Другие люди... Родные, но незнакомые... Они меня не замечают, как старую вещь, совсем старую, непригодную к употреблению. Мне некуда уйти. Я стар. Мне нечем защититься. Мое время кончилось. Время - судьба, как говорили древние греки...
...Дома из стекла и металла, великолепнее дворцов. Лимонные и апельсиновые сады посреди городов. Стариков почти нет, люди очень поздно стареют, потому что жизнь прекрасна. Все делают машины, люди только ездят и управляют машинами. Нивы густые и изобильные. Цветы как деревья. Все счастливые. Радостные. Ходят в красивых одеждах - мужчины и женщины. Ведут вольную жизнь труда и наслаждения. Неужели это мы? Неужели это наша земля? И все так будут жить?..
Четвертый сон Веры Павловны из "Что делать?" Николая Чернышевского. Учебник революции... Мы наизусть учили в кружках политграмоты. Как стихи. нашей религией было будущее, которое никогда не наступит. Я остался его заложником...
Десятки лет не видел. Не помнил. Как их гонят прикладами, палками. Гонят в холодные эшелоны. Зима. Мороз. Открываю на станции вагон: в углу висит на ремне мужчина. Мать качает на руках маленького. Тот, что побольше, сидит и ест свое дерьмо... Как кашу...
- Закрывай! - кричит командир. - Кулаков на Колыму везут. Место очищают. Они для будущего не годятся. Закрывай!
Будто сон... Будто знакомая станция... Помнил! Помнил, как называется... Забыл...
Под утро стало совсем невмоготу... Эти ужасные боли в суставах... Не мог вспомнить, как все-таки называлась та станция... Это продолжалось бы бесконечно. Как же все-таки на называлась? Я не мог перестать об этом думать. Мне надо было освободиться... Представляю, как это выглядело: дедушка болтается на ремне в одежном шкафу... Это уже обо мне... Нехорошо, что ребенок это видел... Он спас меня... Закричал... Но он это видел... Теперь я приготовлю пачку снотворного, чтобы умереть во сне. Очень похоже на инфаркт. Правда, преследует мысль о грехе самоубийства, но я пусть теперь и сомневающийся, но все-таки атеист. Я мечтал о рае - о небе на земле, забыв, что есть ад. Но если Бог существует, он меня простит. Я был искренен... Я мучился...
Не надо моего имени... Я не могу вынести, что он меня там видел... В шкафу... На ремне... Новый маленький мальчик из моего рода... Из моего семени... Но я хочу умереть... Он меня любит, пока маленький. Когда вырастет, будет ненавидеть. Когда я висел в шкафу, я был страшный, а так буду смешной. Я не хочу болтаться смешным и нелепым в этой жизни. Пусть останется то, что обо мне в энциклопедии написано. Моя душа никому здесь уже не понятна..."
От автора.
Из записки, оставленной перед второй попыткой самоубийства, которая закончилась, как он того хотел, небытием:
"...Я был солдатом, я не раз убивал. Я убивал, как я верил, ради будущего. Никогда не думал, что мне придется защищать прошлое. Я закрываю его своим старым сердцем..."
История с мальчиком, который писал стихи
через сто лет после четвертого сна Веры Павловны
Игорь Поглазов - ученик восьмого класса, 14 лет
Из рассказа мамы Веры Борисовны Поглазовой
"Меня не покидает страх. что я хочу об этом рассказать, буду пытаться передать словами - неназываемое. Слышу слова, выбираю их, а то. что силюсь произнести, - дальше слов, в другом измерении. Нужны какие-то неведомые звуки. Какие? Я их не знаю. Помню: на рынке стояла женщина, не старая, покупала яблоки и рассказывала, как она сына похоронила... Тогда я себе поклялась: "Со мной этого никогда не случится..."
Я расскажу вам о своей первой жизни - о нашей жизни с Игорем. Потому что у меня было их две - с Игорем и после него. В той жизни... С Игорем... Я была счастливая, я была любимая... За неделю до того воскресенья я стояла перед зеркалом, расчесывала волосы.
Он подошел ко мне, обнял за плечи: мы стояли вдвоем, смотрели в зеркало и улыбались.
