Сумасбродный. Покоя от него не было. Стоит только кому-нибудь из нас, ребят, заболеть - ну там глисты заведутся или резь в животе,- сейчас тащит доктора. Наконец отцу надоело. Говорит дяде Джону: "Чтобы этого больше не было, ведь ребята постоянно животом маются". Дядя Джон считал, что жена по его вине умерла. Чудной старик. Искупал свой грех - то несет подарки ребятишкам, то кому-нибудь мешок муки на крыльцо подкинет. Почти все свое добро роздал, а не успокоился. Бывало, по ночам ходит и ходит один-одинешенек. А хозяин он неплохой. За землей хорошо ухаживает.
- Бедняга,- сказал Кэйси.- Один как перст. А в церкви он часто бывал после смерти жены?
- Нет. Он сторонился людей. Хотел один быть. А ребятишки в нем просто души не чаяли. Бывало, придет к нам ночью, и мы утром сразу догадываемся: дядя Джон был,- потому что он каждому сунет в кровать пакетик жевательной резинки. Мы его как господа бога почитали.
Проповедник шагал по дороге молча, опустив голову. В первых лучах наступающего дня его лоб словно сиял, а руки, помахивающие в такт шагам, то попадали на свет, то уходили в темноту.
Том Джоуд тоже замолчал, будто устыдившись своей откровенности. Он пошел быстрее, и проповедник тоже прибавил шагу. Теперь они уже видели перед собой дорогу в серых сумерках. Из рядов хлопчатника, медленно извиваясь, выползла змея. Том остановился, приглядываясь к ней.
- Такие на сусликов охотятся,- сказал он.- Пусть себе ползет.
Они обошли змею и зашагали дальше. Небо на востоке чуть порозовело, и почти сейчас же вслед за этим над землей разостлался унылый утренний свет. Кусты хлопчатника зазеленели, и земля стала бурой. Лица обоих путников потеряли свой сероватый оттенок. Лицо Джоуда потемнело на свету.
- Хорошая пора,- сказал он.- Я мальчишкой, бывало, встану пораньше и брожу один на рассвете.
На дороге в честь суки собралось собачье общество. Пять псов помесь с овчаркой, помесь с колли и другие, порода которых не поддавалась определению вследствие свободы нравов, царящей в собачьем племени,- были поглощены ухаживанием. Каждый пес деликатно обнюхивал суку, потом деревянной походкой отходил к кусту хлопчатника, поднимал заднюю ногу, орошал его и снова шел назад. Джоуд и проповедник остановились посмотреть на них, и Джоуд вдруг весело рассмеялся.
- Вот потеха!- сказал он.- Ну и потеха!
Псы сошлись в кучку, шерсть у них на загривках встала дыбом, они рычали, не двигаясь с места, и дожидались, кто первый начнет грызню. Но вот один пес оседлал суку, и остальные, отступив перед свершившимся фактом, стали с любопытством наблюдать за происходящим. С языка у них капала слюна. Путники пошли дальше.
- Ну и потеха!- повторил Джоуд.- По-моему, это наш Бой так словчился. А я думал, его давно в живых нет! Бой! Бой! - Он снова рассмеялся.- Если бы меня позвали в такую минуту, я бы тоже не услышал. Вспомнился мне случай с Уиллом Фили - он был тогда еще совсем мальчишка, робкий, застенчивый. Однажды велели ему отвести телку к быку Грейвсов. У них дома никого не было, кроме Элеи, а Элси застенчивостью не отличалась. Уилл стоит красный и будто воды в рот набрал. Элси ему говорит: "Я знаю, зачем ты пришел. Бык в сарае, на заднем дворе". Отвели они туда телку, сами влезли на забор и смотрят. Уилла так разобрало, что ему на месте не сидится. А Элси его спрашивает: "Что это с тобой?" Будто ей самой невдомек. Уилл света божьего невзвидел. "Эх, говорит, эх, кабы мне так!" А Элси ему: "За чем же дело стало? Ведь телка-то твоя".
Небо на востоке заалело, и птицы с громким чириканьем запрыгали по земле.
- Смотри,- сказал Джоуд.- Вон цистерна. Это на участке у дяди Джона. Ветряка еще не видно, а цистерна - вон она. Видишь, темнеет? Он прибавил шагу. Все ли сейчас дома?
Над холмом поднималась водяная цистерна. Джоуд быстро шел в клубах пыли, встававших ему по колено.
- Там ли мать?..
