— Ивановна, что ты тут расселась! Нашла, с кем лясы точить!
Я и не сразу понял, что произошло. Надо мной возвышалась белая глыба, ворочавшая ручищами, словно двумя большими лопатами.
— Ухожу, ухожу, Надежда Петровна, — Ивановна подскочила, как по команде, и быстро ретировалась в другую часть палаты.
За всем, что происходило дальше, она наблюдала издалека печальными, испуганными глазами. Но делала вид словно бы совсем ни при чем.
Рядом, у самого изголовья моей кровати, брякнула стойка с капельницей. Черт, они собираются пичкать меня каким-то дерьмом! Так я и думал! Черт!
Я попытался вскочить. Но грузное тело Надежды Петровны буквально припечатало меня к койке.
— Не дергайся, малец. Хуже будет, — процедила глыба сквозь ряд золотых зубов.
Но я не готов был сдаваться без боя. Пока Ивановна заговаривала мне зубы, я еще не понимал всей серьезности своего положения. Но сейчас все встало на свои места. Они меня, действительно, будут пытать. Сначала лишат воли химическими препаратами, а потом начнут зомбировать. Да, им нужна моя формула! А все остальное только для прикрытия! И про геолога, и про биолога...
Я лягнул жирное тело Надежды Петровны, вывернулся, вскочил. И уже через секунду бежал по коридору.
— Петр! — зычно позвала глыба. — Ты мне нужен!
Несколько агентов, переодетых больными, как по команде, вывалили в коридор. Они ловко сбили меня с ног, вывернули мне руки и приволокли обратно в палату. Здесь меня водрузили обратно на койку и зафиксировали с помощью специальных повязок. Бой проигран.
Я почувствовал, как игла впилась мне в место локтевого сгиба, а колба капельницы издала характерные булькающие звуки.
— Ненавижу вас! Убила б! Шизик! — угрожающе шепнула мне на ухо Надежда Пет ровна. — Ничего, сейчас узнаешь, почем фунт лиха!
Я попытался кричать, звать на помощь. Но после очередной угрозы процедурной медсестры: «Сейчас будешь у меня кляп жевать!», — решил пока судьбу не испытывать. Нужно уметь проигрывать.
Но это тактическое поражение. Тактическое! Я еще отыграюсь...
Когда вся эта публика покинула палату, мое сознание начало мерцать. Наверное, действие лекарства. Тело стало сначала ватным, а потом задубело и натянулось струной.
Веки смыкались. Я чувствовал, что проваливаюсь в небытие. Сквозь узкую щелку отяжелевших век я разглядел дедушку с проплешиной. Он подошел к моей кровати и водил вокруг своим платком.
— Что это? — спросил я.
— Это фонарь, — самоуверенно ответил дед.
— Что ты делаешь?
Ищу человека...
*******
Я проснулся ночью. тела своего не чувствую мышцы сведены. Мысли путаются. В палате темно. В коридоре свет и шум.
— А ну, строиться! Живо! — чей-то мерзкий голос выгонял людей из палат.
Топот ног и шелест тапочек по разбитой линолеумной плитке.
— Уроды, равняйсь! Смирно! Товарищ Петр, уроды для ночной поверки построены! Старший по уродам, урод Трущенко.
Что там происходит? Я сплю или действительно сошел с ума? В коридоре звучат новые команды. Теперь, кажется, начались строевые занятия: «Раз. Раз. Раз, два, три! Шире шаг. Держать равнение!»
На койках вокруг никого. Только Ванька, который «все про Бога говорит», лежит на своем месте.
— Ваня, — тихо позвал я.
Он не ответил. Я попробовал еще раз:
— Вааань... Где все?
— На поверке, — еле слышно ответил он.
— А зачем?
— Просто, — сказал Ваня и повернул ко мне голову. — Способ унижения. Так каждую ночь происходит, после врачебного обхода. Петр — он прапорщиком был. Совсем больной. Дисциплину наводит...
— И что, слушаются его? — мне как-то не верилось.
— Это личный выбор, — отозвался Ваня.
— В каком смысле?
— Люди боятся умирать — но это только половина правды. На самом деле, они ждут, что все закончится. Сами и торопят конец.
— С чего ты взял? — я напрягся. Ваня только что огласил мой план об ускорении Конца Света.
