Ориентация «Национального центра» была чисто союзнической, и связи с представителями Англии, Франции и других держав Антанты поддерживались самые тесные. Ее руководители постоянно встречались с Полем Дьюксом, крупным английским разведчиком, поспешившим удрать из России, как только заговор был раскрыт.
В октябре 1918 года в Яссах даже состоялось специальное совещание представителей Антанты с уполномоченными «Национального центра».
Своей задачей «Национальный центр» ставил свержение Советской власти и установление личной диктатуры, с последующим созывом Учредительного собрания.
Вот что я узнал в тот вечер и в последующие дни от Варлама Александровича Аванесова и других руководящих работников ВЧК о контрреволюционной организации, именовавшейся «Национальным центром». Как рассказал Аванесов, «Национальный центр» был причастен к организации контрреволюционных мятежей в Ярославле, Муроме, Вологде и к целому ряду других контрреволюционных заговоров, раскрытых в 1918 – первой половине 1919 года. Однако бдительность советских людей, дружно разоблачавших преступную деятельность заговорщиков, сплоченность рабочих и крестьян вокруг Советской власти да неусыпная энергия славных чекистов неизменно срывали вражеские замыслы «Национального центра», связанных с ним контрреволюционных организаций и их англо-франко-амернканских покровителей.
Серьезный удар по «Национальному центру» нанесла перерегистрация офицеров, проводившаяся в Москве в июле – августе 1918 года, во время которой полностью был ликвидирован «Союз защиты Родины и свободы». Новым ударом была ликвидация заговора Локкарта и ряда других контрреволюционных заговоров помельче, однако «Национальный центр» тогда раскрыт еще не был. Сейчас с арестом Штейнингера, Щепкина, вслед за ними Алферова, генерала Махов а и других в руках ЧК наконец оказались данные и о самом «Национальном центре» в целом. Но даже теперь из-за уверток и запирательств схваченных с поличным главарей «Национального центра» не вся организация была раскрыта, многое предстояло еще выяснить. В частности, было ясно, что «Национальный центр» располагает в Москве какой-то военной силой, опираясь на которую он намеревался поднять вооруженный мятеж, приурочив его к наступлению Деникина на Москву. Но какой? Где? Это пока еще не установили.
Совершенно очевидным было и то, что заговорщики располагают широкими связями среди бывших царских офицеров, пошедших на службу в Красную Армию в качестве военных специалистов. Обо всем этом свидетельствовали изъятые у Щепкина документы: его переписка с главарями «Национального центра», находящимися в штабе Деникина, в которой прямо указывалось на подготовку выступления, оперативные сводки и планы советского командования. И опять конкретных данных было очень мало.
Совершенно неизвестен состав контрреволюционной военной организации, связанной с «Национальным центром». Никаких списков у Щепкина не нашли, а называть своих сообщников он не намеревался, заявляя, что он больше никого не знает. Военная организация оставалась нераскрытой, продолжала вынашивать свои преступные замыслы. Поэтому и предупреждал меня Аванесов о необходимости усилить охрану Кремля, повысить бдительность часовых.
После нашего разговора прошло несколько дней. Я сделал все, что было необходимо, но чувство тревоги не проходило. Плохо, когда знаешь, что рядом притаился свирепый, коварный враг, готовый вот-вот всадить нож в спину революции, а кто он и где – попробуй догадайся.
Числа 10–12 сентября я засиделся в комендатуре далеко за полночь. Еще и еще раз проверял себя: все ли сделано, все ли необходимые меры приняты для обороны Кремля на случай внезапного нападения? Как будто все было в порядке. Ночью в любой момент можно поднять гарнизон Кремля по тревоге, и через считанные секунды Кремль будет готов к отражению любого удара. А днем? Днем – хуже. Курсанты на учениях: кто на плацу, на строевых занятиях, кто в Тайницком саду, а кто и вне Кремля, на стрельбище. Днем сразу гарнизон не соберешь, это ясно. А вдруг нападение готовится именно днем? Весьма вероятно. Может, у этого самого «Национального центра» и в Кремле, среди военспецов – преподавателей курсов, есть свои люди, которые информировали заговорщиков, что днем на Кремль нападать сподручнее. Все может быть! Надо, пожалуй, отменить на время всякие учения, связанные с выводом курсантов из Кремля.
