Интересно, подумал Арчи, а что, он сюда тоже пешком?
— Вы уж не судите его строго, — гость аккуратно покашлял, неспешно обминая толстую темно-коричневую сигару. — Он неплохой. А главное, честный. Другой на его месте сейчас, кредами обзаведясь, что бы делать стал? На биржу бы помчался, в банк какой-никакой, — малоподвижное лицо гостя передернула гримаса омерзения, — мироедом бы заделался. А урядник-то наш, простая душа, — угольное мерцание живого глаза потеплело, — он ведь все пропьет. Сейчас прямо и пропьет, можете поверить на слово. — Синеватый огонек чертиком выпрыгнул из золотой зажигалки, украшенной скрещенными платиновыми шпажками. — Вот я и говорю, достойный мужик, хоть по масти и подкачал. Настоящий, одним словом, офицер.
Кресло скрипнуло. Первый лепесток дыма ушел к потолку.
— И как хотите, а быть нашему Грыцю к Рождеству приставом. Потому что если не таких хлопцев, так кого вообще прикажете выдвигать? Но к делу… — Зрачок-уголек сделался ощутимо колюч. — Стерео нынче смотрели?
— Вскользь, — осторожно отозвался Арчи. — Я, знаете ли, вне политики. Грязное дело…
— Это да. Однако Молдаван с кодлой все же допрыгался… — Гость усмехнулся. — Ладно. У нас мало времени, Арчибальд Олегович…
Веско было сказано. Давяще. И очень зря. Поскольку не родился еще человек, способный давить на Арчи Доженко. Даже проигрывая, Арчи сражался до конца. Как в знаменитой стереошахматной партии, сыгранной на чемпионате юниоров Ерваан — Земля: ферзь и два коня в эндшпиле у белых, две пешки у черных и мат белым в семьсот три хода.
Впрочем, с тех пор, как маэстро Кашпарянц публично повесился, протестуя против решения своего лучшего ученика покинуть большой спорт. Арчи предпочитал простенький, безопасный для жизни преферанс.
— Арчибальд Олегович, да вы слушаете ли? — Раскат грома вырвал Арчи из светлой страны детских воспоминаний.
— Ар-чи-бляд? — недоуменно переспросил он. — О, нет, нет! Моя есть Мануэль Мбвамба, дьепутат…
После чего царственно указал на огромное, в полстены, зеркало.
Из бесстрастных стеклянных глубин на Арчибальда Доженко смотрел самый настоящий негр. Курчавый, щекастый и досиня, с густым фиолетовым отливом, черный. Специалисты из Генетического Центра не зря лупили с клиентов дикие гонорары за нелегальную работу. Дело свое они знали. А вот молчать, как выяснилось, не умели, и это с их стороны было предельно непорядочно. И крайне непредусмотрительно. Хотя, надо думать, бедняжек расспрашивали отнюдь не григоренкообразные. Отмалчиваться, беседуя с такими серьезными господами, как одноглазый гость, стал бы только псих, которому, впрочем, не одолеть архисложный курс техногенокосметики.
— Мануэль Мбвамба! — напористо повторил Арчи. Покатые плечи угольноглазого приподнялись.
— Как угодно. Мануэль так Мануэль, Мбвамба так Мбвамба. В любом случае, Арчибальд Олегович, мне необходимо с вами поговорить…
— А кто вы, собственно, такой? — прозвучал закономерный вопрос.
Именно сейчас обязано было выясниться: известно ли гостю, кто такой Арчибальд Доженко и каковы могут быть последствия визита?
Здоровяк, конечно, не знал. Просто был он мужчина солидный, опытный, всякие виды повидавший и оттого уверенный в себе беспредельно. В силу чего ему и надоело разводить турусы на колесах, обхаживая нахального юнца, еще и переделавшего себя в негра.
— Кто я такой? — раздумчиво повторил он врастяжку, словно бы пробуя каждое слово на вкус, и сделалось совершенно ясно, что всякая дипломатия завершена. — А тебе-то что, пацан? Буду я тут перед каждой, понимаешь, собакой отчитываться…
Ох, не стоило ему поминать собак. Тем более в подобном тоне. Но седая глыба, прошедшая огонь, воду и медные трубы, не имела допуска к документам Конторы.
