С губ своих проливая вино по неловкости детской.
Много тогда для тебя и забот, и трудов перенес я.
Думал я так, – что уж раз меня боги потомства лишили,
Сделаю сыном своим я тебя, Ахиллес богоравный,
Чтобы меня ты когда-нибудь спас от беды недостойной.
Ну, Ахиллес, обуздай свою гордую душу! Возможно ль
Быть столь жестоким! Подумай, ведь боги, и те умолимы,
Хоть добродетелью, честью и силой намного нас выше.
Но и бессмертных богов благовоньями, кроткой молитвой,
Вин возлияньем и жиром сжигаемой жертвы смягчает
Смертный просящий, когда он пред ними виновен и грешен.
Есть у великого Зевса-Кронида и дочери – Просьбы:
На ноги хромы, в морщинах, с глазами, глядящими робко;
За Ослепленьем они озабоченно следом ступают.
Но Ослепленье могуче и на ноги быстро. На много
Опережает оно их и, всюду вперед поспевая,
Людям вредит. А они получившийся вред исправляют.
Кто подошедших к нему дочерей Громовержца уважит,
Много тому помогают они и мольбам его внемлют.
Если же кто им откажет, кто словом суровым отвергнет,
К Зевсу приходят они и родителя молят, чтоб следом
Шло Ослепленье за ним и бедою ему отплатило.
Зевсовым девам и ты, Ахиллес, окажи уваженье,
Как уважают все смертные их, благородные духом.
Если б даров Агамемнон тебе не давал, не сулил бы
Дать их и позже, но все бы упорствовал в гневе жестоком,
Я просить и не стал бы тебя, чтобы, скинувши гнев свой,
Ты защитил аргивян, хоть бы очень они в том нуждались.
Но и теперь он дает тебе много, и впредь обещает;
С просьбой смиренной к тебе посылает мужей наилучших,
Выбранных в целом народе ахейском, тебе самому здесь
Меж аргивян наиболе приятных. Ни речи, ни ног их
Не осрами. Сердиться ты право имел только раньше,
И о героях, мужах стародавних, приходится слышать,
Как их, случалось, охватывал гнев, не имевший предела.
Все же однако дары их смягчали, слова убеждали.
Помню я дело одно из времен миновавших, не новых;
Как это было, я вам расскажу, ибо все мы друзья тут.
Шло меж куретов и твердых в бою этолийцев сраженье.
Бились вокруг Калидона они, истребляя друг друга.
Город прелестный старались спасти от врага этолийцы, –
Город разрушить хотели куреты, пылая отвагой.
От златотронной на них Артемиды пришло это горе:
Гневом горела она, что Иней от плодового сада
Жертвы ей не дал, а прочих богов усладил гекатомбой;
Ей только, дочери Зевса великого, не было жертвы:
Или на ум не пришло, иль забыл он. Но грех был великий.
Стрелолюбивая, гневом пылая, рождение божье,
Вепря, послала на них, – белозубого, лютого зверя.
Много вреда приносил он садам плодоносным Инея,
Много садовых деревьев больших опрокидывал наземь
Вместе с корнями и вместе с блистающим яблонным цветом.
Был, наконец, он убит Мелеагром, сыном Инея.
Много для этого ловчих из многих собрал городов он
Вместе со псами. Не справиться было с ним малою силой:
Был он огромен и многих возвел на костер погребальный.
Шум великий и битву о нем возбудила богиня,
Об голове и о шкуре щетинистой грозного вепря
Между куретами и этолийцами, сильными духом.
Долго, пока Мелеагр многомощный участвовал в битвах,
Плохо куретским войскам приходилось, и были не в силах
В поле вне стен оставаться они, хоть и было их много.
Но охватил Мелеагра могучего гнев, при котором
Сильно вздувается сердце в груди и у самых разумных.
Гневаясь сердцем жестоко на милую матерь Алфею,
Он у супруги законной лежал, Клеопатры прекрасной,
От Евенины рожденной, прекраснолодыжной Марпессы,
И от Идаса, который в то время средь всех земнородных
Самый могучий был муж. За жену молодую Марпессу
На самого Аполлона властителя лук свой он поднял.
