В апреле 1918 года я принял участие в операциях по разгрому анархистов.
Первое время Советская власть терпела так называемых «идейных» анархистов, выступавших в дни Октября против помещиков и капиталистов. Анархистские группы и федерации существовали легально, представители анархистов даже входили в состав Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. Однако, чем больше крепло Советское государство, чем решительнее вводился порядок во всех сферах общественной и государственной жизни, тем острее и непримиримее становились противоречия между Советской властью и «идейными» анархистами.
Анархисты – порождение наиболее разнузданной части мелкобуржуазной стихии – начертали на своих знаменах требование уничтожить всякую власть, организацию, дисциплину. Они призывали к неорганизованному разрушению основ государственного строя, к освобождению личности от всех законов и обязательств, что неизбежно вело к насилиям, эксцессам, личной выгоде в ущерб общественной.
К анархистам примазывался всякий уголовный сброд: хулиганы, мошенники, грабители, убийцы. Захваченные анархистами особняки, предназначавшиеся, по заверениям вожаков анархистов, для организации культурной работы, превратились в притоны разбоя и разврата. Нашли пристанище у анархистов и ярые белогвардейцы. Под флагом анархии открыто процветал не только бандитизм, но и готовились контрреволюционные заговоры.
К моменту переезда Советского правительства из Петрограда в Москву анархисты бесчинствовали здесь вовсю. Должных мер для борьбы с ними местные власти не предпринимали. В Москве легально выходили две анархистские газеты: «Анархия» и «Голос труда», на страницах которых велась гнусная кампания лжи и клеветы в адрес Советской власти. Открыто существовали анархистские группы и отряды, именовавшиеся «Немедленные социалисты», «Независимые», «Смерч», «Ураган» и т. п., которые захватили в центре города и на важнейших городских артериях ряд особняков, превратив их в настоящие крепости, вооруженные пулеметами, бомбометами и даже орудиями.
Анархисты открыто получали оружие с советских военных складов. Они захватывали среди бела дня целые дома; арестовывали и задерживали по своему усмотрению кого угодно; учиняли в любое время дня и ночи самочинные обыски в частных квартирах, кончавшиеся грабежами; под видом ревизий и конфискаций грабили склады, магазины, отдельных граждан. В официальном сообщении Президиума Моссовета указывалось, что в Москве «…не проходило дня без нескольких ограблений и убийств».
Враги революции всячески использовали кажущуюся силу анархистов, пытаясь дискредитировать Советскую власть перед всем миром. Анархия, вопили иностранные дипломаты и журналисты, русские белогвардейцы, меньшевики и эсеры, – вот к чему привела Октябрьская революция. Большевики, кричали они, сами породили анархию, а обуздать ее не могут!
Советская власть не собиралась терпеть беспрестанное нарушение революционного порядка, постоянные самочинные действия, разбои и грабежи. Безобразиям, творившимся под флагом анархии, нужно было положить конец.
11 апреля 1918 года под руководством Феликса Эдмундовича Дзержинского состоялось заседание Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, на которое были приглашены представители военного ведомства, городских и районных организаций Москвы. На заседании было принято решение ликвидировать анархистские гнезда и разоружить всех «черногвардейцев», как именовали себя анархисты. Тут же был утвержден план операции. К участию в разоружении анархистов привлекались отряды ЧК, воинские части и латышские стрелки из охраны Кремля.
За несколько дней до совещания, числа 8–9 апреля, вызвал меня Феликс Эдмундович. С анархистами, говорит, решено кончать. Надо составить план ликвидации анархистских гнезд. Займись, тебе не впервой, кое-какой опыт накопил в Питере.
В ЧК мне вручили адреса особняков, занятых анархистами, – их оказалось двадцать шесть. И все больше в центре города, поближе к Кремлю: на Поварской, Большой и Малой Дмитровке, на Мясницкой.
Вернувшись из ЧК, я вызвал Берзина, который теперь командовал 4-м Видземским полком латышских стрелков, охранявшим Кремль, и комиссара полка Озола и ввел их в курс дела.
Мы решили прежде всего провести разведку: изучить расположение особняков, занятых анархистами, обследовать подходы, выяснить возможные пути отступления наших противников.
