Киборг заверещал, но ему дали по голове дубинкой и оглоушили. Уже лежащему в отключке запечатали рот пластырем и пристегнули к столбу.
Один из камуфляжников выдернул штурмовой нож и распорол на Киборге штаны, двое других подтащили к нему резиновый шланг со стальным наконечником...
- Запускай! - прозвучала команда. Заработал компрессор, которым приводят в действие отбойные молотки, струя воздуха под сильным давлением ворвалась во внутренности Киборга, разрывая их в клочья...
- Все скажу! - завизжал белый как мел Сема. - Можете убивать, только не так... Соловьев заказывал, Антон Борисович. Сына за сына.
- Вот и молодец. Хорошо, что сказал. А с чего это вдруг Равалпинди должок вспомнил?
- За кордон намыливается, по-моему... В Азию куда-то, к родне.
- Интересно. А я и не знал...
Часть I. ВЫХОД НА БИС
Кто я?
Внешний мир - пока я не уверился в этом окончательно - был не слишком просторной комнатой. Точнее, палатой. Слева было окно, из которою лился свет, справа - стена голубого цвета, прямо - узкая стена с дверью. Еще был стеклянный шкаф со склянками и инструментами. Пахло чем-то медицинским. Сзади меня что-то тихо гудело, жужжало и изредка попискивало. Но увидеть, что там находится, я не мог. Потому что не мог ни приподняться, ни голову поднять, ни даже просто повернуть ее чуть в сторону.
Впереди просматривалось что-то вытянутое и белое. Это было то, что прилагалось к моей голове. То есть туловище, ноги и руки. У меня должно было быть одно туловище и по две штуки ног и рук. Это я помнил. Но сколько было сейчас, не знал. Потому что не ощущал пока ничего. И даже в том, что у меня есть голова, немного сомневался. Голова - это я тоже помнил! - имеет свойство болеть, чесаться, ощущать подушку или что-нибудь еще, что под нее подложено. А то, откуда я глядел и слышал, ничего не чувствовало. Правда, думало, кажется.
Еще должна была быть шея. Если она есть, то, значит, я существую как целое. Но рук я не чувствую. Помню только, что они были. А есть ли они сейчас? Может, их и нет вовсе?
Может, меня нет, а все это происходит в загробном мире? Правда, для того, чтоб попасть в загробный мир, надо было сперва помереть от чего-то. А отчего я мог помереть?
Застрелить могли. Зарезать могли. Утопить могли, да сам по себе мог утонуть. Акулы могли сожрать. Мог разбиться, когда куда-то падал или прыгал с парашютом. Так и не припомню, чтоб он раскрылся. И тем более - был он у меня, этот парашют, или нет.
В поле зрения появилось нечто движущееся и белое. Человек. У него-то были руки, ноги и туловище. Даже голова со всеми причиндалами. Что это человек, а не ангел, я догадался сразу: ангелам выдают униформу без пуговиц, у них не предусмотрены головные уборы в виде белых шапочек, и самое главное - ангелам положено иметь за спиной крылья. А этот смахивал на врача.
Когда медик приблизился, я обнаружил, что в палате находится еще кто-то. Женщина, медсестра. Она появилась откуда-то сзади и подошла к врачу, и я услышал...
- Он открыл глаза, - доложила сестра. Она говорила по-испански.
- Очень хорошо, - кивнул врач, посмотрел куда-то за мою спину. Туда, где гудело, жужжало и попискивало.
- Пульс участился, - прокомментировала сестра, - теперь почти 55 в минуту. Еще три часа назад было не более двадцати.
- Я вижу, - произнес врач. - Произносил что-нибудь?
- Нет, только открыл глаза и поморгал.
- Он слышит нас? Вы проверяли реакцию? - поинтересовался врач.
- Нет, доктор.
- Интересно, понимает ли он по-испански?
- Вы слышите нас, сеньор? - спросила медсестра. - Если слышите, то закройте глаза.
Я подчинился и опустил веки.
- Еще раз, пожалуйста! - потребовал доктор. Должно быть, он думал, будто это случайное совпадение. Пришлось еще раз моргнуть.
- Вы меня понимаете? Если "да", то закройте только правый глаз, если "нет" - то левый.
