Бороться-то нужно с самим собой: со своим неумением, со своей ленью, со своей психологией... Они это не умеют... (Пауза.)
У отца уже было две жизни: сначала он - военный летчик, потом журналист. Это много для одного человека. Достаточно. (Молчит.) Это личное... Тайное...
Я недовольна собой... Сумбурно... Путано... Я ничего не объяснила... Это же - жизнь... И смерть...
А что я знаю?!
Я любила отца. У нас разные профессии. Я - экономист, я всю жизнь считаю, а он наблюдал жизнь, мечтал... Он из того поколения, которое слишком много значения придавало словам. Слишком много смысла. (Молчит.)
Кто-то каждый день приносит на его могилу один цветок... Почему белый? Или белую розу... Или ромашку...
Наверное, это она. (Молчит.) Он писал стихи. Он всю жизнь писал наивные, мальчишеские стихи... И любил фотографировать птиц и зверей... Мой отец..." (Замолкает и дальше отказывается продолжать разговор.)
Из записных книжек отца:
"Где же ты, хладнокровный историк?
Вот мысль А. Платонова, что смерть не однажды нас посещает...
Русский человек не хочет просто жить, он хочет жить для чего-то... Он хочет участвовать в великом деле...
Идеализация будущего - это наше духовное состояние, форма нашего существования в истории. Оно и загубило нашу русскую жизнь.
В сегодняшних газетах вдруг прочтешь:
"До середины 80-х годов Союз представлял собой многомиллионное человеческое поголовье с хорошо обученным механизмом азиатских табунщиков, призванных надзирать за планомерной эксплуатацией скотопромышленного сырья" (газета "Московский комсомолец").
"Многомиллионное человеческое поголовье", "скотопромышленное сырье"...
А это была твоя жизнь...
- Я люблю тебя, - сказала она.
- Может, ты любишь не меня, а саму любовь? - спросил я.
- Я люблю тебя, - опять сказала она.
Женщина - это что-то другое...
У В. Н. теперь свое дело. Продает куда-то за границу наши спички. Имеет капитал.
За бутылкой водки он мне вчера признался, что иногда ему хочется петь с кем-нибудь наши комсомольские песни.
Я шел домой и попробовал вспомнить:
Дан приказ ему на запад,
Ей в другую сторону.
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну.
Что мы знаем о нашей ненависти и любви? А кто-то напишет: "многомиллионное человеческое поголовье", "скотопромышленное сырье"...
Лежал... Смотрел в потолок... И думал... А внутри уже работал, был запущен какой-то механизм.
В дороге.
Нам дай покопаться в звездах, а не сделать что-то на земле. Хотя бы нормальные дороги. Хороший асфальт положить.
Ты жил в то время. И вдруг ты виноват. что жил в то время. Мучился. Страдал. Не важно. Ты все равно виноват.
О стариках.
Их лишили всего. Даже возможности жить прошлым...
Помню. Барабан крутится... Бросаешь копеечку... Белочка достает твою судьбу... Записочку в зубах тебе несет... То ли кто-то вернется... То ли тоскует в плену...
А я ждал папу... А папа уже лежал в земле под Смоленском. С сорок первого.
Из разговора в одной школе со старшеклассниками.
Они даже телевизор не смотрят Политика из не интересует.
Но в дни августовского путча были на улицах с листовками. Сейчас, говорят, уже не пойдут к Белому дому. Они чувствуют себя обманутыми...
Я оделся, побрился. Очень. Ходил по городу, забредал в любимые книжные магазины...
Это мои воспоминания об августе 91-го, когда мы победили. Когда Горбачев вернулся из Фороса...
Еще я помню, как солдаты сидели на танках и ели мороженое...
Сижу у телевизора... Идет съезд.
Нет ни одного человека на земном шаре, в котором было бы столько общественного, как в нас. Живем событиями, а не жизнью. Что сказал Ельцин? Что ему ответил Хасбулатов?
Нет чтобы выпить. Или пойти к женщине. На лыжах покататься.
Идет съезд...
Идешь по знакомым улицам: французский магазин. немецкий, польский...
Я подумал, что уже несколько лет не могу купить себе - советские носки, советские трусы... Советские сигареты...
