Так что праведный гнев пастору приходится попридержать.
Смазливых албанских парнишек, кстати, в туалете обнаруживается двое. Но если тот, что сидел в кабинке с пастором, несмотря на свой юный возраст, выглядит профессионалом, то второй, похоже, попал в «Касабланку» случайно. Когда мы ворвались в туалет (супербизоны Роджер и Томаш, как обычно, впереди, мы с комиссаром Шеве в центре, Гильермо и Пауль — арьергард), этого паренька как раз собирался употребить какой-то местный калигула. Роджер, не особенно задумываясь, ткнул калигулу станнером, и ничего не соображавший парнишка был спасен.
Поначалу-то мне совсем не до него — я плотно занимаюсь преподобным Этвудом, Но тот оказывается почти бесполезен — бормочет молитвы, пускается в длинные рассуждения о нелегкой судьбе миссионера в этой дикой и жестокой стране и даже не может толком вспомнить, на каком языке разговаривали между собой убийца и его жертва.
В конце концов мне это надоедает. Все выходы из притона надежно перекрыты, команда «Б» под бдительным надзором комиссара Шеве проверяет сидевших в зале, и меня просто лихорадит при мысли о том, что они могут схватить эмиссара, пока я тут теряю время в бессмысленных попытках выдоить полезную информацию из преподобного Этвуда. С другой стороны, если кто-то и способен указать на загадочного эмиссара, то только те, кто был в туалете. Ну, и еще, наверное, бармен, но барменом тоже занимается Шеве.
Одним словом, я передаю нервничающего Этвуда Томашу и велю прокачать его на косвенных. Пастор, конечно, не может быть эмиссаром, это я готов утверждать со стопроцентной уверенностью, но Томаш с его восточноевропейской паранойей впивается в бедного Этвуда как клещ. Учитывая тот факт, что Томаш — добрый католик, их общение обещает быть интересным. Сам же я поднимаюсь в кабинет хозяина и приступаю к допросу албанцев.
Пухлый дружок проповедника сразу же начинает косить под дурачка. Зовут его Леди — обычное албанское имя, но в сложившихся обстоятельствах несколько двусмысленное. Леди пускает слюни, время от времени утирает их рукавом, жалостно на меня смотрит и постоянно пытается поцеловать мне руку.
Мы беседуем с глазу на глаз в небольшой комнатке, примыкающей к кабинету. Я несколько раз бью Леди по ушам и вежливо прошу не демонстрировать свое актерское мастерство, которого он к тому же напрочь лишен. Он принимается хныкать и сообщает, что у него большая семья, двенадцать сестер и братьев, а отца, как назло, нет.
Не надо объяснять, почему ты решил зарабатыватьна жизнь своей задницей, говорю я. Это меня не интересует. Расскажи о другом — что происходило перед тем, как в соседней кабинке раздался выстрел.
Леди с жаром принимается доказывать мне, что никакого выстрела он не слышал. Так, может быть, негромкий хлопок, словно открыли бутылку шампанского. Он и не подумал, что это выстрел, к тому же музыка в зале играла чересчур громко. Да и потом, добавляет он с отвратительной ухмылкой, занят я был очень, господин офицер, не подумайте плохого, я ведь в семье главный кормилец…
На тему о большой семье он сворачивает каждый раз, когда не хочет говорить о деле, это я уже понял. Так что я прерываю его и информирую о том, что преподобный Этвуд слышал некий разговор между убийцей и его жертвой. Выходит, ошибся твой пастор, дружелюбно добавляю я. А может, специально вводит полицию в заблуждение? И заговорщически подмигиваю.
Леди крепко задумывается. Подставлять пастора ему не хочется: видно, тот служит ему постоянным источником дохода. С другой стороны, откуда он может знать наверняка, что Этвуд действительно что-то слышал и, главное, действительно рассказал об этом мне? Недоверие к властям и полиции у албанцев в крови, впрочем, трудно ожидать другого от народа с такой историей.