Я закрыл правый глаз и, похоже, окончательно, убедил лекаря в том, что все слышу и понимаю.
- Можете что-нибудь сказать? - спросил доктор. Конечно, можно было бы сказать, если б язык ворочался, но я ограничился тем, что зажмурил левый глаз.
- Прекрасно, - произнес врач, как будто был очень доволен тем, что я не умею говорить. - Теперь я вам кое-что расскажу, а вы будете в нужных местах отвечать глазами "да" или "нет". Вы правильно меня поняли?
Я подмигнул правым глазом. Доктор начал:
- Сейчас вы находитесь в клинике "Сан-Николас", на острове Гран-Кальмаро. Сегодня 12 сентября 1996 года. В клинику вы поступили 24 августа 1994 года в коматозном состоянии. Вы меня понимаете?
Конечно, я понял не все. Не потому, что слова попались незнакомые. Мне даже было откуда-то известно, какое состояние называют коматозным. Где-то сохранилось воспоминание, что я в нем уже бывал. То есть мозги не работали, а сердце тюкало. Не понял я двух вещей. Первое: почему "большой кальмар" считается островом. Второе: что было до 12 сентября 1996 года или 24 августа 1994-го? Немножко сомневался и в том, правильно ли понимаю слово "год". Хотя точно знал, что между 1996-м и 1994-м - разница в два года.
Тем не менее, правый глаз у меня закрылся. Как сказать, что я понял, но не все, доктор не объяснял.
- Я, - для убедительности лекарь ткнул себя пальцем в грудь, - ваш лечащий врач, доктор Херардо Энрикес, а это сестра Пилар Эчеверрия. Все поняли, сеньор?
Тут все было ясно, и правый глаз уверенно закрылся.
- Отлично! - доктор Херардо похвалил меня за понятливость. - Надо думать, что с этого дня ваше состояние начнет улучшаться. Самое главное, чтобы восстановилась ваша речь, тогда нам будет легче судить о вашем состоянии. Вы меня понимаете? Врачу надо знать, что болит у пациента.
Это я понимал. Хотя у меня ничего не болело. Совершенно. Потому что, кроме носа, глаз и ушей, я вообще ничего не чувствовал. Даже не очень был уверен, что у меня все в комплекте. Шею и ту не ощущал.
Но я поверил доктору Херардо насчет того, что главное - восстановить речь. Потому что мне очень хотелось задать самый простой вопрос: "Доктор, вы знаете, кто я?"
Память вернула мне дикую чушь, если бы ее превратить в видеообразы, клипмейкеры всех времен и народов удавились бы от зависти.
Доктор с медсестрой отошли подальше от моего ложа, должно быть, чтобы поговорить на тему, что со мной делать. В принципе как они меня будут лечить и от чего, меня особенно не волновало. Если б язык ворочался, тогда можно было полюбопытствовать, сколько мне еще тут лежать, и так далее. Хотя они наверняка точного ответа не дали бы, но зато мог бы прикинуть, насколько все хреново.
Я задремал, врач ушел, а сестра принесла чашку с бульоном. Именно с этого бульона началось "возрождение моей личности".
Сестра стала осторожно, по чайной ложечке, вливать этот бульон мне в рот. При этом, чтоб я ненароком не захлебнулся, она приподняла мою голову, и я сразу ощутил, что у меня есть шея, а также затылок, потому что прикосновение пальцев сеньориты Пилар пришлись именно на эти части тела. А поскольку шея крепилась одним концом к затылку, а другим концом к позвоночнику - да простят мне специалисты издевательство над анатомией! - то я очень быстро начал чувствовать спину, лопатки, плечи и прочие элементы конструкции.
Пока я глотал бульон, мне удалось обнаружить, что язык у меня никуда не делся и даже, может быть, начнет ворочаться. Для начала этот самый язык почуял вкус бульона. Потом, отогревшись и отмокнув, действительно пошевелился. Но сказать ничего не смог, потому что забыл, как это делается.
Когда вечером появился доктор Энрикес, я, не отдавая себе отчета, спросил:
- Кто я?
Первый диалог
Сеньор доктор к этому вопросу был явно не готов.