Ольга живет как-то нехотя, машинально, словно по инерции…
Загадочная женщина.
А для Ольги Константиновны материнство всегда было не более чем формальностью. Строкой в паспорте, фотографией нарядной синеглазой девочки в альбоме. Тут она с любимой куклой, а тут – с разбитой коленкой, с подружками; в первый школьный день; на первой школьной вечеринке; а вот тут – подросшая, нелепо копирующая позу какой-то блядоватой фотомодели – и посмотрите, посмотрите-ка, курит!.. Курит, чертовка малолетняя, и как эта карточка вообще попала в семейный альбом?!
Наверное, она была слишком молода, когда появилась Оксанка. Или они с мужем были слишком зациклены друг на друге. А когда он погиб… Горе было слишком концентрированным, слишком черным, чтобы впускать под его мохнатое крыло кого-то еще.
И вот теперь в доме появилась эта девочка. Ненамного старше Оксанки. Хотя выглядят они ровесницами. У Ольгиной дочери взгляд давно приобрел недетскую цепкость. А Настя широко распахивает серые глазища навстречу каждому мимолетному впечатлению. И небольшой аккуратный ее рот всегда чуть приоткрыт, словно она постоянно чему-то тихонько удивляется… Ольга сразу поняла, что неспроста эта девчонка так легко согласилась изменить привычный ток своей размеренной жизни. Что-то стоит за безмятежностью ее серых глаз, что-то она скрывает, ради чего-то все это ей нужно. Кто их, молодых да ранних, разберет.
* * *
Давид сходил с ума.
Иногда ему хотелось разом покончить с этим болотом – быстро продать «La-La» партнерам, наведаться к пластическому хирургу, купить новые документы и слинять куда-нибудь на солнечый пляж Копакабана. Или затеряться в благообразной Европе. Или купить квартирку в L.A. и заняться серфингом.
Да все что угодно, лишь бы Диана Мамедова больше не донимала его своей любовью.
Впервые в жизни он оказался в ситуации загнанного зайца. И дернул же ее черт влюбиться именно в него! Ведь могла выбрать кого угодно!
Она звонила ему по утрам. Каждое утро. Давид сто раз говорил, что он – хроническая сова, возвращается из клуба в лучшем случае в шесть утра и ставит будильник на половину четвертого. Бесполезно. Диана слышала только то, что ей было удобно, – поразительная для женщины (да еще производящей впечатление такой неисправимой дуры) твердость. Диана уезжала в университет в половину девятого. Московские пробки – невыносимое испытание для холериков; чтобы как-то себя развлечь, она звонила Давиду.
Однажды он попробовал отключить все телефоны и вечером нарвался на скандал такой мощи, что ему стало страшно – уж не наняла ли она киллера, чтобы его (потенциального изменника) покарать.
– Я знаю, все знаю, – орала Диана, и глаза ее горели, как у кинематографической ведьмы (причем безо всяких спецэффектов!). – Мне все про тебя докладывают! Папа говорит, мужчины полигамны! Я готова смириться, что ты тискаешь потаскушек в своем блядском клубе, но ночевать у одной из них?! Что обо мне подумают люди?
Она претендовала на его общество по вечерам. Забавы выбирала своеобразные. Однажды затащила его в Большой театр, на четырехактную оперу «Борис Годунов». Втайне Давид подозревал, что это было не культурное мероприятие, а акт прогрессирующего садизма. В какой-то момент он отключился, уснул, уронив подбородок на грудь и выпустив из уголка губ клейкую струйку слюны. Диана сфотографировала его мобильником.
Она дарила ему одежду. Дурацкую, безвкусную. Ей, видите ли, нравились готические мужчины. Те, которые специально пудрятся белой пудрой, красят ногти черным, носят виниловые плащи и чуть ли не пьют куриную кровь. Подарки он аккуратно складывал в непрозрачные мусорные пакеты и заталкивал в самую глубину гардеробной комнаты. Такое даже домработнице не отдашь – уволится, подумав, что перед ней конченый псих, который в итоге нападет на нее с электроножом, а потом еще долго будет хранить ее голову в холодильнике.