Откуда он знает? Тоже агент? С виду непохож.
— Потому что сражаются. «Отношения выясняют». Кто главнее. Кто урод, а кто не урод. Выяснение отношений — лучший способ погибнуть... Воин — он самоубийца. А тут все воины. За себя сражаются, но все равно воины. Им кажется, что это ради жизни. А на самом деле, ради смерти. Воин — это такая профессия, умирать.
— Да ладно... — протянул я. Я больше не тревожился. Ваня ничего про меня не знает, просто не в себе. Сумасшедший. — Воин к цели идет, а цель у него — победа. При чем тут смерть?.. Ерунда.
Мне трудно было говорить. Язык еле двигался. Челюсти почти не разжимались. Я решил прекратить этот бессмысленный разговор.
— Людям только кажется, что их смерть пугает. Неправда это. Она их завораживает. Жить, как они живут, невыносимо. Они подсознательно ищут смерти. Разрушают себя. Если у тебя за душой ничего не осталось...
Ванькин голос стал таять.
— Вань, что? — мне вдруг захотелось понять, к чему он клонит.
Кажется, он сглотнул слюну — смочил, как мог, пересохшее горло. Потом набрал в легкие воздуха и, превозмогая слабость, продолжил:
— Если у тебя за душой ничего не осталось, если ты все потерял, то...
— Что, Вань? Что?..
— Иначе жизнь не почувствовать, только на краю смерти. Боль — первый признак жизни. Он и последний. Самоубийца, думаешь, о чем мечтает? Понять, что он еще жив. Только перед самой смертью и почувствует. А в жизни не может, так ему плохо.
Тут я подумал, что это правда. Неслучайно люди стремятся к риску, ищут пресловутый «адреналин». Это дает им ощущение жизни. А сама жизнь у них мертвая. Да, это правильно.
— Не важно, как жестоко ты гонишь лошадь, — продолжал Ваня. — Не важно, как быстро она бежит. Если ты мчишься по кругу, ты все равно возвращаешься к началу. Все пустое. Суета сует, все — суета. Смерть — избавление...
Где-то я это слышал: «Суета сует, все — суета»... Где же? Не могу вспомнить.
— Хочешь сказать, что все стремятся к смерти? — голова у меня словно ватой набита.
— Да, только они этого не понимают. Все для этого делают, а не понимают.
— А ты понимаешь?
Я? — удивился Ваня. — Я — да.
*******
В коридоре продолжались строевые занятия. Глубокая ночь, а люди, измученные лекарствами и условиями своего заключения, ходят то шеренгами, то колоннами по отделению психушки, распевая дурацкие речевки:
Кто шагает дружно в ряд? Наш придурошный отряд!
Мы уроды, дураки, Наши головы пусты!
На какое-то мгновение я забылся. И в этом забытьи мне почудилось, что Ваня умер. Я очнулся от острого испуга. Холодный пот выступил у меня на лбу.
— Ваня?! Ваня?! — позвал я. — С тобой все в порядке?
В ответ я услышал смех. Тихий, едва различимый на фоне грохочущих в коридоре шагов. Вот дурак! Я так испугался, а он смеется.
— Ваня, чего смешного? — обиделся я.
— У тебя такой испуганный голос... — ответил Ваня.
— И чего? Это повод надо мною поржать?
— Нет. Конечно, не повод. Просто стало смешно. Смешно, когда люди боятся.
Я надулся, но мне хотелось с ним говорить. Понять, что он имеет в виду, когда говорит о желании умереть. Поэтому я переборол свое раздражение:
— Вань, а ты, что, значит, понимаешь, что хочешь умереть?
Мой собеседник задумался. Потянулась долгая, изнуряющая пауза.
— Это было до больницы, — начал Ваня. — Я думал. Я думал, имею ли я право жить? Вообще, каким должен быть человек, чтобы иметь право жить?
— Право? На это разве нужно? Родился — и живи, пожалуйста. Пока...
Я хотел продолжить мысль, сказать: «Пока не наступит Конец Света, а случится это скоро». Но передумал.
— Нет. Это неправильно, — серьезно сказал Ваня. — Мы же постоянно живем в долг.
— В долг? — мне показалось, что я ослышался.
— Мы же потребители. Мы потребляем воздух, пищу, воду.