С этого времени в доме отец и почтенная матерь
Дочь Алкионой прозвали, на память о том, что и матерь,
Горькую долю неся Алкионы, страдалицы-птички,
Плакала целые дни, как ее Стреловержец похитил.
Он у супруги лежал, – переваривал гнев душевредный,
Гнев свой на мать за проклятье: богов она в горе молила,
Чтобы ему отомстили они за убитого брата.
В землю, кормящую многих, она ударяла руками,
С воплем молила Аида и страшную Персефонею,
Став на колени и груди свои обливая слезами,
Смерть ее сыну послать. И Эриния с сердцем немягким,
В мраке ходящая, просьбу ее услыхала в Эребе…
Вскоре вкруг стен калидонских раздалися крики и грохот
Башен, громимых врагом. Старики-этолийцы молили,
Самых почтенных к нему посылали жрецов, чтобы вышел
И защитил их. Подарок великий ему обещали:
На плодороднейшей части из всей калидонской равнины
Взять в пятьдесят ему гий предлагали участок прекрасный.
Под виноградником пышным была половина участка,
И половина – пустая, пригодная очень для пашни.
Много его умолял конеборец Иней престарелый,
Сам до порога поднявшись его почивальни высокой;
В створки дверей он стучал и с мольбами к нему обращался.
Много и сестры его, и почтенная мать умоляли.
Больше еще лишь упорствовал он. И друзья убеждали,
Чтимые им наиболе во всем Калидоне прелестном.
Но ничего его сердца в груди не склонило, доколе
Не затряслась его спальня от страшных ударов, куреты
Не поднялися на стены и город не вспыхнул пожаром.
Стала тогда умолять Мелеагра жена молодая.
Горько рыдая, она ему все рассказала, – какие
В городе, взятом врагами, на жителей рушатся беды:
Граждан в жилищах их режут, огонь пожирает весь город,
В плен и детей увлекают, и жен, подпоясанных низко.
Тут взволновался он духом, услышав о страшных деяньях,
Бросился вон и в доспехи блестящие стал облачаться…
Так отвратил он погибельный день от сограждан, отдавшись
Голосу сердца. А он никаких еще ценных подарков
Не получил. И без них отразил угрожавшую гибель.
Ты ж не задумай такого в уме своем, пусть не направит
Бог твои мысли на это, мой милый! Ведь было бы хуже
В бурном пожаре спасать корабли. Так прими же подарки,
Выйди! И станут тебя почитать, словно бога, ахейцы.
Если ж в убийственный бой по нужде, без подарков, ты вступишь,
Чести такой уж не будет, хотя б ты врагов и отбросил".
Старому Фениксу так отвечал Ахиллес быстроногий:
"Феникс, мой дедушка старый, питомец богов, не нуждаюсь
В этой я чести. И так почитаем я волею Зевса.
Честь эту возле судов сохраню я, доколе дыханье
Будет в груди у меня и могучие движутся ноги.
Слово другое скажу, и запомни его хорошенько.
Сердце смущать перестань мне, крушась и скорбя предо мною
Во угожденье герою Атриду. Его ты не должен
Столько любить, чтоб не стать ненавистным тому, кем любим ты.
Лучше б со мной огорчал ты того, кто меня огорчает!
Царствуй со мной наравне, и чести прими половину.
Эти ответ отнесут Агамемнону. Ты же останься.
Переночуешь на мягкой постели, а завтра с зарею
Вместе подумаем, плыть ли домой, или здесь оставаться".
Так произнесши, Патроклу безмолвно бровями мигнул он
Фениксу мягкое ложе постлать, чтоб ушли поскорее
Все остальные из ставки его. И поднялся с сиденья
Теламонид богоравный Аякс и сказал Одиссею:
"Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многоумный!
Что же, пойдем! Как я вижу, желаемой цели беседы
Этим путем не достигнуть. Данайцам как можно скорее
Нужно ответ объявить, хоть и мало он радостен будет.
Нас ожидая, данайцы сидят. Ахиллес быстроногий
Дикую в сердце вложил, за предел выходящую ярость.