Им уже были видны распорки цистерны, дом - маленький, похожий на ящик, убогий, неоштукатуренный и покосившийся низкий сарай.
Из жестяной трубы шел дымок. Двор был загроможден; сваленная в кучу мебель, лопасти и механизм ветряка, кровати, столы, стулья.
- Да они готовятся к отъезду!- воскликнул Джоуд.
Посреди двора стоял грузовик с высокими бортами - грузовик весьма странного вида: передняя часть у него была как у легковой машины, а посредине верх был снят, н кузов приспособлен под грузовую. Подойдя ближе, Том и проповедник услышали стук, а когда над горизонтом показался ослепительный ободок солнца и лучи его упали на машину, они увидели человека и поблескивавший у него в руке молоток. Солнце зажгло окна дома. Обшарпанные стены посветлели. Две рыжих курицы точно загорелись на ярком свету.
- Не подавай голоса,- сказал Джоуд.- Подкрадемся незаметно.- И он зашагал так быстро, что клубы пыли достигали ему теперь до пояса.
Они поравнялись с грядками хлопчатника. Потом вошли во двор; земля во дворе была утоптана до блеска, и только кое-где на ней пробивалась трава. И Джоуд замедлил шаги, точно боясь идти дальше. Глядя на него, убавил ходу и проповедник. Потом Джоуд медленно двинулся вперед и со смущенным видом свернул к машине. Это был шестицилиндровый легковой "гудзон", верх у него, по-видимому, розняли на две части вручную, стамеской. Старый Том Джоуд стоял в кузове и приколачивал верхние планки бортов. Он работал, низко опустив свое бородатое лицо, а изо рта у него торчали гвозди. Он наставил гвоздь, и молоток с грохотом вогнал его в доску. В доме звякнули конфоркой на плите, послышался детский плач. Джоуд подошел к машине и прислонился к борту. Отец посмотрел на него невидящими глазами. Потом наставил еще один гвоздь и вбил его в доску. Голуби стайкой вспорхнули с цистерны, облетели ее по кругу, вернулись на прежнее место, важно ступая, подошли к самому выступу и заглянули вниз; голуби были сизые, белые и серые с радужными разводами на крыльях.
Джоуд взялся за нижнюю планку борта. Он смотрел на постаревшего, седеющего человека, который стоял на грузовике. Он лизнул губы и тихо проговорил:
- Па...
- Ну что там? - буркнул старый Том, не вынимая гвоздей изо рта. На нем была грязная черная шляпа и синяя рубаха, поверх нее жилет без пуговиц; брюки были стянуты широким ремнем с большой медной пряжкой,- и кожа и металл - блестящие от бесконечной носки; башмаки были потрескавшиеся, бесформенные, подошвы у них расшлепались от бесконечного хождения по слякоти и пыли. Рукава рубахи туго обтягивали руки, обрисовывая могучие мускулы. Живот у него был подтянутый, бедра худые, а ноги короткие, плотные и сильные. Лицо, обросшее седеющей щетиной, сжалось к упрямому, выступающему вперед подбородку, колючая поросль на котором еще не успела поседеть, что придавало ему еще большую внушительность. Скулы у старого Тома были темные, как пенковая трубка, кожа вокруг прищуренных глаз стягивалась лучистыми морщинками, глаза карие, как кофейная гуща. Приглядываясь к чему-нибудь, старый Том вытягивал шею, потому что эти зоркие когда-то карие глаза начинали сдавать. Губы, сжимавшие длинные гвозди, были тонкие и красные.
Он занес руку с молотком, собираясь вбить гвоздь, и посмотрел через борт грузовика на Тома, посмотрел сердито, недовольный, что ему помешали. И вдруг подбородок выпятился еще больше, глаза впились в лицо Тома - и мало-помалу мозг старика освоил то, что предстало глазам. Правая рука с молотком опустилась, левая вынула гвозди изо рта. И он сказал изумленно, словно сообщая самому себе о неоспоримом факте:
- Это наш Томми...- И повторил: - Это наш Томми вернулся домой.Нижняя челюсть у него отвисла, в глазах появился испуг.- Ты не сбежал? Ты не скрываешься? Он напряженно ждал ответа.
- Нет,- сказал Том.- Я дал подписку. Меня выпустили. Документы при мне.- Он взялся за нижнюю планку борта и посмотрел вверх.
Старый Том медленно положил молоток на платформу и сунул гвозди в карман. Он занес ногу за борт машины и ловко спрыгнул вниз, но, очутившись рядом с сыном, смущенно замялся.