Он откашлялся:
— Это будет баллада. В старинной манере сложенная.
— Давай, давай, — подбодрила его Аделия.
— В балладе должно быть три куплета по восемь строчек. И посылка — маленький куплет в конце. В нем всего лишь четыре строки. Заканчиваться куплеты…
— Что ты нам лекции читаешь? — скорчила недовольную гримаску Велина. — Словно в Мариенбержской академии. Мы поэзии ждем!
— Заканчиваются куплеты и посылка одним и тем же словом, — все же не дал сбить себя с толку рыцарь. — Теперь слушайте.
Годимир открыл рот. Подумал. Откашлялся еще раз. Начал:
— Я — рыцарь, не простолюдин,
Готов на штурм твоей твердыни.
До самых старческих седин
Не знать покоя мне отныне.
Мне чувства не излить в словах —
Теснятся мысли на бумаге,
Но здесь, как и в иных мирах,
Вассальной верен я присяге.
Мне очи панны — мир един,
Суровый взгляд как вкус полыни.
Ты мне единый господин,
Источник в выжженной пустыне.
Жизнь без тебя — лишь тлен и прах,
Берлога волчья при овраге,
Песок в иссохшихся губах
И жизнь — служение присяге.
Сраженный — зрит Господь один, —
Пощады лишь прошу я ныне
У холодов твоих и льдин,
В бездонной, северной пучине.
Моя судьба в твоих руках,
О, если бы, Господь Всеблагий,
Сбылось все, виденное в снах…
Но я живу, служа присяге.
О Неприступная, ответь —
Не зря ль мечтаю я о благе?
А может, лучше умереть,
Своей не изменив присяге?
Дочитав последнюю строчку, рыцарь в душе съежился, ожидая насмешек. Но Господь миловал. Девушки не смеялись. Наверное, и правда, маловато истинных, известных шпильманов слышали, если его убогая рифмовка сумела понравиться.
— И кто же эта Неприступная? — наконец-то выговорила Аделия. В глаза ее стояли слезы или Годимиру показалось?
Он собрался с силами, чтобы ответить правду. Как и большинство его поэтических творений, баллада посвящалась пани Марлене из Стрешина — златокудрой воеводше, как сказал о ней тоже не чуждый высокого стиля пан Мешко герба Козерог из Бокуня, что стоит на перекрестке трех трактов приблизительно на полпути между Выровой и Грозовым. Сейчас, по трезвому размышлению (или же благодаря исцелившей его Аделии), Годимир понял, что известная далеко за пределами Стрешинского воеводства пани на самом деле поощряла едва ли не каждого из молодых рыцарей, прибившихся к ее окружению. А уж если рыцарь умел подобрать две-три достойные рифмы! Но сердца своего Марлена не отдала никому. Скорее всего, и ее муж, пан Истислав, не мог похвастаться искренней — не по церковному закону, а по зову души — привязанностью собственной супруги. Ей нравилось купаться в обожании, нравилось наблюдать вокруг толпы поклонников, видеть их горящие глаза, слушать восторженные речи. Но не более того…
И как об этом сказать Аделии? Отнесется ли она с пониманием? Тем более что замусоленный, зеленый с вышитыми желтыми листиками канюшины шарф молодой человек как бы случайно забыл у костра под поваленным деревом. А вместе с ним оставил там и все некогда бушевавшие в его груди чувства к «златокудрой воеводше». Но поверит ли в это королевна?
От необходимости отвечать его избавила открывшаяся за поворотом тракта картина.
Загруженная всяческими тючками да корзинами выше бортов телега с впряженным в нее пузатым коротконогим конем мышастой масти стояла прямо посерди дороги.
Рядом с нею натужно поводил боками караковый жеребец явно хороших кровей. Правда, тонкие ноги дрожали, с трудом удерживая животное от падения, сухая, с круглыми ганашами и широким лбом голова клонилась к земле. Шею, плечи, бока скакуна покрывали полосы засохшей пены, а светлый, желтоватый с непонятным рисунком вальтрап с левого бока марали подозрительные пятна. Бурые.
Ну, очень похожие на засохшую кровь.
