Коринаам явно встревожился. Очертания его тела на мгновение стали нечеткими и задрожали по краям, что всегда служило признаком крайней обеспокоенности метаморфа.
– Сейчас неподходящий момент, чтобы сообщить ему об этом. Это его только собьет с толку, а может, и разгневает – как раз теперь, когда все так гладко началось. У нас будет масса возможностей уладить это недоразумение позже.
– А я говорю – сейчас же, а не позже. Он должен понять, что произошла ошибка, что я всего лишь посланец короналя, а не сам корональ. Это приказ, Коринаам. Я хочу, чтобы ты совершенно ясно объяснил ему, что…
Но тут король Тойкелла снова заговорил. Метаморф настойчивым жестом призвал Харпириаса к молчанию, и Харпириас подчинился.
К собственному раздражению, он опять откусил кусок мяса, даже не заметив этого.
Харпириас мрачно подумал, что полностью находится во власти метаморфа: не имея возможности самостоятельно вести переговоры с королем Тойкеллой, он вынужден на каждом шагу полагаться на своего переводчика.
Коринаам имел полную свободу действий, он мог говорить королю все, что заблагорассудится, и Харпириас никогда не узнает правду о том, что именно он сказал. Это могло стать большой проблемой. И уже, собственно говоря, стало.
Тойкелла снова выжидающе замолчал.
Метаморф бросил взгляд в сторону Харпириаса.
– Король заявил, что очень доволен вашим приездом, – перевел он.
– Прекрасно. Спроси у него, пожалуйста, здоровы ли заложники.
– И снова, принц, должен просить вас проявить терпение. Еще не настал момент задавать этот вопрос.
Харпириаса охватил новый приступ ярости.
– Кто из нас посол – я или ты, Коринаам?
– Насчет этого не может быть никаких сомнений, принц, – склонившись в раболепном поклоне, ответил метаморф.
– Но тем не менее, как мне кажется, ты оставляешь за собой право принимать окончательное решение о том, что мне позволено говорить, а что – нет. В этом случае я вынужден настаивать. Узнать о состоянии заложников – вопрос первостепенной…
– Мы должны исходить из предположения, что заложники в отличном состоянии, принц, – без запинки ответил Коринаам. – Но задавать о них вопросы в данный момент было бы не правильно и преждевременно. Хуже того – это было бы невежливо.
– Невежливо? Этот голый варвар сидит тут на троне из костей, жует кусок практически сырого мяса и заставляет меня делать то же самое, а ты говоришь мне, что нам следует заботиться о соблюдении вежливости по отношению к нему?
– Вежливость всегда полезна в таких делах, – заметил Коринаам, елейно улыбаясь Харпириасу – И терпение тоже. Умоляю вас, принц, серьезно отнестись к моим советам. Я знаю этих людей. А вы – нет.
Вполне справедливо, подумал Харпириас.
В любом случае, продолжать беседу с королем уже не представлялось возможным, так как Тойкелла сошел с трона и поразительно громким голосом выкрикивал приказы своим многочисленным придворным.
– Что он говорит? – спросил Харпириас метаморфа.
– Что нас следует отвести в приготовленное для нас помещение, чтобы мы могли отдохнуть несколько часов после долгого и трудного путешествия.
Сегодня вечером в нашу честь устроят большой пир. В лучших традициях отинорского гостеприимства.
– Могу себе представить, – уныло вздохнул Харпириас.
Король отиноров разместил гостей в дюжине комнат низкого, вытянутого ледяного дома на противоположном от королевского дворца конце деревни.
Скандары Харпириаса вынуждены были набиться по трое‑четверо в одну комнату, хотя таким массивным существам это было непросто; две комнаты заняли четверо его гэйрогов, которые предпочитали держаться вместе; только Харпириасу и Коринааму была предоставлена роскошь жить в отдельных комнатах.