Поделив между собой особняки, мы приступили к делу. Берзин отправился в Замоскворечье, Озол – в Хамовники, а я взял Поварскую, обе Дмитровки, Мясницкую. На машине объехал весь район предполагаемых действий. Невдалеке от каждого особняка останавливался, прятал машину куда-нибудь за угол, чтобы не привлекать излишнего внимания, и пешком обходил особняк со всех сторон. Каждый дом тщательно осмотрел, прикинул, откуда и как лучше вести наступление, изучил близлежащие переулки и проходные дворы.
Особо серьезное внимание я обратил на здание бывшего Купеческого собрания по Малой Дмитровке, дом 6 (ныне Театр Ленинского комсомола). В этом здании, именовавшемся «Дом анархии», помещался штаб так называемой «черной гвардии» анархистов. Сюда анархисты натащили уйму всякого оружия, из окон угрожающе торчали пулеметы, а возле подъезда было установлено даже горное орудие.
Когда с разведкой противника было покончено, мы вновь собрались к набросали примерный план действий. Сводился он вкратце к следующему: в заранее назначенное время, ночью, все особняки анархистов одновременно берутся в кольцо, анархистам предъявляется ультиматум с требованием немедленной сдачи оружия. На размышление – 5 минут. Не подчиняются – переходим в решительное наступление и разоружаем их силой.
С этим планом я отправился к Феликсу Эдмундовичу. На совещании 11 апреля план был окончательно доработан и утвержден. Операцию назначили на эту же ночь. Было решено всех захваченных анархистов отправлять под конвоем в Кремль, где я должен был разместить их на кремлевской гауптвахте и обеспечить надежной охраной.
На совещании определили, какие отряды участвуют в операции, и утвердили начальников отрядов. Мне с латышскими стрелками предстояло захватить дом на Большой Дмитровке, возле ломбарда, где ныне находится Академия строительства и архитектуры. Это был небольшой двухэтажный особняк (впоследствии его надстроили), стоявший в глубине обширного двора. Особняк отделяла от улицы высокая чугунная решетка примерно в два человеческих роста, с массивными двустворчатыми воротами, примыкавшая своими концами к фасадам соседних с особняком зданий. Решетка покоилась на каменном фундаменте, на полметра возвышавшемся над тротуаром.
Вскоре после полуночи отряд в двести латышских стрелков уже выходил из Кремля. На безлюдных улицах стояла глубокая тишина, изредка нарушавшаяся грохотом стремительно проносившихся грузовиков. Это разъезжались по отведенным участкам чекистские отряды и воинские части, принимавшие участие в операции.
Миновав Охотный ряд и Театральную площадь, мы свернули на Петровку. Возле Столешникова переулка отряд разделился. Примерно половина отряда во главе с Берзиным двинулась вверх по Петровке и свернула в Петровский переулок, а мы с Озолом повели остальных по Столешникову и Большой Дмитровке. По мере продвижения вперед отряд вытягивался цепочкой. Через каждые 5–10 шагов мы ставили по часовому. Так же действовал и Берзин. Прошло каких-нибудь 30–40 минут, и мы с Берзиным, двигаясь навстречу друг другу, сошлись против занятого анархистами особняка.
Весь квартал был замкнут в сплошное кольцо. По Столешникову переулку, Петровке, Петровскому переулку, Большой Дмитровке растянулась цепь настороженных, готовых к любой неожиданности латышских стрелков. Возле ломбарда, по соседству с особняком, сосредоточилась группа человек в пятьдесят, предназначенная для непосредственных действий против засевших в особняке анархистов.
Начало светать. В сером предутреннем сумраке четко проступали контуры особняка, угрюмо притаившегося за чугунной оградой. Ворота были наглухо заперты. Вдоль фасада особняка мрачно чернели распахнутые настежь окна. Это было необычно – ведь апрель только начался, было прохладно – и настораживало.
Разделив ударный отряд на две группы, я поставил одну из них, под командой Берзина, возле ломбарда, а вторую, под командой Озола, – за углом другого здания, у противоположного конца решетки. Обе группы со стороны особняка не просматривались. Едва я, закончив все приготовления, вышел из-за укрытия и громко окликнул обитателей особняка, как из окон загремели винтовочные выстрелы, рванула частая пулеметная очередь, дробью рассыпавшись по булыжнику мостовой.