Сказано – сделано. Я решил назавтра же отдать нужное распоряжение. Надо только предварительно посоветоваться с Варламом Александровичем… Глянул на часы: четвертый час ночи. Пожалуй, Варлам Александрович уже ушел домой, поздно. Впрочем, может, и не ушел? Попробуем.
Я снял трубку и попросил соединить меня с Аванесовым.
– Аванесова? Соединяю, – послышался бодрый голос дежурного Верхнего коммутатора.
Варлам Александрович был у себя.
– Павел Дмитриевич? Хорошо, что позвонил. Я как раз вернулся с Лубянки и собирался сам тебе звонить. Есть серьезные новости, зайди. Кстати, тебе будет одно поручение.
Через несколько минут я был уже в кабинете Аванесова. Варлам Александрович, дымя, как всегда, папиросой, пристально рассматривал какие-то бумаги. Увидев меня, он устало откинулся на спинку кресла и привычным жестом поправил пенсне. Вид у него был до крайности утомленный, но голос звучал бодро, энергично:
– Ну-с, Павел Дмитриевич, новости серьезные. Кажется, мы таки нащупали военную организацию «Национального центра». И знаешь, где? В школе маскировки.
– У Сучковых?..
– Да, да, не удивляйся. Именно у Сучковых, в школе военной маскировки.
Школу военной маскировки я знал превосходно. Помещалась она в Кунцево, по соседству с дачей, на которой жил прошлым летом Яков Михайлович с семьей, куда часто ездили Аванесов, Ярославский, другие товарищи.
Инициаторами создания школы были офицеры военного времени братья Сучковы, незаурядные специалисты в области военной маскировки. Казались они людьми вполне лояльными, советскими, подлинными энтузиастами своего дела. Один из них – начальник школы – даже был принят в прошлом году в партию. Братья Сучковы при жизни Якова Михайловича неоднократно бывали у него на даче, ходили они иногда и в Кремль, и с обоими я был знаком.
Остроумные, порой дерзкие и почти всегда полезные и дельные проекты Сучковых нередко увлекали Николая Ильича, и Подвойский охотно помогал школе.
Неужели же эти самые Сучковы оказались такими негодяями, впутались в белогвардейский заговор? А комиссар школы, тот что же? Просто шляпа! Уж он-то обязан был заметить, выяснить, разобраться. Впрочем, комиссар этот производил впечатление человека, весьма легкомысленного. У него был роман с сотрудницей Управления делами Совнаркома Озеревской, интересной женщиной лет двадцати восьми – тридцати.
Озеревская жила в Кремле. Муж ее, военный работник, постоянно бывал в разъездах, и Озеревская частенько в его отсутствие обращалась ко мне с просьбой выдать пропуск в Кремль ее знакомому – это как раз и был комиссар школы военной маскировки.
Между тем Варлам Александрович подробно рассказал мне о событиях минувшего дня.
Дело, оказывается, обстояло так. В это утро в Кунцево, в школу военной маскировки, поехала пожилая женщина – инструктор Московского комитета партии – с целью ознакомиться с постановкой партийной работы. Была она там впервые, никого, кроме комиссара, в школе не знала, и ее никто из сотрудников школы и курсантов не знал.
Когда она приехала, комиссара на месте не оказалось, он куда-то ненадолго вышел. Она решила подождать, так как не хотела начинать работу, не побеседовав с комиссаром школы. Ждать пришлось в пустом, полутемном коридоре. От нечего делать она начала читать вывешенные на доске объявлений приказы и распоряжения по школе, с трудом разбирая расплывавшиеся в полумраке строки.
Возле того места, где она стояла, коридор под прямым углом поворачивал вправо, и видеть, что делалось за углом, она не могла, но слышала все. В то же время и ее из-за угла не было видно.
