– Ей очень понравились сладости, когда она попробовала их. Насколько я помню, она уничтожила почти все содержимое подноса в одиночку.
– Они ей до сих пор нравятся. И возможно, потому, что ей так долго запрещали их. За два года со времени своей свадьбы она страшно растолстела. И при последнем подсчете у нее стало еще на три зуба меньше.
Роберт поморщился:
– Только не говори мне, что боишься того же: что твоя жена станет толстой и беззубой. Эрик закатил глаза и вздохнул:
– Скажи, чего недостает в монастыре?
– Ну, я понимаю, что здесь свои строгости, но уверен, что временами им позволяют сладости или…
– Да забудь ты эти чертовы сладости! – рявкнул Эрик. – Мужчины! В монастыре нет мужчин.
– Ну да, но в этом же и сама суть их существования и… О! – На лице Роберта появилось выражение тревоги, и он покачал головой. – Кажется, я понял. Ты боишься, что твоей жене, лишенной общества мужчин все эти годы, может слишком понравиться это общество.
Эрик что-то пробормотал себе под нос и отвернулся, возмущенный такой несообразительностью Роберта. Ведь не всегда же он был таким тупым.
– Эрик, дружище, поведение Делии не должно влиять на твои взгляды. Она была воспитана дядей, лордом Стратхэмом, самым скандальным распутником страны.
– Но моя мать получила иное воспитание.
– Да, – вздохнул Роберт.
– Она была воспитана в крайней строгости.
–Да, но…
– И она не смогла сдержать своей страсти. Роберт покачал головой.
– Вижу, тебя нелегко убедить, но все не так уж плохо. Если ты боишься, что она слишком полюбит общество мужчин, тебе просто нужно держать ее подальше от королевского двора. Пусть остается за городом, где она может встретить лишь крестьян и арендаторов. Она, конечно, достаточно вос-питанна, чтобы не иметь дела с одним из них! – Роберт ободряюще хлопнул друга по спине.
– Да уж! Король, конечно, будет очень рад больше никогда не видеть своей дочери, – пробормотал Эрик.
Роберт нахмурился:
– Ах да. Он, вероятно, время от времени будет требовать ее присутствия при дворе.
– Более чем вероятно, – сухо согласился Эрик.
– Он, похоже, очень любит ее. – Роберт еще больше нахмурился при мысли об этом. – Это может стать проблемой, да? Господи! Иметь короля в качестве тестя! – ужаснулся он, когда наконец осознал все значение происходящего. – Если ты не сделаешь ее счастливой, он может приказать четвертовать тебя. Надо же попасть в такую переделку!
– Роберт!
– Да?
– Перестань успокаивать меня.
Беспокойство Розамунды исчезло, как только открылась дверь. Вздохнув, она села на кровати, глядя на сестру Юстасию, которая несла платье, аккуратно перекинутое через руку.
– Все складки разгладились, к счастью, – сообщила монахиня и стала закрывать дверь кельи, но остановилась, услышав в коридоре голос аббатисы. Когда Адела подошла к двери, Розамунда и Юстасия уже с любопытством ожидали ее. Адела лишь взглянула в лицо Розамунды и тут же поспешила к ней.
– О, мое дорогое дитя, – успокаивающе прошептала она, садясь на кровать рядом с девушкой и обнимая ее. – Все будет хорошо, вот увидишь. Господь выбрал для тебя особую стезю, и ты должна доверять ему.
– Да, и сестра Юстасия так сказала, – прошептала Розамунда. Глаза ее наполнились слезами. Как ни странно, слезы появились лишь в последний момент, когда аббатиса стала утешать ее. Так было всегда. Хотя и Юстасия, и аббатиса заменили девочке умершую мать, именно к аббатисе Розамунда бежала, чтобы перевязать разбитую коленку и излить обиды. Розамунда могла вытерпеть все, что угодно, с вызывающим выражением лица и мрачной улыбкой, пока не появлялась аббатиса: при виде доброго лица Аделы Роза-мунда тут же давала волю слезам.
– Ну-ну, полно, дитя мое. Не плачь.