Отведенное Харпириасу помещение представляло собой квадратную, лишенную окон камеру, освещенную только маленькими тусклыми светильниками, сделанными из резной кости, в которых горело то же густое, темное, источающее аромат масло, которое освещало тронный зал Тойкеллы. Воздух в ней был настолько неподвижным и затхлым, что казалось, будто он отсутствует вовсе; и, несмотря на горящие лампы, было холодно – очень холодно.
Жить в ней все равно что жить в складском холодильнике. Дыхание изо рта вырывалось клубами пара. Всюду лед, все сооружение сделано из тяжелых ледяных блоков: пол, стены, потолок – все. Мебели – никакой, только куча меховых одеял на полу, служивших постелью.
– Вас это устроит, принц? – спросил Коринаам хмуро застывшего в дверях Харпириаса.
– А если я скажу, что не устраивает?
– Вы поставите короля в очень неловкое положение.
– Конечно, я этого не сделаю, – сказал Харпириас. – И полагаю, это все же лучше, чем спать под открытым небом. – «Хотя и ненамного», – прибавил он про себя.
– Вы совершенно правы, – мрачно согласился метаморф и оставил Харпириаса наслаждаться коротким отдыхом, если только можно получить наслаждение среди груды густого, колючего меха.
В тот вечер пир устроили в королевском дворце, в большом зале с высоким потолком.
Разостлали толстые ковры, сшитые из шкур белого ститмоя, закрыв ими большую часть пола, – роскошные, белоснежные ковры, которые, несомненно, использовали только в особых случаях. Массивные столы из широких, грубо обструганных досок, которые покоились на основательных козлах, сделанных из таких же громадных костей, как и королевский трон, уставили разнообразными тарелками, мисками, блюдами и чашками, до краев наполненными едой. С десяток тонких факелов, укрепленных на стенах в костяных подсвечниках с держателем в виде руки, горели чадящим, мерцающим пламенем.
Перед тем как сесть за стол, устроили танцы.
Король, расположившийся высоко над всеми присутствующими на платформе, которая служила ему троном, встал и хлопнул в ладоши, и музыканты с незнакомыми, грубо сделанными инструментами – барабанами, рожками, бубнами и странного вида струнными – заиграли диссонирующую, пронзительную, полиритмичную, напоминающую кошачьи вопли мелодию.
Оркестр звучал так громко, что Харпириас испугался, как бы не обрушились стены дворца.
Первыми пустились в пляс жены из королевского гарема – галдящая толпа толстых и коротконогих женщин с обнаженной грудью, одетых в набедренные повязки и мокасины из черного меха. Они встали в линию и начали дико подпрыгивать, с неуклюжестью спятившего маньяка выбрасывая в стороны ноги и раскидывая руки. Зрелище выглядело одновременно комичным и трогательным. Харпириасу с трудом удалось удержаться от улыбки. Но потом он понял, что танец и должен был казаться смешным: сами танцовщицы, сталкиваясь друг с другом во время прыжков, давились смехом, одобрительные возгласы зрителей наполняли зал, а их перекрывал мощный хохот короля.
Затем сам Тойкелла сошел с трона и прыгнул в шеренгу танцовщиц. Он был колоссального роста, вдвое выше любой из женщин, и его блестящая бритая голова возвышалась над ними, словно горная вершина.
Монументальная грудь правителя по‑прежнему оставалась открытой, но вечером он нацепил капюшон из меха черного хайгуса, который завязывался вокруг шеи и болтался у него на спине. Шкуры хайгусов использовались вместе с рогами и всем остальным: из меха сверкали злобные красные глаза, а тройной ряд острых игл угрожающе торчал вдоль мускулистых плеч короля.
– Эй‑йя! – гудел Тойкелла. – Хэлга! Шафта скепта гарта блан Он танцевал среди женщин, топая ногами, высоко выбрасывая вверх руки, вопя и завывая.
А те кружились вокруг него, и уже казались не забавными, а странно привлекательными; они вторили его первобытному топанью и прыжкам собственными яростными, дикими движениями.