Она успела уже два раза прочесть немногочисленные приказы и подумала было отправиться сама на поиски комиссара, как послышались чьи-то шаги и голоса. Сначала она не обратила на это внимания, мало ли кто ходил мимо и разговаривал, но шаги приближались, собеседники остановились как раз за углом, поблизости от нее, видимо закуривая, и она невольно прислушалась. Судя по голосам, беседовали трое. Говорили они негромко, некоторые слова терялись, но и то, что она услышала, ее потрясло.
Разговор был примерно таков:
– А ты уверен, что не передумают?
– Нет, все решено окончательно. Повторяю: выступаем через неделю. Да и нельзя тянуть, наши того и жди будут под Москвой. Пора ударить отсюда.
– Эх, и ударим! Эх, ударим…
Чиркнула спичка, другая. Раздалась короткая грубая брань. Уже громче прозвучал голос:
– Спички шведские, головки советские. Пять минут вонь, одну – огонь.
Собеседники вышли из-за угла. Их было действительно трое. Заметив незнакомую женщину, они на мгновение остановились, но женщина так пристально разглядывала приказы, столько в ее фигуре было глубокого безразличия ко всему окружающему, что они, молча переглянувшись, быстро прошли мимо.
Тогда представительница Московского комитета не спеша последовала за ними. Она умела достаточно хорошо владеть собой и прекрасно понимала, насколько важно выяснить, кто именно вел разговор, свидетелем которого она невольно стала.
К ее счастью, собеседники вошли в канцелярию, находившуюся в противоположном конце коридора. Побыв там две-три минуты, они вышли и направились на улицу.
Не теряя времени, она зашла в канцелярию, сказала, что больше комиссара ждать не будет, некогда, заедет, мол, завтра, и, между прочим, выяснила фамилии «симпатичных курсантов», заходивших сюда только что. Затем отправилась в Москву, в ВЧК, прямо к Дзержинскому…
– Завтра с утра, – закончил Варлам Александрович свой рассказ, – мы их возьмем. Постараемся сделать это тихо, без шума. Но все равно через день-два об аресте станет известно. Придется тогда, по-видимому, курсантов разоружить, школу расформировать. Но тут вот какое дело. Как ты знаешь, в Кусково имеется другая военная школа. Курсанты там, как и в кунцевской школе маскировки, больше из бывших юнкеров и гимназистов. Надо полагать, что и они замешаны в этой истории. Школы-то, что кунцевская, что кусковская, друг друга стоят. Придется, как видно, разоружать и ту и другую. Ну, кунцевскую-то школу мы хорошо знаем, а вот в Кусково надо провести разведку: досмотреть, как школа расположена, каковы подходы, где хранится оружие. Советовались мы сегодня с Феликсом Эдмундовнчем и решили поручить разведку тебе. Тут требуется глаз опытный, наметанный.
– Я готов хоть сейчас…
– Сейчас-то, пожалуй, не к чему, надо с утра, только не вздумай ехать в таком виде, – Варлам Александрович кивнул на мою матросскую форменку, – всех перебулгачишь. Оденься в штатское. Найдется?
– Найду.
– Поедешь, ну, что ли, под видом инспектора по библиотечному делу, проверять библиотеку. Подойдет?
– Попробую.
– Попробуй. Завтра с утра зайди ко мне, заготовим мандат от Наркомпроса, и двигай.
Наутро, снабженный аршинным мандатом, из которого явствовало, что «предъявитель сего Павел Дмитриевич Марков действительно является инспектором Библиотечного отдела Наркомпроса РСФСР и ему поручается ознакомиться с работой библиотеки Военной школы в Кусково», я выехал на место.
Добирался я до Кусково, конечно, на своей машине. Пятнадцать – двадцать километров было по тем временам, при тех средствах сообщения, расстоянием нешуточным. Однако, не доезжая с километр до места, я из предосторожности вылез из машины и пошел пешком. Не мог же, в самом деле, скромный инспектор Наркомпроса явиться в школу на новехоньком «Паккарде»!
Встретили меня в школе по меньшей мере неприветливо: кто такой, зачем? Причем здесь Наркомпрос? Мы учреждение военное, Наркомпрос нам не указ, поворачивай оглобли!