Ты должна довериться Господу. Он избрал для тебя этот путь, и для этого, конечно, есть причина.
– Я плачу не потому, что боюсь будущего, вернее, почти не из-за этого. Я больше жалею о том, что остается позади.
Аббатиса растерянно покачала головой:
– Что остается позади?
– Мне придется покинуть вас, мою единственную семью. Кроме моего отца, конечно, – тут же добавила Розамунда.
Юстасия и Адела растерянно переглянулись, и глаза их тоже наполнились слезами. В суете они как-то не подумали о предстоящем расставании.
– Ну… – Сестра Юстасия в отчаянии озиралась, стараясь не смотреть на молодую девушку, которая была ее ученицей с самого юного возраста. Маленькая Розамунда цеплялась за юбки Юстасии и бродила за ней, как только начала ходить. Монахиня научила ее всему, что знала сама, и лицо Юстасии сейчас было печально при мысли о разлуке.
– Да, – горестно пробормотала Адела, глядя в пол; ее глаза тоже были полны слез. Она полюбила Розамунду с рождения. Рыжие кудри малышки и прелестная улыбка тронули ее сердце так, как ничто не трогало. Вопреки традициям она сама руководила обучением девочки. Шаг за шагом она вела ее к знаниям, приучая к терпению и обуздывая нрав, свойственный всем рыжеволосым. Ее усилия были вознаграждены по заслугам. В Розамунде было все, что она хотела бы увидеть в своей дочери. Болезненно поморщившись, аббатиса встала.
– Каждый птенец когда-нибудь должен покинуть свое гнездо, – сказала она, направившись к двери, но вдруг остановилась и растерянно оглянулась. – Я даже не представляла, что ты когда-нибудь покинешь нас, Розамунда. Меня не предупредили. – Адела горестно вздохнула. – Полагая, что тебе это не понадобится, я не рассказывала тебе о браке и о супружеском ложе.
– О супружеском ложе? – Розамунда тревожно нахмурилась, заметив смущенный румянец на щеках Аделы.
Аббатиса растерянно посмотрела на нее, потом резко отвернулась.
– Сестра Юстасия расскажет тебе, – вдруг сказала она. – Но только поторопитесь, сестра. Король очень спешит завершить это дело.
Юстасия оторопело смотрела на закрывшуюся за аббатисой дверь.
Глава 2
– Супружеское ложе…
Услышав эти слова, Розамунда обернулась к Юстасии. Сестра Юстасия расправила плечи; ее лицо было полно решимости. Но прежде чем она продолжила, Розамунда спросила:
– Может, я оденусь, пока ты будешь объяснять?
Юстасия заморгала, потом вздохнула и кивнула:
– Да, пожалуй, так будет лучше. Твой отец, похоже, торопится.
Встав с постели, Розамунда торопливо сняла штаны, в которых работала в конюшне. Юстасия забрала их у нее и стала аккуратно сворачивать. Собравшись с духом, она произнесла:
– Супружеское ложе может быть неприятным испытанием, но это твой святой долг как жены.
– Неприятным? – Розамунда, развязывавшая шнуровку своей туники, замерла и растерянно посмотрела на монахиню. – Насколько неприятным?
Юстасия поморщилась:
– Очень неприятным, насколько я понимаю. Моя мать, бывало, проводила в постели полдня после того, как мой отец исполнял свой супружеский долг.
Глаза Розамунды округлились:
– Ну тогда это, должно быть, очень изнуряющее занятие.
– О да, – решительно кивнула Юстасия. – И шумное.
– Шумное? – Оторопев, Розамунда вновь опустилась на кровать.
– Ты же должна переодеваться, – напомнила ей монахиня. Розамунда вскочила и вновь стала нервно возиться со шнуровкой. – Когда я была ребенком, мы с сестрой однажды ночью подслушивали у дверей родительской спальни, – призналась Юстасия, покраснев при виде удивленно изогнувшихся бровей Розамунды. – Я была непослушным ребенком, вечно проказничала. Почти как кое-кто из моих знакомых, – многозначительно добавила она, что заставило Розамунду усмехнуться.