- Игорек, - прижалась я к нему, - какой ты у меня красивый. А красивый ты потому, что я любимая. Когда-нибудь я расскажу тебе о себе, но рассказывать буду так, чтобы ты думал, что все, о чем я говорю, было не со мной, ,а с другой женщиной.
Он еще сильнее обнял меня:
- Мама, ты, как всегда, неподражаема.
Как радостно мы смеялись.
А через неделю моей этой жизни уже не было...
Как током, бьет догадка: когда мы стояли у зеркала, он уже носил в себе эту мысль о смерти! До сих пор беспокойство, внутренний озноб, что можно побежать за ним, остановить...
...Мы с мужем познакомились в десятом классе. Мальчики из соседней школы пришли к нам на танцы. Наш первый вечер я не помню, потому что Валика, так зовут моего мужа, я не видела, а он меня заметил, но не подошел. Он даже моего лица не увидел, только силуэт... И что-то ему подсказало, голос откуда-то: "Это твоя будущая жена". Так он мне потом признавался. Вот это чудо, оно всегда было с нами, оно носило меня по земле. Я была веселая, по-сумасшедшему веселая, неудержимая. Я любила своего мужа, и мне нравилось кокетничать с другими мужчинами, это как игра: ты идешь, а на тебя смотрят, и тебе нравится, что смотрят, и пусть чуть-чуть влюбленно. "И зачем так много мне одной?" - часто напевала я вслед за своей любимой Майей Кристаллинской.
Я мчалась по жизни и не все запомнила, теперь выкапываю из памяти, собираю осколки...
...Игорьку три-четыре года. Я его выкупала, он лег, пижамка на нем:
- Мама, я люблю тебя, как царевну прекрасную.
Работы было много. Сначала преподавала литературу в школе, затем - в институте. Обычная домашняя картина: я - за книгами, он - в кухонном шкафчике... Пока выгребает из него кастрюли, сковородки, ложки, вилки, я и подготовлюсь к завтрашним занятиям.
Тут я должна остановиться на одном моменте... На моем отношении к литературе, к поэзии. Что бы кто ни сказал, из меня тут же выскакивала готовая строка, строфа или целое стихотворение. Как у актрисы, которая и дома разговаривает чужими репликами, готовым текстом сыгранных пьес. Я хотела, чтобы он рос мужественным, сильным, и подбирала ему стихи о героях, о войне, о Родине. И однажды мне моя мама говорит:
- Вера, прекрати ему читать военные стихи. Он играет только "2в войну".
- Все мальчики любят играть "в войну".
- Да, но Игорь любит, чтобы в него стреляли, а он падал. Умирал! Он с таким желанием, упоением падает, что мне бывает страшно. Всегда кричит другим мальчикам: "Вы стреляете, а я падаю". Никогда - наоборот.
Послушала ли я маму?
И снова, как током... Этот немой вопрос... Как же он переступил через нашу любовь к нему? Через свою любовь к нам? Куда ушел? К кому?
...После работы с двумя сумками еле добираюсь домой. Вхожу. Оба на диване: один - с газетой, другой - с книжкой. В квартире кавардак, черт те что! Гора немытой посуды! Меня встречают с восторгом! Я - за веник. Баррикадируются стульями.
- Выходите!
- Никогда!
- Бросьте на пальцах - кто. Мне все равно кому всыпать!
- Мамочка-девочка, не сердись, - вылезает первым Игорек, он уже ростом с отца.
"Мамочка-девочка" - мое второе домашнее имя. "Мамочка-девочка" кажется, слышу его голос... То ласково, то сердито меня зовет...
Летом мы обычно ездили на юг, "к пальмам, которые живут ближе всех к солнцу". Наши слова ко мне возвращаются, а я думала, что забыла... Грели его гайморитный нос. До марта потом не вылезали из долгов, экономили: на первое - пельмени, на второе - пельмени и к чаю - пельмени.
Вспоминается какая-то яркая афиша... Раскаленный Гурзуф...
Один раз поехали без него. Вернулись с полдороги.
- Игорек! - врываемся в дом. - Ты едешь с нами. Мы без тебя не можем!
С криком ""Ур-ра!!!" он повисает у меня на шее.
Кто его позвал? Кто мог дать ему большую любовь, чем я!
Его уже не было...