В её свидетельстве об окончании лицея много хороших оценок.
Браун брала уроки музыки, живописи, изучала английский и французский языки. Последним владела настолько свободно, что могла без труда вести на нем застольную беседу или поддерживать разговор. С сестрами она ходила на занятия танцами, которыми очень увлекалась. Любила американские мюзиклы и джаз. Дома она устраивала импровизированные театральные представления и в качестве поощрения получала шоколадное пирожное.
До окончания лицея Ева считалась очень набожной: два раза в неделю посещала исповедь (таков, правда, был общий порядок) и входила в избранное число "детей девы Марии", которые имели привилегию время от времени украшать алтарь. Папа Браун держал своих дочерей в ежовых рукавицах: вскрывал их корреспонденцию, подслушивал телефонные переговоры, контролировал вечерние отлучки, никогда не давал денег на карманные расходы. В своем понимании родительского долга он доходил до того, что уже в 10 часов вечера выключал в комнатах сестер свет, поэтому им пришлось раздобыть карманные фонарики, чтобы читать, укрывшись с головой одеялом.
За время посещения монастыря Ева прибавила пять килограммов. Под несколько узковатым платьем хорошо просматривались округлившиеся бедра, а юбка, не доходившая до колен, давала возможность созерцать прекрасно оформленные ноги. Когда в конце июля 1929 года она оставила монастырь, ей было 17 лет, но её не целовал ещё ни один мужчина.
Под руководством старшей сестры Ева за несколько месяцев превратилась в современную девушку: она носила коричневый костюм, коричневый берет, туфли и сумочку того же цвета; на круглых щеках появилась пудра, на губах алый мазок помады. Вместо длинной косы - распущенные до плеч волосы.
Чтобы иметь деньги на личные расходы, она чисто случайно постучалась в двери фотоателье Генриха Хоффмана на Шеллингштрассе, 5, и была принята бухгалтером (эту профессию она изучала в монастырской школе). В действительности ей приходилось выполнять разную работу для оборотистого фотографа. Этот маленький блондин, "драгоценный Хоффман", всегда окруженный женственными молодыми людьми с пышными шевелюрами, был одним из интимных друзей Гитлера, но едва ли Ева знала об этом, когда поступала на место. в Германии наступила экономическая депрессия, поэтому Хоффман, без сомнения, должен был увидеть в Еве что-то особенное - ведь ему было из кого выбирать, девушек во вкусе фюрера ("молодые, смазливые, невинные") в Германии хватало. И он не ошибся. Ева подошла по всем статьям. Она любила переодеваться мужчиной (травести), снималась для фоторекламы и особенно охотно принимала позы женщины-вамп.
Как-то после первого знакомства с "господином Вольфом" будущая Ева осторожно осведомилась у отца, не знает ли он, кто такой "этот Адольф Гитлер"? Франц Браун, который позже всех в семье примкнет к национал-социалистическому движению, ответил:
- Гитлер? Да просто ничтожество...
Но Ева, которая имела обо всем свое суждение, ему не поверила. Она не сомневалась в пророчестве одной гадалки, которая наворожила, что "весь мир станет говорить о ней и её великой любви". А кто, кроме великого человека, "вождя всех немцев", мог быть её достоин? Он целовал ей руку, кланялся, говорил комплименты, называл "Моя прекрасная нимфа у Хоффмана", дарил конфеты и, конечно, цветы. Несколько высохших лепестков от первых желтых орхидей, подаренных фюрером, Ева преданно сохранила.
Отношения долгое время оставались неопределенными: она продолжала ходить на танцы, модно одевалась, пользовалась дорогой косметикой; он при случае ухаживал за ней, приглашал в оперу, кинотеатры, рестораны.
Иногда поглаживал руку, но в общем избегал каких бы то ни было двусмысленностей, даже следил за тем, чтобы она возвращалась домой до полуночи - в общем вел себя, как опытный соблазнитель. Ева делала все, чтобы ему понравиться.
Дочь Хоффмана Генни, с которой молодая Браун подружилась, рассказывает, что, ожидая посещения Гитлера, "Ева набивала свой бюстгальтер носовыми платками, чтобы придать груди недостающую округлость, которая, как ей казалось, интересовала Гитлера". Усилия не остались незамеченными, и к концу 1930 года Адольф стал уделять маленькой нимфе, ростом всего лишь один метр 64 сантиметра, все больше внимания. Еве пришлось изменить некоторые привычки. Если до встречи с будущим любовником Эффи (как иногда называли Еву) любила спорт, игры, гимнастику, плаванье, лыжи, пинг-понг, пила вино и принимала солнечные ванны, надевая считавшийся в то время чрезвычайно смелым двухэлементный купальник, то теперь из-за ненависти фюрера к загорелой коже (слишком похожа на кожу "низших рас") отказалась от долгого пребывания на солнце и потом в угоду ему - от массажа, танцев и даже от любимых духов "Шанель № 5". