Здесь не было ни одного постоянного жителя, и многочисленные пациенты больницы или, точнее, клиники психофизической и нравственной нормализации имени Днищева, равно как и весь ее персонал, условно считались коренным населением и фактически подчинялись главному доктору клиники и директору заповедника Евсею Давидовичу Спазману, который, кстати, был и депутатом карапет-днищевского национального округа от либералов.
Понятно, что больных и прочих ненормальных невозможно выделить в особую нацию, и они не пойдут на это, даже если, например, все алкоголики, параноики или заговорщики имеют между собой больше общего, чем, например, все турки. Днищево пользовалось статусом национального округа по исторической традиции.
Когда-то, и не так давно, в долине Карапет-Горы обитал немногочисленный, но рослый и, как принято говорить, вольнолюбивый народ карапетов с относительно высоким уровнем примитивной культуры.
Эти полумифические туземцы были, по мнению одних историков, людьми тюркского происхождения и христианского вероисповедания некой утраченной традиции, а по утверждению других – бывшими полуславянами-полукельтами иудейской религии. Во всяком случае, в оставшихся от них надписях на могильных плитах (а больше от них ничего не осталось), удалось обнаружить слова как тюркского, так и славянского и, что самое странное, западноафриканского происхождения, высеченные алфавитом, весьма напоминающим древнемексиканский.
Надо ли говорить, что столь малочисленный и технически отсталый народ, обитающий в столь благодатной местности, не мог не подпасть под руку более сильных держав? Ассирийцы, вавилоняне, персы, греки, римляне, византийцы, арабы и, наконец, турки, если не ошибаюсь, сельджуки, поочередно, с огромными трудами и потерями захватывали
Карапет, изгоняли веру и власть своих предшественников и… в течение одного-двух поколений полностью ассимилировались, превращаясь в коренных карапетов – рослых, доброжелательных и, как принято говорить, вольнолюбивых.
Окончательной независимости многострадальным карапетам удалось дождаться лишь после созданного Днищевым декрета "О самоотделении вплоть до полного присоединения" (см. Е. Д. Спазман. "Нормализация государства"), когда они изъявили добровольное желание быть признанными нормальным государством, как то подсказывала напрашивающаяся сама собой историческая закономерность.
Отвратительной осенью того же года по неизвестной причине все население Карапета от младенцев до престарелого хана, всего восемьдесят два человека, погрузилось на шхуну и отчалило в неизвестном направлении, чтобы не причалить нигде и никогда.
Считается, что шхуну ошибочно (или безошибочно) торпедировала британская (или германская) субмарина, и ни у одного из современных военных историков нет сколько-нибудь убедительного опровержения этой гипотезы (см. И. И. Громов. "Военная хроника Карапетского генерал-майорства до наших дней").
Нынешнее свое название Днищево получило по имени революционного ученого, матроса и врача Петра Днищева, который с одним столовым ножом и карманным томиком собственных сочинений скрывался в этих диких местах в течение долгих семи месяцев, питался одними кореньями, грибами и травами и тем не менее так ни разу и не вышел из лесу. Он же, Днищев Петр, стал первым (по Спазману) пожизненным председателем молодой карапет-днищевской республики (КДР), переименованной затем в карапет-днищевский национальный округ, и заложил медицинский заповедник своего имени.
Склонный к скандальным неожиданностям современный военный историк
Цой Неведов утверждает, что этот, вероятно, очень мужественный человек был врачом-психофизиологом, демократом и профессиональным каторжанином, а революционным матросом стал в годы национальной борьбы, по собственной прихоти, иначе трудно объяснить, почему такой хмурый, воинственный и, чего греха таить, довольно кровожадный герой неожиданно изменил направление своей деятельности с вооруженной борьбы на здравоохранение подданных; но классическая версия Е. Д.
Спазмана гласит обратное: Днищев был полным ничтожеством, пока самоучкой не достиг вершин психофизиологии. Во всяком случае, памятник грязноватого гипса, воздвигнутый перед воротами клиники, изображал задумчивого человека в докторском халате и бескозырке, с младенцем у обнаженной, чрезмерно рельефной для мужчины груди и мечом в мощной руке. Надпись на постаменте гласила: "Петр Днищев.
Все другим". Точная дата, причина и факт смерти матроса, философа и врача остались неизвестными.
– Подведем итоги сегодняшних процедур, – сказал Евсей Давидович, осмотрел значок "Чемпион больницы" на лацкане халата, сцепил на столе пальцы узких рук, хищно шевельнул усиками и перевел ясный хмурый взгляд на подчиненных. Медики зашевелились, словно пустили по штилю своих внимательных голов рябь беспокойства, в результате которого из переднего ряда поднялась Зинаида Облавина, моложавая и по-хорошему усатенькая. Поднимаясь, она розовела и одергивала узкую юбку.
– Медицинская сводка дня, – шоколадно сказала она и мельком переглянулась с Юлей Голодовой, как переглядываются очень близкие люди: сестры, школьные подруги, влюбленные, придающие каждому ничтожному обстоятельству значение условного кода.
Юлия потупилась.
– В результате сегодняшних процедур было шокировано электрическим током четыреста человек, доведено до рвоты – тысяча семьсот, подвержено профилактическим уколам, ожогам и ушибам разной силы девять тысяч четыреста восемьдесят ненормальных, как было предусмотрено.
Спазман кивнул, наклонился и уставился на поединок своих узких пальцев.
– Нормализован молодой человек по фамилии Пипов. Вода бойлера, в котором он проходил очередное прогревание, чисто случайно перегрелась до ста градусов и к тому же…
– К тому же?
– К тому же бедняга случайно задвинул себя сверху чугунной крышкой и крепко затянул болтами. Это выяснилось посмертно, когда
Пипов сварился.
– Пипов – это не тот худой молодой мужчина с гипертрофией половых органов, который эксгибиционировал на лестнице и приглашал меня на чай? – вслух вспомнила Юлия и возложила одну свою оголенную, гладкую и, странным образом, малопривлекательную ногу на другую точно такую же.
– Да, тот самый юноша, уверенный в неотразимости своих прелестей, которого мы называли твоим женихом.
Шутливое настроение Юлии и Зинаиды передалось веселым шумком другим медикам, как вдруг все вздрогнули и втянули головы от щелчка главдоковской авторучки по столу. Веселье окоченело.
– Мне не совсем понятна ваша радость, – тонко сказал Спазман. -
Ведь если я вас правильно понял, блаженной памяти Пипов сварен насмерть.
Рдение замшевых щек Зинаиды сменилось зеленоватыми пятнами. Она не смела отвечать.
– Но тогда у вас получается, что в результате вашей деятельности
(нормализации) последовала смерть живого человека. Я вас правильно понял?
В зале собрания разразилась звуковая пустота, как будто действительно последовала одновременная смерть всех живых людей.
Кто-то перхнул.
– Я имела в виду не это, – на последнем издыхании своего мужества возразила Облавина. – Я только хотела сказать, что окончание жизни данного клиента (Пипова) совпало с окончанием полного курса его нормализации, что не удивительно. Ведь каждый человек не совсем нормален, следовательно – смертен.
Спазман сухопаро возвысился над столом, не поднимая взгляда и не размыкая рук, продолжающих свою борьбу на уровне гульфика. Жалкая апелляция Облавиной, похоже, повлияла на него не больше, чем горсть гороха, брошенная в танк. Он зашелестел своим гипнотическим тенором, словно разворачивая под потолок бесконечный свиток папируса.