Однажды он не выдержал, пожаловался Артему.
– Жизни мне от нее нет. Знакомы без году неделя, а она уже ведет себя как законная жена. Представляешь, мне пришлось снять квартиру на Кутузовском, чтобы туда девочек водить. У меня уже мания преследования развилась, мне все кажется, что за мною крадутся нанятые ею частные детективы…
– Поговори с отцом! – растерянно советовал Артем. – Ты даже похудел. Нельзя же так…
– Говорил уже, – помрачнел Давид. – Он только рад. Говорит, что его давно напрягает мой образ жизни. И что она хорошая девушка, и с Мамедовым у него намечается какое-то партнерство.
– А вы с ней уже?..
– Дважды, – поморщился Давид. – Вот меня что удивляет: у ее семьи ведь до хрена бабла! Почему же они не отведут ее к стилисту или хотя бы к косметологу? У нее спина прыщавая! И еще она… Волосатая!
– Ну и ну, – присвистнул Артем. – А нельзя ей как-то… намекнуть?
– Бесполезно. У нее даже на спине пушок. Не могу же заставить ее спину побрить. Она обидится. Переизбыток тестостерона.
– Да, дела, – недоверчиво протянул Артем. – И что же ты собираешься со всеми этим делать?
– Еще не решил. Но я так больше не могу.
В Интернете появился видеоролик – Давид Даев и Ева Ангелито. Почти полнометражный порнофильм. Hardcore. На широченной кровати ее люкса. Двести тысяч скачиваний в первый день показа. Пятнадцать минут миссионерской позиции и еще десять doggy style. И теперь весь русскоязычный Интернет обсуждает размер его эрегированного пениса в частности и его мужскую состоятельность в целом.
Впервые в жизни Давида ударил отец.
– Как такое могло произойти? – орал он. – КАК??
– Не знаю, пап… – мямлил сын. – Мы познакомились в клубе… Я заплатил ей тридцать штук, чтобы она появилась на вечеринке. Был невероятный успех, столики продавали по тройной цене, аншлаг… А потом она позвала меня к себе…
– И ты пошел, да?! А ты знаешь, что за эту ночь ей тоже заплатили?! Ты знаешь, что она получила двести штук за это видео?! Ее номер был утыкан аппаратурой!
– Откуда я мог знать?
– Ты что же, подумал, что просто ей понравился? – У отца было такое выражение лица, что ему захотелось, чтобы в антикварном туркменском ковре образовалась засасывающая черная дыра и его, Давида, утянуло бы туда с головою.
– Пап, ну ладно, что уж теперь… Могу сказать, что для рекламы клуба это отличный ход, народ теперь к нам так и ломится…
Вот тогда это и произошло. Он никогда, за все двадцать лет своей жизни, не видел отца в таком состоянии. У него даже глаза побелели и черты лица заострились, как у мертвеца. Сначала Давид даже решил, что это начало сердечного приступа, и даже подался вперед, пытаясь удержать его от падения.
Но наткнулся на резко выброшенный вперед железный кулак. В молодости Даев-старший был мастером спорта по боксу. Он и до сих пор ходил в зал – при всей своей занятости выкраивал три часа в неделю. Воля у него была свинцовая.
Огненной болью взорвалась скула, рот наполнила соленая слизь. Давид судорожно сглотнул и вдруг почувствовал, как пищевод что-то царапнуло. С ужасом понял, что это был его зуб. Придется лететь в Мюнхен, ставить имплантат. Черт, черт…
Опомнившись, отец подал ему руку, и Давид, пошатываясь, поднялся с ковра. Боковым зрением со злорадным удовлетворением отметил, что ковер, обошедшийся отцу в тридцать тысяч долларов, запачкан кровью. В следующий раз подумает, прежде чем руки распускать.