Что с нами произошло? Куда мы делись?
Я думал, что он принес статью или свои фотографии, а он зашел поговорить. Студент. Рассказал, что ходил на митинги демократов. Потом был на собраниях национал-патриотов. Познакомился с фашистами. Теперь - к нам, в редакцию:
- Что делать?
Вечный русский вопрос. Вечный русский юноша.
- Мне обязательно кто-нибудь даст винтовку, - сказал, прощаясь. - Мой ум протестует - не могу убивать. Но они не простят.
- Кто они?
- Еще не знаю...
Сегодня разговаривал с убийцей. Красивая молодая женщина. Убила мужа... топором. Были моменты, когда я смотрел на нее, слушал, и она мне нравилась. Я ловил себя на мысли, что она мне нравится. Проникался ее словами, чувствами, я как бы с ней проживал ее жизнь. И не находил в себе ни отвращения, ни негодования.
По дороге в редакцию думал о том, что у нас грань между преступным миром и нормальным миром размыта.
Что-то главное ускользнуло из моих мыслей. Надо сразу записывать, не откладывать...
Приказ Сталина в 42-м году предписывал солдатам в случае угрозы плена самоубийство.
Подвиг Гастелло, Александра Матросова? Сгореть вместе с самолетом, превратившись в горящую бомбу, и, упав на мишень, закрыть своим телом чужой дот... Что это, если не самоубийство?
Я только и слышу со всех сторон: жизнь - борьба. Сильный побеждает слабого. Естественный закон. Слабые никому не нужны.
Это - фашизм... Это - свастика...
Кто-то сказал о нашем народе - народ-большевик.
Вчера опять в нашей газете заметка о том, как подожгли усадьбу арендатора... Люди успели спастись... Сгорели животные...
- Мы ничего не имели, но мы были счастливы, - уверена моя мама.
Почему для счастья нам нужен винегрет и вши? А если искра или хотя бы сахар без талонов? Тогда - что?
Раньше о смысле жизни говорили больше когда нельзя было. Теперь не говорят,
- Надо искать положительных героев, - сказал на планерке редактор. Хватит плевать в прошлое...
Герой?! Он готов себя отдать во имя идеи. Если он готов отдать себя, свою жизнь, то что он способен с другим человеком сотворить?
Вчера опять с В.Н. пили водку. Он вернулся из Америки.
- Все ничего, - говорил. - Но когда я попал в детский магазин игрушек, мне стало плохо. Поют, играют, сверкают... Я понял, откуда я приехал.
Напились.
Уехал бы далеко-далеко, где нет ни белых, ни красных, ни красно-коричневых...
А не прав ли Ницше, уверенный, что "вера" была во все времена, как у Лютера, только мантией, предлогом, завесой, за которой инстинкты разыгрывали свою игру?
Странно трогать вещи и думать, что они будут, а тебя не будет. Это письменный стол, даже пластмассовая авторучка...
Хочу поехать в свою деревню. Это трудно поддается объяснению... Ты был мальчик, а она - девочка... Ты дергал ее за косичку. Проходит много лет, и тебе так хочется видеть эту девочку.
А у нее пятеро детей и муж - пьяница.
Из разговоров с В.Н. С человеком, у которого сотни миллионов в кармане.
Соседи пишут на него анонимки в милицию и кэгэбэ (а это наверняка уже по привычке): откуда, мол, у него эти миллионы? У нас нет, а у него есть, мы же вот только-только все были равны.
Коммунизм не построили, но коммунистическое сознание воспитали...
Не будет у нас дела! Не дадут! И В.Н. это чувствует...
Утопия... Нельзя ее превращать в жизнь. Но мы все равно любим и будем любить не эту реальную жизнь, а ту... Жизнь, которая впереди...
Умер друг. Что осталось? Дети и жена, перессорившиеся из-за дачи и новеньких "Жигулей"?
Осталась тень...
В. Маяковский: "Единица - вздор, единица - ноль". Я его боюсь. Я вынес его книги из своего кабинета...
Певец насилия. Я способен это сказать... Я, который вырос на Маяковском... Он был мой любимый поэт...