Так беседуют между собой самогонщики, а топорик все ближе и ближе постукивает, вот и человек показался, и видит он огонь и людей, а все будто не видит и жерди рубит, так уж всегда полагается подходить к чужому вину.
Ладно, ладно, иди!
И вдруг это Фомка.
— Ай, ты жив?
— Жив.
И поднимает рубашку, а там против сердца рубец вершок шириной.
— Кто же это тебя так чкнул?
— Персюк, родной брат.
— Ну, Персюк и отца родного чкнет.
— А думаешь, я его не чкну?
— Чкнешь и ты, а мы сидим, все дожидаемся, когда у вас дело кончится.
— Когда кончится? я отвечу вам: когда у нас не будет статуя.
— Какого статуя?
— Какого?
Вдруг в это время на манку отозвался матерый, прибылые, переярки, завыло болото, и Фомка бежит, улюлюкает, спасает коня.
Все дело испортил Алпатову.
— Стой, куда ты бежишь, чего ты орешь?
— Коня потерял.
— Вот твоя лошадь.
Устроив коня поближе к огню, Алпатов с Фомкой подошли к самогонщикам, и учителю, редкому гостю, там очень обрадовались. Простой на разговоры с лесными своими предками, Алпатов тут же поделился своей затеей добывать себе пропитание волчьим делом, оттого что в школе пайка не дают (…)
Азар сказал:
— Категорически вам сочувствую, потому что взять вам нечего, и мысль ваша правильная, волков бить необходимо, дело очень полезное.
Гармонист:
Волки одолели деревню, через Полом дорога стала вовсе непроезжая.
Скрипач:
И через Кудеяровку.
Балалайка:
— А в Кудеяровке волки с гривами.
— Будет брехать, — оборвал Чугунок Балалайку, — волки обыкновенные, только вот что я вам скажу, был ли такой, кто от волков разживался?
— Не разжиться, а только бы просуществовать.
— И существовать от волков невозможно, я вам советую бросить учительство и поступить писарем в совхоз или колхоз.
Азар плюнул:
— Бросьте и совхозы, и колхозы, иди, брат, в темную.
— Куда же еще темнее, весь во тьме сижу.
— В темноте сидите, это я сочувствую вам, а сами смотрите светлыми очами на мир, вы сами идите в темную.
Фомка вмешался:
— Вы охотник, стрелок и учитель, вам самый правильный путь к нам: барон Кыш был тоже учителем.
— На что же вам нужен учитель?
— Образованный человек нужен на каждом месте, нам нужно статуя свалить.
— Красных?
— Ну да, и красных, и белых, бей всякого статуя.
— Другого назначат.
— Вы другого, он третьего.
— Чем же мы кончим?
— Кончим чем? Чтобы нет никого и никаких.
— Сидит же у вас барон Кыш?
— Кыш это звук, и я Кыш, и вы Кыш, это все звук: Кшш — и нет никого, и никаких.
Подумав про себя: «Новая запорожская сечь возвращается, как вернулась лучина, и при лучине вспомнили старинные песни».
Алпатов сказал:
— Это воля, я свое отгулял, мне бы хотелось свободы.
— Самая и есть наша свобода.
— Нет, свободный в законе живет, и ему нельзя убивать.
— Ну, отчего же нельзя, это вас не задевало, а дай-ка вас чкнут, как меня. — Фомка опять приподнял рубашку. — Вот как меня чкнул Персюк, родной брат, что же, мне его так оставить?
— Почему же не оставить, взять да отвернуться в другую сторону.
— Эх, брат, — вмешался снова Азар, — сам я был раньше охотником и светлыми очами глядел на мир, а вот теперь обсеменился и смотрю в темную. Подожди немного, вот только выпьем, и научу. Ну, за работу живее, Яша, тащи воды.
Поставили на огонь котел и налили туда из бочки завар, на котел вверх дном насадили бочонок и примазали глиной. В дырочку дна вставили трубку и тоже примазали, а гнутый конец трубки, змеевик, опустили в бочку с холодной водой, выпустили вниз конец и сюда чайник подставили для собирания жидкого хлеба.
Устроились и сидят в ожидании, тихо между собою о былом беседуют ветераны великой войны Илюха, гвардеец, и Яша, австрийский солдат.
Илюха говорит:
— Ваши Сан переходят, я за деревом, и как только ваши на мост, я тюк! — в голову, и он брык! — в воду: семь голов насчитал, занятно!