Я поспешно отскочил за угол. К счастью, стреляли анархисты неважно, да и видели они меня плохо – еще не совсем рассвело, – и ни одна пуля меня не зацепила. А анархисты продолжали вести ожесточенную беспорядочную пальбу. Как видно, боеприпасы имелись у них в изобилии.
Поскольку моя попытка вступить в мирные переговоры окончилась безуспешно, я решил действовать иначе. Укрывшись за углом, я отстегнул от пояса ручную гранату и что было мочи швырнул ее вдоль решетки, целясь прямо в ворота.
Десятифунтовая граната взорвалась со страшным грохотом возле самых ворог, заглушив на мгновение ружейную трескотню. Стрельба было утихла, но через минуту возобновилась с еще большим ожесточением. Ворота же стояли себе как ни в чем не бывало.
Дело оборачивалось скверно. Операция могла затянуться, а идти на штурм особняка в лоб, через ограду, было безумием, грозило гибелью десяткам людей.
Берзин предложил вызвать артиллерию или броневик. Я и сам об этом подумывал, приглядываясь к массивной ограде, преграждавшей доступ к особняку. Как вдруг в голове мелькнула одна мысль.
– Постой, постой, – перебил я Берзина. – У тебя нет веревки?
– Какой веревки? – опешил тот.
– Ну, обыкновенной веревки. Шпагата там, что ли, или бечевки. Только попрочнее. Аршин этак двадцать пять – тридцать.
Берзин смотрел на меня во все глаза, ничего не понимая. У одного из латышей оказался прочный шнурок. Правда, не двадцать пять аршин, значительно меньше, но можно было обойтись и этим.
Когда я, засунув в карман шнурок, от которого отрезал предварительно небольшой конец, подошел к углу здания и лег на тротуаре, Берзин сообразил, в чем дело, Нагнувшись, он тронул меня за плечо:
– Павел Дмитриевич, давай-ка я…
Но я, плотно прижимаясь к тротуару, уже полз вдоль каменной опоры, в которую была вделана решетка, прямо к воротам.
Заметив мой маневр, анархисты усилили стрельбу. Вблизи противно взвизгивала пуля, но я был недосягаем. Каменный фундамент решетки служил надежным укрытием.
Вот и ворота. Закинув за прут решетки короткий шнурок, я прочно обвязал им тяжелую гранату и подвесил ее примерно на том уровне, где должен был находиться замок. Затем, прикрепив длинный шнурок к кольцу гранаты, я опять распластался на тротуаре и, пятясь, пополз обратно, осторожно разматывая веревку.
Как я и предполагал, веревка кончилась примерно на половине пути между воротами и спасительным углом, за которым можно было укрыться.
Эх, была не была! Прижавшись к холодному камню тротуара, я с силой дернул веревку. Грохнул взрыв, брызнули во все стороны осколки чугуна, и ворота распахнулись настежь. Путь был открыт.
Не теряя ни мгновения, я вскочил на ноги, выхватил из-за пояса кольт и кинулся к воротам. Навстречу вдоль ограды мчался саженными прыжками Озол. За ним, грозно выставив штыки, лавиной катились латыши. Топот десятков пар сапог гремел и у меня за спиной. Это спешил Берзин со своим отрядом.
Опережая один другого, Озол и я первыми ворвались во двор и увидели белую скатерть, которой размахивал какой-то анархист, стоя в окне второго этажа. Стрельба прекратилась, анархисты капитулировали.
Мы с Озолом остановились, молча взглянули друг на друга. Мимо нас, все так же со штыками наперевес, уже бежали латышский стрелки. Бежали они молча, и это жуткое молчание было куда страшнее любого, самого отчаянного крика.
– Стой! – оглушительно крикнул Берзин, вырываясь вперед и загораживая вход в особняк. – Стой, товарищи! Назад! Лежачего не бьют!
Из особняка потянулись гуськом понурые, взъерошенные фигуры. Впереди вышагивал пожилой тщедушный мужчина, с бородкой клинышком, в донельзя мятой фетровой шляпе. Я присмотрелся к нему.
