Внизу все было погружено в серую мглу, все расплывалось в неясных тенях. Кондитер стоял у выключателя, прямо под солнечным лучом, игравшим на стекле люка. Серый брезентовый нагрудник, серое лицо с блестящими, как зеленые светлячки, глазами. Зеленые светлячки медленно приближаются к ней, они уже совсем близко.
– Зажги свет! – сказала она.
Он подошел к ней вплотную. Она видела теперь его опухшее, несвежее лицо и худые сильные ноги.
– Зажги свет, – повторила она, – за мной сынишка должен зайти сегодня.
Он не двинулся с места.
– Я перееду к тебе, – сказала она, – но сейчас зажги свет.
– Я только поцелую тебя, – сказал он умоляющим голосом, – счастье мое, милые руки мои… только один поцелуй…
И кондитер, склонив голову, снова забормотал свои непонятные стихи, какие-то обрывки слов, искаженная до неузнаваемости песнь любви.
– Только поцеловать тебя, только раз…
– Ладно, но не сегодня, – сказала она, – зажги свет.
– Сегодня вечером, – робко попросил он.
– Хорошо, – устало сказала она, – теперь зажги свет.
Он метнулся к выключателю. Снова вспыхнул свет. Солнечные пятна на потолке потускнели. Серые и черные тени дрогнули, из мглы выплыли знакомые краски – заалели вишни на блюде, на полке блеснули густой желтизной лимоны.
– Значит, договорились, – сегодня вечером в девять в кафе на поплавке.
…Пароходы на реке, светящиеся гирляндами разноцветных фонариков. С берега доносится пение, смех, звуки банджо; ватаги парней и девушек заполнили парк на набережной. Знакомые мелодии Гарри Лайма звучат в зеленоватом полумраке аллей. Мороженое в высоких серебряных бокалах, прямо со льда, с вишнями и сбитыми сливками.
– Хорошо, – сказала она, – я буду там в девять.
– Милая ты моя!
Они снова принялись за работу. Кондитер резал песочные коржи ромбиками, она рисовала на них шоколадные картинки, гирлянды фонариков, деревья, столики под навесом, бокалы с мороженым.
…Наверху даже ванная есть! Чистая, облицованная розовым кафелем. Горелка сделана по-новому – запальник горит постоянно, спичек не надо. Зимой там всегда тепло. А зубы… тринадцать новехоньких белоснежных зубов.
…Вишневый торт был готов. Она принялась украшать ананасный праздничный торт, заказанный ко дню рождения какого-то Гуго Андермана. Кондитер протянул ей шприц с кремом, наклонился и поцеловал ее руку у локтя… Она оттолкнула его, укоризненно покачав головой, и стала осторожно выводить на торте кремом цифру «50», увитую лаврами и гирляндами цветов. Сверху в рамке из вишен появилась белоснежная надпись – Гуго, – а по краям торта – цветочный орнамент. На песочном тесте чередовались яркие цветы: роза – тюльпан – ромашка – роза – тюльпан.
– Прелестно! – воскликнул кондитер.
Он отнес готовый торт наверх в магазин. Она слышала, как он, смеясь, говорил что-то жене. Потом звякнула кассовая машина, и амазонка сказала: «Побольше неси таких – их просто из рук рвут». Кондитер вернулся, улыбаясь, стал нарезать ромбами коржи и подвигать их ей. Сверху из кондитерской доносился неясный гул, звонки и время от времени слышался голос амазонки, громко, нараспев говорившей покупателям «до свидания».
Лязгнула чугунная калитка, послышался голосок маленькой Вильмы, радостно кричавшей: «Сахар! Сахар!»
Она бросила кисть и выбежала в полутемные сени. Там стояли мешки с мукой, коробки для тортов, ручная тележка. Подхватив девочку на руки, она расцеловала ее, положила ей в ротик марципановую конфетку. Но Вильма вырвалась из рук, подбежала к кондитеру и закричала: «Папа!» Никогда она еще не называла его так. Кондитер поднял девочку, поцеловал ее и стал кружиться с нею по пекарне.