Духом жестокий, он дружбы товарищей знать не желает, –
Дружбы, какою мы в стане его отличали пред всеми.
Жалости нет в нем! Ведь даже и брат за убитого брата
Вознагражденье берет, и отец за умершего сына!
И средь народа убийца живет, заплатив, сколько нужно.
Пеню же взявший, и мстительный дух свой, и гордое сердце, –
Все укрощает. Тебе же бессмертные сделали боги
Дух несмягчимым и злобным, – и все из-за девушки только!
Но ведь тебе мы их семь предлагаем, и самых красивых!
Много и прочих подарков! Так сделайся ж ты милосердней!
Хоть своего устыдися жилища! Пришли мы под кров твой,
И от всего мы народа пришли! И желаем от сердца
Близость и дружбу к тебе проявить, отличив перед всеми".
Теламониду в ответ сказал Ахиллес быстроногий:
"Богорожденный Аякс Теламоний, властитель народов!
Кажется мне, говорил ты как будто вполне откровенно.
Но раздувается сердце от гнева, как только припомню,
Как пред лицом аргивян обесчестил меня Агамемнон.
Будто какой-нибудь я новосел-чужеземец презренный!
Нет, отправляйтесь назад и ему мой ответ передайте:
Думать начну я о битве кровавой, скажите, не раньше,
Чем крепкодушным Приамом рожденный божественный Гектор
К нашему стану придет и к черным судам мирмидонским,
Смерть аргивянам неся и огнем корабли истребляя.
Здесь же, у ставки моей, пред моим кораблем чернобоким,
Думаю, Гектор от боя удержится, как ни желал бы".
Так говорил он. И каждый, свой кубок двуручный поднявши,
Возлил богам. И пошли вдоль судов во главе с Одиссеем.
Тотчас Патрокл приказал как товарищам, так и рабыням
Фениксу мягкое ложе постлать, как можно скорее.
Жены, ему повинуясь, постлали, как им приказал он, –
Шкуры овечьи, подушку и тонкие ткани льняные.
Там и улегся старик, дожидаясь божественной Эос.
Сам Ахиллес почивал в глубине своей ставки прекрасной.
Подле него возлежала плененная им лесбиянка,
Форбанта, дочь Диомеда, прекрасноланитная дева.
Лег и Патрокл на другой стороне, и при нем возлежала
Легкая станом Ифида; ее Ахиллес ему отдал,
Город взявши царя Ениея, возвышенный Скирос.
Те же, едва очутились у ставки владыки Атрида,
Встречены были сынами ахейцев; они поднялися,
Кубки держа золотые, и жадно расспрашивать стали.
Первым расспрашивать начал владыка мужей Агамемнон:
"Ну, Одиссей, расскажи нам, великая слава ахейцев,
Хочет ли он от судов отразить пожирающий пламень?
Иль отказался и все еще гнев его духом владеет?"
Сыну Атрея в ответ сказал Одиссей многостойкий:
"О многославный Атрид, повелитель мужей Агамемнон!
Нет, не желает вражды погасить он. Сильнее, чем прежде,
Гневаясь, он и тебя, и подарки твои отвергает.
И предлагает, чтоб вместе с ахейцами сам ты подумал,
Как защитить корабли и ахейский народ утесненный.
Сам же грозится, что завтра, лишь только заря засияет,
На море все он суда обоюдовесельные спустит.
Также и всем остальным он советует это же сделать:
Плыть поскорее домой. Вы конца, говорит, не дождетесь
Трои высокой; над нею широкогремящий Кронион
Руку свою распростер, и народы ее осмелели.
Так он сказал. Вот и эти, что были со мной, подтвердят вам, –
Сын Теламона и двое глашатаев, умные оба.
Феникс же Там ночевать по приказу Пелида остался.
Завтра за ним на судах он последует в землю родную,
Если того пожелает. Неволить его он не будет".
Так говорил он. Молчанье глубокое все сохраняли.
Речь его их потрясла. Говорил Одиссей очень сильно.
Долго сидели безмолвно печальные духом ахейцы.