Я старался и так и сяк. Вы, мол, люди военные, у вас свое начальство. Я не военный, но начальство тоже есть, свое, не выполню распоряжения, попадет на орехи. И я многозначительно махал в воздухе своим мандатом. Наконец уломал какой-то чин в канцелярии и получил разрешение осмотреть библиотеку.
В библиотеке я проболтался часа два: беседовал с библиотекарями, листал каталоги, присматривался к читателям – курсантам школы. (Надо сказать, их было не очень много. Книги, как видно, мало интересовали обитателей Кусково.). Ничего подобного тому, что услышала вчера инструктор МК в Кунцево, я не слышал. Впрочем, на это я и не рассчитывал, зато общее впечатление о школе и ее слушателях получил исчерпывающее.
Курсанты кусковской школы, будущие красные офицеры, ничем не напоминали тех курсантов, которых я превосходно знал, – кремлевских. И своей выправкой и дисциплиной кремлевцы выгодно отличались от здешних курсантов. Они были куда подтянутее, значительно больше походили на кадровых военных, чем слушатели военной школы в Кусково. Но основная разница была не в этом, не военная выправка бросалась в глаза. Там, в Кремле, были рабочие и крестьяне. Простой, открытый, мужественный народ. Здесь – хлыщи, лощеные, манерничающие барские сынки. Как они разговаривали с библиотекарями! Презрительно, сквозь зубы. Наблюдая эту картину, я еле сдерживался. Кулаки так и чесались. За два года Советской власти мы уже поотвыкли от этой барской мерзости.
А их язык! Ни дать ни взять старорежимное офицерское собрание. То и дело звучали французские слова и целые фразы, друг к другу они не обращались иначе, как «господа», упоминая о женщинах, говорили «дамы». Через какой-нибудь час-полтора я был сыт впечатлениями по горло.
В самом деле, думалось, где, как не здесь, зародиться белогвардейскому заговору? И кто только комплектует эти школы, кто за ними следит? Доверили небось это дело военным специалистам, а те и стараются по-своему.
Караульная служба в школе была поставлена из рук вон плохо. Покончив с библиотекой, я беспрепятственно обошел все здание, разыскал места хранения оружия, изучил расположение постов. Потратив еще некоторое время на осмотр прилегавшего к школе парка и определив наилучшие пути подхода, я вернулся в Кремль и доложил Аванесову о результатах поездки. На этом моя миссия в Кусково окончилась.
Тем временем ЧК распутывала все новые и новые нити заговора.
Едва я успел вернуться из Кусково, как позвонил Дзержинский:
– В Кремле на курсах есть два преподавателя: один – строевик, бывший капитан; другой – инструктор по тактике, из генштабистов.
– Знаю таких.
– Тем лучше. Обоих немедленно арестуйте и препроводите в ЧК.
– Слушаю.
Положив трубку, я велел вызвать сначала капитана. Через несколько минут ко мне в кабинет вошел высокий худощавый блондин, с умным, энергичным лицом. Сделав несколько шагов от порога, он вытянулся и четко отрапортовал:
– Явился по вашему приказанию.
Выправка у него была превосходная. Сразу чувствовался опытный кадровик, настоящий командир. От всей его подтянутой фигуры так и веяло силой, мужеством. Такого жаль. И чего ввязывается? Впрочем, сам виноват…
Не повышая голоса, я спокойно произнес:
– Сдайте оружие. Вы арестованы.
Ни один мускул не дрогнул на его лице, только щеки вдруг залила смертельная бледность. Он молча отстегнул наган и протянул его мне рукояткой вперед. Затем, также молча, сделал два шага назад и застыл в положении «смирно».
Я вызвал ожидавших за дверью курсантов, и капитана увели.
Спустя некоторое время явился второй – генштабист. Когда объявил, что он арестован, руки у него затряслись, губы задрожали:
– Товарищ комендант, пощадите. Ради Христа. Все скажу. Ей-богу, сам скажу. Я не виноват, запутали…
Этот был противен. Он лгал, изворачивался, подличал. Мерзость, а не человек. Прошло еще дня три, и меня вызвал к себе Дзержинский.
– Готовь людей. Сегодня в ночь приступаем к разоружению «Национального центра».