А в квадрате дверей появилось бледное хорошенькое личико Генриха, нахмуренное и серьезное.
Но вот он нерешительно улыбнулся и сразу стал похож на отца: улыбающийся ефрейтор, улыбающийся унтер-офицер, улыбающийся фельдфебель.
– Что же ты плачешь? – спросил кондитер, подошедший сзади с горой печенья в руках.
– Я плачу… ты не понимаешь? – сквозь слезы промолвила она.
Он покорно кивнул, подошел к мальчику и, взяв его за руку, притянул к себе.
– Теперь все будет по-другому! – сказал он.
– Не знаю, может быть, – отозвалась она.
17
Нелла остановилась у входа в летний бассейн. Двери были заперты. Она взглянула на черную грифельную доску, на которой мелом записывали температуру воды: последняя запись была трехдневной давности: 12.IX – 15o.
Нелла постучала, но никто не ответил, хотя из-за двери доносились мужские голоса. Она прошла вдоль длинного ряда кабин, перешагнула через невысокую ограду из гнутых прутьев и остановилась в тени, у крайней кабины. Служитель сидел у себя, на застекленной веранде перед бассейном и наблюдал, как двое рабочих чинят решетчатый деревянный настил в душевых. Они как раз вытягивали клещами ржавые гвозди из трухлявого сырого дерева. На цементных ступенях, ведущих к веранде, лежали свежеобструганные планки. Служитель укладывал в чемодан все свое нехитрое имущество: банки с кремом для лица, флаконы с ореховым маслом для ровного загара, надувных зверей, разноцветные мячи для водного поло и резиновые шапочки. Каждую шапочку он складывал вдвое и завертывал в целлофан. На полу были грудой навалены пробковые пояса. Служитель походил на старого учителя гимнастики. Взгляд у него был грустный, обезьяний. Да и двигался он вяло, нерешительно, словно усталая старая обезьяна, осознавшая вдруг, что ее обычные занятия совершенно бессмысленны. Несколько банок с кремом выпали у него из рук и покатились по полу. Постояв с минуту в нерешительности, служитель все же нагнулся и стал подбирать их. Лысина его поблескивала у самого края стола, то и дело исчезая, пока, наконец, он не выпрямился, держа банки в руках. Рабочие в душевой вставляли новые планки в настил и привинчивали их длинными шурупами. Шурупы отливали тусклой стальной синевой. От старых планок, валявшихся на земле, пахло гнилью.
Вода в бассейне была светло-зеленая, ярко светило солнце. Нелла вышла из-за кабины и увидела, как служитель испуганно вздрогнул. Но потом он улыбнулся и открыл окно на веранде. Она подошла ближе. Служитель только и ждал этого. Не дав ей сказать и слова, он, улыбаясь, покачал головой:
– Не стоит, право не стоит! Вода очень холодная!
– А сколько градусов сегодня?
– Не знаю. – Он махнул рукой. – Я уж и мерить перестал, все равно больше никто не ходит.
– Знаете, я все-таки рискну, – сказала Нелла, – сделайте одолжение, измерьте температуру воды…
Служитель явно колебался. Нелла пустила в ход свою улыбку, и он сразу отошел от подоконника. Порывшись в ящике стола, он достал градусник. Рабочие в душевой, как по команде, подняли головы, но тут же занялись своим делом. Теперь они выскребали ломиками грязь из водосточного желоба. Скользкое, зловонное месиво: пыль, пот, вода – гнилой осадок пляжного блаженства.
Нелла и служитель подошли к бассейну. Уровень воды опустился. На бетонной стене остался илистый зеленый след.
Служитель поднялся на площадку для прыжков и забросил в бассейн термометр на длинном шнурке.
Обернувшись, он, снисходительно улыбаясь, посмотрел на Неллу.
– Мне бы еще купальник и полотенце, – сказала она.
Он кивнул, подергал шнурок, – термометр медленно закружился в зеленой воде. Служитель был похож на учителя гимнастики: мускулистый, сухой, с квадратными плечами и узким стриженым затылком.
Напротив, на террасе летнего кафе, сидели люди. В зелени кустов, окружавших террасу, белели фарфоровые кофейники.