Где же всадник?
А вот и он. У ног коня лежал, бессильно раскинув руки, человек, а над ним склонились двое. Коренастые, крепкие, как грибы-боровики. Одеты в неброские, но добротные зипуны, на головах меховые шапки, а на ногах — сапоги. Кметь бы надел поршни или опорки. Значит, купцы. И не из самых бедных. Похожи, словно родные братья. Только у одного борода русая с редкой проседью, а у другого — рыжая до огненности.
Старые знакомые.
Купцы, угощавшие их с паном Тишило в корчме Андруха Рябого на пути из Островца в Ошмяны.
Рыжий — Ходась, а второй — Дямид, мужик угрюмый и молчун каких поискать.
А кто же этот раненый? Или убитый?
Годимир толкнул игреневого шенкелем.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ЧЕРНАЯ СТРЕЛА
Конь встрепенулся, тряхнул головой и прибавил рыси.
— Это кто? — послышался встревоженный голос Аделии.
— Сейчас разберемся, — сквозь зубы проговорил Годимир. Краем глаза он заметил, что Велина юркнула в кусты. Вряд ли сыскарь решила скрыться и пересидеть в лесу возможную стычку. Скорее всего, задумала зайти купцам за спину, чтобы пресечь отступление, ежели чего.
Ходась первым услышал стук копыт. Поднял голову, дернулся затравленным зайцем. Похоже, первым его побуждением было — скрыться с глаз долой. Благородные паны, на коне да при оружии, с простолюдинами особо церемониться не привыкли. Вначале голову снимут, а после разбираться начнут — что да как. Может, и выяснят, что невиновен, только без головы оно как бы и ни к чему уже.
Рыжий купчина даже толкнул локтем спутника — гляди, мол, кто припожаловал. Но потом вдруг расплылся в улыбке, сорвал с головы шапку-кучму. Дямид последовал его примеру. Медленнее и с видимой неохотой, но дерзить пану все же не захотел.
— Поздорову тебе, пан рыцарь! — радостно провозгласил Ходась. Даже как-то слишком радостно. Подозрительно. С чего бы такое веселье у человека, коего над трупом посреди дороги застукали? — Рад видеть, очень даже рад!
— Рад? — Годимир нахмурился, стараясь придать себе суровый вид. — Что-то не вижу я повода для радости.
Рыцарь сдержал коня, так сильно натянув повод, что игреневый слегка присел на задние ноги. Опустил ладонь на рукоять меча.
— Так не чаяли уж свидеться! — еще шире расплылся купец.
— Ты зубы не заговаривай! — Королевна взмахнула плетью, висевшей прежде на темляке. — Живо отвечать!
— Так спрашивайте, благородная панна. Разве ж мы когда…
— Молчать! Кто такие?
Ходась озадаченно переводил взгляд с Годимира на Аделию, а словинец не знал как быть. Если разрешить королевне командовать и дальше, то станет очевидным ее высокое положение в Ошмянах. Нужно ли им, чтоб поползли слухи прежде, чем откроются ворота королевского замка? Но и приказать ей замолчать и вести допрос сам, молодой человек тоже не мог. Во-первых, обидится. А во-вторых, совсем не по-рыцарски обрывать на полуслове прекрасную, пускай и назойливую панну.
— Я спрашиваю — кто такие?! — продолжала меж тем Аделия, потрясая кулаком с зажатой плеткой. — Мужичье сиволапое!
— Так, благородная панна… — протянул с непонимающим видом рыжебородый. — Мы… так… купцы. Знамо дело… Не кмети мы. Купеческого сословия… Так.
— Не «такай» мне тут! — возмутилась королевна. — Давно в кметях ходил, деревенщина? Кто такие? Что тут делаете? Это кто? — Она ткнула плетью в сторону неподвижного тела. — Откуда здесь?
— Так… благородная панна… мы тут… это… ехали…
— Что значит — ехали?!
— Ну… так… это… На телеге, знамо дело… — Ходась, похоже, начинал жалеть, что не удрал с самого начала, еще до разговора. Теперь он постреливал глазами по сторонам, прикидывая расстояние до кустов.