– Ба. Никак, старый знакомый? Вот где встретились!
Он сумрачно глянул на меня из-под густых, косматых бровей.
– Мальков. Так? Комендант. Так! На революционеров со штыками пошел, с гранатами. Так.
Сейчас он не хорохорился, нет. Совсем не то, что четыре-пять месяцев назад, в Смольном. Во всей его пришибленной фигуре, во внезапно задрожавшем голосе столько было безысходной тоски, что мне стало далее немного жаль его.
– Эх, ты! Революционер! Ну, кой черт тебя дернул со всякой бандитской шпаной спутаться? А туда же, «идейный».
Он горестно махнул рукой и уныло зашагал к воротам, где латыши, окружив плотным кольцом, выстраивали бывших, обитателей особняка в колонну.
Я вошел в особняк, где Озол с группой латышей уже производил обыск. Представившееся моим глазам зрелище производило отталкивающее впечатление. Особняк был загажен до невероятности, Здесь и там виднелись пустые бутылки с отбитыми горлышками из-под водки, дорогих вин, коньяка. Под ногами хрустело стекло. По роскошному паркетному полу расплывались вонючие, омерзительные лужи. На столах и прямо на полу валялись разные объедки, обглоданные кости, пустые банки из-под консервов вперемешку с грязными, засаленными игральными картами. Обок на стенах висели лохмотьями, обивка на мебели была распорота и изорвана в клочья.
В одной из комнат на сдвинутых столах громоздилась куча ценностей и денег, обнаруженных при обыске. Здесь были и десятки пар золотых часов, и множество колец, ожерелий, колье, сережек, и массивные золотые и серебряные портсигары, и мельхиоровая посуда – одним словом, настоящий ювелирный магазин.
Много было изъято оружия: винтовок, револьверов, патронов, ручных гранат. Хранились в особняке и порядочные запасы продуктов и вин, во дворе же латыши обнаружили целый винный склад.
Пока я осматривал особняк я знакомился с «трофеями», латышские стрелки, участвовавшие в операции, собрались во дворе. Операция была закончена, можно было возвращаться в Кремль. Оставалось выставить охрану, чтобы в особняк не проник ненароком никто посторонний, пока не придут выделенные ЧК товарищи. Вдруг вбегают во двор двое чекистов из той группы, которая была направлена на ликвидацию главного гнезда анархистов – «Дома анархии» на Малой Дмитровке.
По их возбужденному виду я понял, что там что-то не ладится, да и стрельба в районе Страстной площади не стихает. Так и оказалось. Анархисты, засевшие в своей крепости, отчаянно сопротивлялись. Они поливали красноармейцев и чекистов ружейным и пулеметным огнем, палили из горного орудия шрапнелью, швыряли бомбы и ручные гранаты. Несколько человек было уже убито и ранено. Требовалась срочная помощь.
Предложив Озолу организовать охрану особняка, я захватил человек пятьдесят латышей, и мы беглым шагом поспешили на Малую Дмитровку.
Наступило утро, московские улицы ожили. Сновали прохожие, изредка громыхал трамвай, проносились одинокие автомобили, медленно тащились извозчичьи пролетки и телеги ломовиков. Становилось людно. На Страстном бульваре толпились кучки любопытных, неистово носились вездесущие мальчишки. В начале Малой Дмитровки стояла густая цепь красноармейцев, преграждая доступ на улицу.
Завидев наш отряд, красноармейцы дали дорогу, и мы направились на Малую Дмитровку. Как раз в это время со стороны Тверской подтащили трехдюймовое орудие и установили на углу Малой Дмитровки и Страстного бульвара. Один за другим ахнули два орудийных выстрела.
Первым же снарядом искусные артиллеристы снесли горную пушку, стоявшую у подъезда «Дома анархии». Второй выстрел разворотил стену, с треском полопались стекла во всех окнах.
Поняв бессмысленность дальнейшего сопротивления, анархисты выкинули белый флаг. Штаб «черной гвардии» капитулировал. Мы подоспели к шапочному разбору.
Отрядив группу латышских стрелков в помощь красноармейцам, выделенным для конвоирования задержанных анархистов, я отправился в Кремль. Пора было заняться приемкой арестованных.