Громкоголосый тогда поднялся Диомед и воскликнул:
"О многославный Атрид, повелитель мужей Агамемнон!
Лучше б уж ты не просил безупречного духом Пелида,
Столько давая даров! Без того уже горд он безмерно,
Нынче же в сердце его ты вселил еще большую гордость.
Ну, да кончим о нем говорить! Пускай себе едет,
Или не едет! Опять он сражаться начнет, если только
Сердце прикажет в груди, и бог на сраженье возбудит.
Вот что я вам предлагаю, и все мы, давайте, исполним!
Спать отправляйтесь теперь, усладив себе милое сердце
Пищей, а также вином: от них ведь и сила, и храбрость.
Завтра ж, как только на небе блеснет розоперстая Эос,
Выстрой быстро, Атрид, пред судами и конных, и пеших,
Дух ободри им и сам впереди между первых сражайся".
Так говорил он. С большим одобреньем внимали владыки,
Смелому слову дивясь Диомеда, смирителя коней.
Все, возлиянье свершивши богам, разошлися по ставкам,
Где предалися покою и сна насладились дарами.
Песнь десятая
Долония
Сном покоренные мягким, вблизи кораблей своих черных
Спали всю ночь напролет остальные вожди всеахейцев.
Только пастырем войск Агамемноном, сыном Атрея,
Сладкий сон не владел. Волновался он множеством мыслей.
Так же, как молнией блещет супруг густокудренной Геры,
Сильный дождь несказанный готовя, иль град, или вьюгу
В дни, когда уже снегом повсюду засыпало пашни,
Или когда он огромную пасть у войны разверзает, –
Так из сердечных глубин испускал непрерывные вздохи
Сын Атрея, и внутренность вся у него трепетала.
Часто поглядывал он на простор илионской равнины
И удивлялся несчетным огням, что горели пред Троей,
Звукам свирелей и флейт и немолчному шуму людскому.
Взглянет потом на свои корабли и на войско ахейцев, –
В волосы пальцы запустит, и вырвет клоки, и поднимет
К вышнему Зевсу. И стонет он тяжко возвышенным сердцем.
Вот наилучшим какое ему показалось решенье:
С Нестором, сыном Нелея, как можно скорей повидаться
И сообща с ним придумать какое-нибудь понадежней
Средство, которое всем бы данайцам дало избавленье.
Встал Агамемнон с постели своей и в хитон облачился,
К белым ногам привязал красивого вида подошвы,
Сверху на плечи набросил до пят доходившую шкуру
Рыжего льва и копье захватил в многомощную руку.
Страхом таким же и царь Менелай волновался. На веки
Сон и ему не садился. Боялся он, как бы ахейцы
Не пострадали, – они, кто чрез влагу великую моря
Ради него устремились на Трою с войной дерзновенной.
Прежде всего он покрыл леопардовой шкурою пестрой
Спину широкую, взял и на голову шлем свой надвинул,
Медью блестящий, копье захватил в многомощную руку,
Встал и отправился к брату, который верховным владыкой
Над аргивянами был и, как бог, почитался народом.
Брата застал он прекрасный доспех надевавшим на плечи
Возле кормы корабля. И рад ему был Агамемнон.
Первым могучеголосый к нему Менелай обратился:
"Ты для чего, дорогой, снаряжаешься? Или к троянцам
Хочешь послать на разведку кого из товарищей наших?
Страшно боюсь я, чтоб кто не взялся за подобное дело
И не пошел бы один в неприятельский стан на разведку
Чрез амвросийную ночь: человек дерзкосердный он будет!"
Так отвечал Менелаю владыка мужей Агамемнон:
"Очень с тобою нуждаемся мы, о, питомец Зевеса,
В добром совете, который принес бы защиту и спас бы
Рать аргивян и суда. Изменилося зевсово сердце!
Жертвами, видно, своими весьма угодил ему Гектор!
Я никогда не видал и такого рассказа не слышал,
Чтобы один человек столько ужасов за день придумал,
Сколько ахеянам Гектор, любезный богам, причиняет
Собственной силою, – Гектор, не сын ни богини, ни бога?
