– Добгой ночи, господа!
Приложил ротмистр руку к козырьку и головой покачал. Было отчего: там пусто, тут густо. Идет толпа ночным полем к церкви, а еще одна с края противоположного тянется. Чуть не все поле в шапках и очипках. Мерно шагают, не спешат, поют негромко, по сторонам не смотрят. Только ближние самые поздних гостей заметили. Вежливые – первыми шапки сняли.
– Не большевики, – рассудил фон Клюгенау, постепенно успокаиваясь. – Но и не нужные нам Ольшаны. Обидно, конечно…
Ударил колокол – глухо, словно из-под земли.
– …Зато имеем полную возможность получить необходимые сведения.
– Уезжать, уезжать надо! – внезапно засуетился хорунжий. – Ой, трэба, панове! Ой, що зараз будэ!..
– По-великогоссийски излагать! – скривился ротмистр. – Штабс-капитан, опгосите абогигенов!
Вершинин изумленно поглядел на начальника, пошатнулся, попытался слезть с коня…
Получилось, хоть и с третьего раза.
– Лично загублю, паникег! Без всякого тгибунала! – шептал фон Клюгенау замершему в седле вахмистру, наблюдая, как пошатывающийся Вершинин беседует с «абогигенами». – Слышите, вахмистг? Загублю!
– Так загубили уже нас всех! – махнул рукой тот. – Помните, о чем красный дед толковал? Видать, колоброд даже гаплыка горше.
Потянулась рука ротмистрова к эфесу, но спас вахмистр паникерскую свою голову. Не сам – штабс-капитан Вершинин помог. Доковылял обратно, вцепился в край седла, чтобы в пыли не растянуться.
– Докладываю! Ольшаны не здесь – впереди, как мы и ехали вначале. Тут – Мертвецкий Спас. Церковь такая, господа. Покойники данного уезда получают духовное окормление… Эх, водки бы!
Не выдержал фон Клюгенау – ударил коня каблуком в бок. Если неправда, если опять философский бред, не посмотрит, что они с Сергеем фронтовые друзья!
Недалеко проехал – и десятка саженей хватило. И раньше бы сообразил, но темнота мешала. Что ночью различишь, кроме шапки и очипка? А как подберешься ближе, как наклонишься в седле…
Майн готт! Майн либер, либер готт!..
Вздохнул ротмистр безнадежно, по сторонам поглядел и внезапно для себя встал в стременах.
– Господа! Прошу простить! Я – офицер Вооруженных Сил Юга России…
Вовремя «р» появилось!
– …Не хочу мешать вашему вечному покою, но если имеются живые… Прошу вас, очень прошу, отзовитесь!..
– Та есть, есть, пане! – прошелестело слева. – Как не быть?
– Вы и есть живой. Пока що… – справа.
– То не тратьте сил, пане зацный! – Вежливый остов в истлевшем каптане поклонился не без старинного изящества. – Присоединяйтесь, привыкать вам пора!
– Имею честь быть лютеранином! – железным голосом прохрипел Клюке фон Клюгенау. – За предложение, однако, спасибо. Всего наилучшего, господа!
И – подбросил руку к козырьку.
8
– Разве ты не понимаешь, Георгий? Революция – не политика, не штабная карта с синими и красными стрелами! – шептал штабс-капитан на ухо своему другу и начальнику. – Революция – действительно потрясение основ!
– Потгясение! – только и вздохнул фон Клюгенау. – Поэтический обгаз, не больше.
Горели костры, прогоняя тьму. Отдыхал отряд – и люди, и кони. Пристроились у огонька уставшие офицеры. А ночь все тянулась, тянулась, и не было ей предела.
– Сегодня ты видел этот… образ. Наша жизнь, привычная, такая дорогая нам жизнь, – не только земля и города, не только церковь и люди. Она – нечто неуловимое, духовное, восходящее к самому Небу. И одновременно – страшное, адское. Обычно все эти слои, видимые и невидимые, почти не соприкасаются, текут параллельно. Революция… В революцию все смешивается, рушится привычный Космос, жизнь теряет структуру, скелет. Вот и происходит со всеми нами, со всей жизнью нашей… колоброд.
Хотел возразить ротмистр, в огонь неровный поглядел. Не возразил.
– Хочешь сказать, что в эту ночь нам все показали… наглядно?
– Показали, – кивнул Вершинин. – Боюсь, еще не все, самое интересное впереди… А я тут прикинул, где все-таки началась заваруха – в Государственной Думе или вот в таком лесу? Обидели священник или урядник очередного деда-колдуна…
Снова смотрел в огонь фон Клюгенау. Думал. Долго думал.
– Стгашная месть?
– Страшная месть.
9
– Город! Ольшаны там, вашбродь. Христом-богом, город!
Закусил губу ротмистр Клюке фон Клюгенау, прижал руку к груди, усмиряя холодное остзейское сердце. Прорвались! Все-таки прорвались!