— А помнишь, тут был аэроплан?
— Как же, наш забрал кверху и ну вашего поливать из пулемета, потом ваш забрал и нашего, и наш опять забрал, а ваш заковылял.
— Куда он упал, к нашим или вашим?
— Промеж наших и ваших.
— Вот какие друзья стали, — сказал Фомке Алпатов, — а ведь тоже убивали и были врагами.
— Врагов не было, — ответил Илья, — теперь только и поняли, кто наши враги.
— Кто?
Известно кто: капиталисты.
Яша вздохнул:
А какое государство-то было.
Илья:
И все в прах!
Балалайка:
Вдрызг!
Гармонист и скрипач:
— Вдрызг, в прах и распрах!
Чугунок задумался и с большим любопытством обернулся к учителю спросить, как все спрашивали друг друга на Руси в это смутное время, загадывая загадку о том, как и когда все это кончится.
— Погадать надо на картах, — ответил Алпатов.
— Что вы гадалкой бросаетесь, — схватился Азар, — вы думаете, гадалки не знают? Под Москвой есть одна Марфуша (…) Молот и серп вышел у Марфуши (…) Понимаете? А очень просто, ну-ка, бумажку, учитель, вот серп и молот, читайте: «Толомипрес».
— Что же это такое?
— То-ло-ми-прес.
— Понимаю, — сказал Алпатов.
— Ну, ну!
— Как при Навуходоносоре, рука написала на стене, и никто не мог понять, гадалка намекнула на конец Навуходоносора.
— Нет не то, вот как надо писать: «Молот серп», — читай теперь, как кончится.
— Престолом.
— Вот престолом и кончится.
— Значит, царем?
— Зачем царем, может быть, президентом.
Гадалка же сказала: престолом.
С вожделением ответил Азар:
— А у президента, думаешь, престола нет, у президента, может быть, престол-то почище царского.
— По мне, — вырвался Фомка, — все единственно, царь, президент или брат мой Персюк — статуй.
— Надо же кому-нибудь управлять государством.
— Управляющий один должен быть — барон Кыш: «Кшш, вороны!» — и нет никого и никаких.
Кшш! — сказал Чугунок. — Будто воздух не тот?
Понюхали воздух из трубки.
— Скоро пойдет. И все повеселели.
Сова просто летела и вдруг, заметив огонь, бочку, людей, ужасно шарахнулась.
— Рано! — сказали ей вслед. — Прилетай, когда побежит.
Развеселился Азар:
— А что вы думаете, животные не понимают, животные все понимают, лошадь пьяная бежит, корова прыгает, свинья повертится, поцелуется и ляжет — все это есть у них, как у нас.
— Где же ты пьяных свиней видал?
— Рогач, помнишь, злейший был мой враг. Я тогда в бане у себя самогонку варил. «Кидай все! — кричит. — Рогач комиссаров ведет!» Я живо распорядился: посуду в лес, завар свиньям. Приезжают — свиньи пляшут. Покосились гости на свиней и велят показывать. Туда-сюда, нет ничего. «А что же у тебя свиньи такие?» — «Это, — говорю, — ученые свиньи». — «Как ученые?» — «А вот смотрите». Свиньи шатаются, свиньи плачут, перед истинным Богом говорю, на глазах слезы, и одна повалилась, другая рылом ее в зад поцеловала, и все полегли, как поленница. «Это, — говорю, — ученые свиньи: гости приехали — пляшут, радуются, гости уезжают, свиньи мои плачут». Вот вам про свиней, а как лошадь, корова, баран, можно сказать, всякая тварь, это было в другой раз.
— Стой, капнуло!
— Полегче огонь!
— Пошла!
Сливая весело в четверть чайник за чайником самый крепкий первак, Азар рассказывает:
— Это было в Поломе, за мельницей, у глухого ручья. Завар был на весь Исполком. Сидим тоже, как здесь, тихо беседуем. Первак прошел весь, другак начинается — и на тебе, здравствуйте! Рогач, подлец, тащит ко мне пять комиссаров. Старший комиссар, умнейший пес, велит мне строго: «Наливай стакан, наливай другой!» Дает один Рогачу, другой мне: «Пейте!» Зверями лютыми посмотрели мы, а выпить выпили. Теперь велит: «Миритесь!» — «Не желаем!» — «Пейте по другому!» Выпили по другому.