Албанцы открыты и общительны, но, как только дело доходит до необходимости дать свидетельские показания, становятся упрямее сицилийцев. Леди сопит и мнется и в конце концов припоминает, что да, кажется, кто-то с кем-то о чем-то говорил, но точнее сказать невозможно, потому что музыка, видите ли, играла чересчур громко. Все мои попытки хоть как-то конкретизировать разговор убийцы и его жертвы — ключевой для выявления эмиссара — разбиваются об эту дурацкую отговорку. По словам Леди выходит, что пастор поднял тревогу только после того, как увидел на полу кровь. До этого, мол, они и не догадывались, что в соседней кабинке произошло убийство.
Разговор с Леди меня здорово выматывает. Я уже начинаю догадываться, что никто из задержанных не скажет мне правды о том, что произошло сегодня вечером в туалете «Касабланки». Если Шеве не проявит чудеса проницательности, что при его склонности к простым и грубым методам кажется маловероятным, то сегодняшний налет на «Касабланку» окажется почти бессмысленным. Если, конечно, не считать его целью спасение преподобного педика и очередного малолетнего кормильца большой семьи.
Вот с такими мыслями я и вызываю к себе на допрос второго подростка, Ардиана.
То, что парнишка не «голубой», мне становится ясно сразу же. Не поймите меня неправильно. В иезуитском колледже нас учили, что содомиты — отродья сатаны, но в наше политкорректное время придерживаться столь ортодоксальных взглядов довольно сложно, поэтому все вокруг стараются делать вид, что ничего особенного в гомосексуальных отношениях нет. Парни, прибывшие к нам в корпус из Штатов, жалуются, что в тамошних школах пацанов с малолетства обучают играть в девичьи игры — куклы там, вышивка крестиком, хорошо хоть не заставляют пока ходить в юбках и колготках. Все это якобы направлено на подавление мужской агрессивности, а по-моему, в руководстве американских школ просто слишком много педиков и лесбиянок. Кроме того, я никак не могу взять в толк, зачем кому-то понадобилось подавлять эту самую агрессивность: преступность таким образом не победишь, а армия, состоящая из женоподобных слюнтяев, вряд ли защитит свою страну в случае серьезной заварухи. При том, что все только и кричат о грядущей войне Америки с Китаем, эти новые веяния в педагогике выглядят весьма странно. Впрочем, я сейчас не об этом.
Так вот, несмотря на всю двусмысленность обстоятельств, при которых состоялось наше знакомство, Ардиан педиком не выглядит. Больше всего он напоминает голодного, злого, загнанного в угол волчонка. Так и зыркает на меня своими черными глазищами — взгляд у него острый, цепкий, очень взрослый. Несмотря на этот взгляд, парень каким-то непонятным образом располагает к себе. Во всяком случае, на фоне унылого тупицы Леди он заметно выигрывает.
С самого начала я понимаю, что этого парня разговорить удастся. Главное — не перегибать палку и вести себя предельно естественно. Поэтому я делаю вид — а точнее, просто не скрываю, — что страшно утомлен допросом и хочу отвлечься на что-нибудь приятное. В таком заведении, как «Касабланка», выбор не особенно богат, так что я приказываю Гильермо разыскать кого-нибудь, кто может сварить приличный кофе. Через пять минут перепуганный официант приносит поднос с кофейником и корзиночкой печенья. Тут я как бы ненароком обращаю внимание на сидящего по другую сторону стола парнишку.
— Хочешь? — спрашиваю я, кивая на дымящийся кофейник. Он не отвечает, но его острый кадык так выразительно дергается вверх-вниз, что все становится понятно и без слов. Я делаю знак Гильермо поставить на стол еще одну чашку,
В Албании варят хороший кофе. Не такой ароматный, как в Греции, но очень вкусный и крепкий.