– Искали Казань, нашли леща да тарань, – начал было Вершинин, но ротмистр лишь локтем дернул. Хватит философии, в атаку пора!
– Гека есть, гебята? Мост есть?
– Та-а-ак точно-о-о!
Встрепенулся отряд, долгожданные слова услышав. Повеселели бойцы, обо всем лишнем забывая. Чего ждем? И так всю ночь проездили, проплутали!
Всю ночь? Поймал фон Клюгенау руку штабс-капитана с циферблатом светящимся, поднес к глазам… Ерунда, Вершинин спьяну просто часы не завел!
– К мосту! За мостом – в лаву! Шашки подвысь!..
Эх, чубарики-чубчики! Не поможет тебе, господин Химерный, колдовской колоброд. Ничего не поможет! Скольких уже таких к большевистской бого-душу-матери отправили, теперь и твой черед пришел вместе с красным Мамаем!
– Вперед!
Вот и «р» на месте!
– За матушку Р-р-россию! Впер-р-ре-е-ед!!!
10
Одэжи вжэ було б нэ трэба,
Панам нэ трэба кунтушив,
Ходылы б, як святи по нэби,
В одных сорочках, бэз штанцив…
Грустно звучала малороссийская песня – долгая, бесконечная, как эта ночь. Устал отряд. И если бы только устал!
Еле шагали кони, едва не падали с седел люди.
– А казино ничего, – равнодушным голосом заметил фон Клюгенау. – Пгистойно, чисто, пгислуга вежливая. И кгасных нет. Если бы не пгиказ, я бы, может, и остался. А ты видел хогунжего, хохла хитгого? Так и бгосился, подлец, штандагт петлюговский лобызать!.. А мне этот… телевизог больше по душе пришелся.
Дернул плечами давно протрезвевший штабс-капитан Вершинин:
– Телевизор… Не в штандарте дело, по телевизору твоему любимому нам все оч-чень убедительно продемонстрировали. В Москве то же самое, страшнее даже. Девочки тринадцатилетние собой торгуют, на каждом углу наркотики, бандиты оружия не прячут, городовые – бандитов хуже.
– Милиционегы, – без особой нужды поправил друга ротмистр. – Как у нас пги Кегенском. Так какой это был год? Сколько лет пгошло?
– Брянцы куда из дому ни поедут, далеко не отъедут, все к кружалу попадут, – то ли со значением, то ли очень впопад отреагировал Вершинин. – Какая разница, Георгий? Вот нам и еще кусочек показали. Мы хотим большевиков выгнать? Выгнали и без нас. Ну и как, нравится? Лучше стало? А ведь целый век, считай, целый век!..
Квартеронка
Проезжая перекресток Садовой и Добролюбова, Саша Маленин вдруг осознал, что в его жизни недостает мелкого, но очень важного компонента. Саша служил всего лишь клерком, но зарабатывал неплохо и ездил на работу за рулем собственного «Опеля»; у него имелись жена, сын, любовница, квартира, дача, два-три нескучных друга и счет в банке.
Чего еще?
Всю дорогу Саша напряженно пытался сообразить, какая именно фигурка выпала из жизненного паззла, и только на пороге офиса наконец-то прозрел: в его биографии ни разу не было пылесоса «Никодим».
Угнездившись в рабочем кресле и «разрулив» два-три неотложных дела, Саша позвонил жене и попросил зайти в магазин «Хозтовары» на Добролюбова.
– «Никодим», – сказал Саша, – это такая новая марка. Мне много раз рекомендовали.
– У нас есть пылесос, – сказала жена с неуместным, по мнению Саши, раздражением. – Неужели ты думаешь, что «Бош» хуже твоего «Никодима»?
– Не понял, – сказал Саша. – Кто в этой семье зарабатывает деньги?
Жена положила трубку, и Саша пожалел о своей несдержанности. Супруга в обиженном состоянии творила чудеса; их последствия приходилось потом ликвидировать на пределе сил, эмоций и финансовых возможностей.
Он перезвонил ей через полчаса, но телефон не отвечал.
Возвращаясь домой, он, поколебавшись, все-таки свернул на Добролюбова, проехал двадцать метров и разинул рот. Улицу и тротуар наглухо забили транспортом, так что непонятно было, кто как сюда заехал и каким образом собирается выезжать. Три ступеньки перед входом в магазин покрывало густое человеческое скопление, и Саша смутно вспомнил советские времена – в магазин привезли тогда чайники в горошек, и очередь вытянулась на километр…
Он аккуратненько, задом, выехал опять на Садовую и припарковался на вытоптанном газоне. Хозяйственный оказался закрыт, наглухо залит чешуйками жалюзи, хотя время было еще рабочее. Народ на крыльце что-то живо обсуждал.
– А что тут? – осторожно спросил Саша.