Дел натворил он, которых, я думаю, долго и долго
Нам не избыть, аргивянам: такие он беды принес нам.
Вот что, однако: беги поскорей к кораблям, позови-ка
Идоменея с Аяксом, а сам я отправлюсь к Нелиду
Нестору и попрошу его встать, – не захочет ли старец
Стражи священный отряд посетить, приказанья отдать им.
Нестору больше всего они будут послушны: над стражей
Сын его – главный начальник совместно с вождем Мерионом,,
Идоменеевым другом, – поставили их во главе мы".
К брату могучеголосый тогда Менелай обратился:
"Что же ты словом своим мне прикажешь и что повелишь мне?
Там ли остаться, у них, твоего ожидая прихода,
Или обратно сюда прибежать, передав приглашенье?"
Снова ответил ему повелитель мужей Агамемнон:
"Там оставайся. А то мы еще разминемся друг с другом
В сумраке ночи: немало дорог в нашем стане пространном.
Всех, как пойдешь, окликай, приказывай всем, чтоб не спали,
Каждого встречного мужа зови по отцу и по роду,
Будь поприветливей с каждым, ни с кем не держися надменно..
Нам и самим потрудиться приходится: тяжесть такую
Зевс-Кронион при самом рождении нам предназначил".
Брату так он сказал и отправил, подробно наставив.
Сам же отправился к сыну Нелея, владыке народов.
Старца нашел он при черном его корабле и при ставке
В мягкой постели. Доспехи узорные рядом лежали, –
Выпуклый щит, два острых копья и шлем светозарный.
Подле и пояс всецветный лежал. Надевал его старец,
В мужегубительный бой вести снаряжаясь народ свой:,
Горестной старости он нисколько еще не поддался.
Нестор, на локоть опершись и голову с ложа поднявши,
Сыну Атрея сказал и начал выспрашивать словом:
"Кто ты? Зачем ты один меж судами по лагерю бродишь
В сумраке ночи, когда остальные покоятся люди?
Ищешь кого из товарищей ты иль сбежавшего мула?
Не подходи ко мне молча, откликнись. Чего тебе нужно?"
Тотчас ответил ему повелитель мужей Агамемнон:
"Нестор, Нелеем рожденный, великая слава ахейцев!
Знай, пред тобою – Атрид Агамемнон, кого наиболе
Зевс отягчил непрерывной заботой, покуда дыханье
Есть в груди у меня и милые движутся ноги.
Так я блуждаю. Мне сладостный сон на глаза не садится.
Полон заботами я о войне и о бедах ахейских.
Страх меня сильный берет за данайцев, и дух мой не в силах
Твердость свою сохранять. Я в волнении. Сердце готово
Выскочить вон из груди, и трепещут блестящие члены.
Если ты что замышляешь, – ведь сон и к тебе не приходит, –
Вместе отправимся к страже, посмотрим с тобою, – быть может,
Сил у нее с утомленьем и сном нехватило бороться,
Все позаснули, забыв совершенно о строгой стороже.
А неприятель совсем недалеко, и знать мы не можем,
Не замышляет ли он и средь ночи напасть на ахейцев".
Нестор, наездник геренский, ответил Атрееву сыну:
"Сын многославный Атрея, владыка мужей Агамемнон!
Замыслы Гектора Зевс промыслитель едва ли исполнит
Все, на какие надеется он. И его удручит он
Горем, пожалуй, и большим, когда Ахиллес быстроногий
Милое сердце свое отвратит от тяжелого гнева.
Рад я идти за тобою. Пойдем же и прочих разбудим, –
Славного грозным копьем Диомеда, царя Одиссея,
Быстрого в беге Аякса и мощного сына филея.
Вот бы кому-нибудь также пойти, пригласить на собранье
Равного богу Аякса с владыкою Идоменеем.
Их корабли на конце становища, отсюда не близко.
Но Менелая, хоть он мне и друг, хотя его чту я, –
Все ж укорю. И, – сердись, не сердись, – от тебя я не скрою:
Он себе спит и тебя одного заставляет трудиться!