У меня была тяжелая рабочая неделя. Я начинала думать, что, может быть, все будет хорошо, может быть, меня не обязательно съест овчарка. И тут ворвалась мама со швейной машинкой в руках.
– Что это ты делаешь, глупышка? – пропела она.
Я взвешивала 100 граммов овсяных хлопьев для завтрака с помощью плитки шоколада (шкала на весах оцифрована в унциях, а это неудобно, потому что в таблице калорий вес указан в граммах).
– Знаешь что, дорогая? – продолжала мама, начав открывать и закрывать все дверцы кухонного шкафа.
– Что? – я стояла в носках и халате и пыталась стереть тушь под глазами.
– Малькольм и Элейн устраивают рубиновую свадьбу в Лондоне, двадцать третьего, так что теперь ты сможешь прийти и составить компанию Марку.
– Я не хочу составлять компанию Марку, – выдавила я сквозь зубы.
– О, но он так умен. Закончил Кембридж. Он хорошо заработал в Америке…
– Я не пойду.
– Так, ну ладно, дорогая, давай не будем опять начинать, – предложила мама, как будто мне было тринадцать лет. – Понимаешь, Марк закончил ремонт дома в Холланд-Парк, и он устраивает там для них праздник. Шесть этажей, поставщики и все такое… Что ты собираешься надеть?
– А ты пойдешь с Хулио или с папой? – спросила я, чтобы как-то остановить её.
– О, дорогая, не знаю. Возможно, с обоими, – ответила мама тем особым голосом, с придыханием, который она придерживает для случаев, когда считает, что она Диана Дорз.
– Ты не можешь так сделать.
– Но мы с папой остались друзьями, дорогая. И с Хулио мы просто друзья.
Фр. Фр-р-р. Фр-р-р-р-р. С ней просто невозможно разговаривать в таких ситуациях.
– В любом случае. Я скажу Элейн, что ты придешь с удовольствием, ладно? – И мама направилась к двери, захватив необъяснимую швейную машинку. – Мне надо лететь. Пока!
Я не собираюсь проводить ещё один такой вечер. Чтобы мною снова крутили перед носом Марка Дарси, как ложкой с пюре из репы перед ребенком. Думаю, мне стоит уехать из страны или предпринять ещё что-нибудь в этом роде.
20:00. Еду на ужин. Теперь, когда я снова одна, все Самодовольные Женатики наперебой приглашают меня по субботам и усаживают напротив все более ужасного набора одиноких мужчин. Очень мило с их стороны, и я оч. это ценю, но их забота, кажется, только подчеркивает мою эмоциональную несостоятельность и изолированность. Хотя Магда и говорит, что я должна помнить: быть одной лучше, чем иметь неверного, сексуально невоздержанного мужа.
Полночь. О, боже. Все пытались подбодрить свободного мужчину (тридцать семь, только что развелся с женой, пример суждения: «Должен сказать, я думаю, что с Майклом Ховардом вроде как обошлись несправедливо»).
– Не знаю, на что ты жалуешься, – рассуждал Джереми, обращаясь к нему. – Мужчины с возрастом становятся все привлекательнее, а женщины теряют свое очарование, так что все эти двадцатидвухлетние девочки, которые и не посмотрели бы в твою сторону, когда тебе было двадцать пять, будут теперь бегать за тобой.
Я сидела, опустив голову и пытаясь унять гнев на их умозаключения о женской судьбе и представления о жизни как о музыкальной игре со стульями, где девушки без стула (без мужчины), когда музыка останавливается (им переваливает за тридцать), «выходят из игры». Уф. Вот так.
– Да, я согласна, гораздо лучше найти партнера помоложе, – беззаботно подтвердила я. – Мужчины, которым за тридцать, наводят такую скуку с их медлительностью, навязчивыми идеями о том, что все женщины только и мечтают, как бы окрутить их по рукам и ногам. Мне теперь действительно интересны мужчины до двадцати пяти.
Мне теперь действительно интересны мужчины до двадцати пяти. Они гораздо лучше способны… ну, вы понимаете…
– Правда? – сильно заинтересовалась Магда, пожалуй, даже слишком сильно. – А как…
– Да, тебе они интересны, – вмешался Джереми, свирепо глядя на Магду. – Но проблема в том, что они не слишком интересуются тобой.
– Хм. Прошу прощения. Моему теперешнему бойфренду двадцать три, – вежливо возразила я. Все ошеломленно притихли.
– Что же, в этом случае, – ухмыльнулся Алекс, – ты сможешь привести его к нам в следующую субботу, когда придешь на ужин.
Вот сволочь. Где я найду двадцатитрехлетнего мальчика, который в субботу вечером пойдет на ужин к Самодовольным Женатикам, вместо того чтобы принимать «Экстази»?
– Пачули! – крикнул Ричард, и собаки, спавшие у него под столом, проснулись и начали прыгать и лаять.
– Чего? – послышался в общем гаме голос Пачули.
На ней было вышитое тамбуром платье-миди под оранжевой нейлоновой блузой со стеганой подкладкой и соломенная шляпка с обвислыми полями. Кажется, наряды, которые я носила в юности, были невинной шуткой.
– Где у нас эфир по безработной молодежи?
– В Ливерпуле.
– Ливерпуль. О'кей, Бриджит. Наша команда там у аптеки в торговом центре, эфир в 17:30. Найди нам шесть безработных молодых людей.
Позже, когда я уже уезжала на вокзал, Пачули небрежно бросила мне вслед:
– Да, это, Бриджит, не Ливерпуль, а это Манчестер, поняла?
16:15. Манчестер.
Количество найденных безработных молодых людей – 44, количество безработных молодых людей, согласившихся дать интервью, – 0.
Поезд Манчестер – Лондон, 19:00. Уф. К 16:45 я уже истерически бегала между бетонными клумбами и тараторила:
– Звените, у вас есть работа? Ничего. Пасибо!
– А что мы вообще делаем? – спросил оператор, не предприняв даже попытки проявить интерес.
– Безработная молодежь, – бодро отозвалась я. – Вернусь через минутку!
Я забежала за угол и схватилась за голову. У меня в ушах уже звучал голос Ричарда: «Бриджит… где, черт возьми… Безработная молодежь?» И тут я увидела на стене автомат, выдающий наличные деньги.
К 17:20 шестеро молодых людей, заявивших, что они безработные, аккуратно выстроились перед камерой, засунув в карманы новенькие хрустящие двадцатифунтовые купюры, а я скакала вокруг них, пытаясь внести кое-какие поправки в их внешность, дабы было ясно, что они принадлежат к среднему классу. В 17:30 я услышала в наушниках музыкальную заставку, затем треск и голос Ричарда: «Извините, Манчестер, мы вас пропускаем».
– Э-э-эм… – обратилась я к молодым людям, выжидающе глядевшим на меня.
Они, ясное дело, решили, что у меня особый синдром, который заставляет меня делать вид, что я работаю на телевидении.