И не догадывалась, что только что сама подписала себе приговор.
Арчи вздрогнул. Мучительная судорога прошла по телу, ломая вбитые в подкорку мозга блоки. Инстинкт не выбьешь никаким аутотренингом.
Вздернув почерневшие, вмиг ставшие влажно-маслянистыми ноздри, обитатель номера «двойной люкс» хрипло заворчал. Ощерился. Кудлатые лохмы вздыбились на загривке, и в багровом провале хрустко раскрывшейся пасти сверкнули слегка искривленные белоснежные, с некоторым даже синеватым отливом клыки.
Затрещала ткань. Гигантский пес, быстро теряя остатки людского облика, резко встряхнулся и сбросил на пол обрывки махрового халата. Незваный гость подался назад. Он и впрямь был профессионалом высочайшего уровня. Он не попытался защитить лицо, а дернулся к кобуре, надеясь успеть…
Это было совершенно бессмысленно.
В минуты приступа сопротивление только озлобляло добродушного парня Арчибальда Доженко. До сих пор, попросив пощады, хам вполне мог бы отделаться ранениями. А теперь он был обречен. Как, впрочем, и Арчи — на месяц психотерапии в санатории строгого режима и, всенепременно, косые взгляды коллег. Впрочем, и к санаториям, и к пересудам Арчи привык. А вот строгач — это, знаете ли, чревато задержкой очередного звания, и тут уж не до шуток. Бог с ними, со звездочками, все равно мундир Арчи надевал дважды в жизни, но вот девочки — это совсем другое дело, девочками он пользовался гораздо чаще, а эти нежные и трепетные создания почему-то не любят парней, гуляющих в старших лейтенантах после двадцати пяти.
Превращение: две с половиной секунды.
И треть секунды — прыжок.
Но одноглазый пришелец успел раньше.
— Тубо, — негромко и строго скомандовал он. — Фу! И старлей Доженко, весь в поту, обрушился на козетку, постанывая от ломящей боли в затылке. Боль, непременная спутница неполного превращения, была невыносима, и слава богу, что хотя бы не задержалась, как бывало обычно, а исчезла быстро, минуты через полторы после приступа.
— Тяжко, Арчибальд? — участливо осведомился одноглазый здоровяк, с которым уже не хотелось шутить.
Тяжко? Не то слово! Арчи было плохо, муторно, тошно, омерзительно и — в придачу к перечисленному букету — невыносимо стыдно. Такой прокол! Не различить коллегу, общаясь почти полчаса… это, знаете ли, простительно первокурснику спецшколы, да и то не позже первой сессии.
Стыдоба мохнатая! Как можно было не учуять? Куда, к свиньям соба… кошачьим, черт возьми!.. подевался хваленный наставниками нюх Арчибальда Доженко?! Ответа не было. Была только сверлящая боль и мучительное желание горько заплакать — вот и все. Если бы он был не парнем из Конторы, а штатским, имеющим право на слабость, то, наверное, подумал бы: «Нет, так жить невозможно! Нужно застрелиться!»
Старшему лейтенанту мучительно хотелось провалиться под землю, и на как можно подольше, можно даже навсегда, лишь бы этот дядька забыл об имевшем место позорище.
Арчи попытался скрипнуть зубами.
Как же, такой забудет…
Нельзя не признать: одноглазый исполнил акцию филигранно. Отвлек болтовней, изящно спровоцировал и мастерски купировал приступ. Высший класс работы, до которого ему, Арчибальду Доженко, еще расти и расти.
— Пи-ить, — попросил Арчи.
— Пей, малыш, пей, — сурово и ласково прогудело над головой, и краешек бокала коснулся губ. Апельсиновый сок, отрада души всякого истинного вервольфа!
— Спа. Си. Бо.
— Не за что, дружок. — Одноглазый, все еще окутанный дымкой болезненного тумана, покачал головой: — Кто ж это с тобой сотворил-то?
Ответа не последовало.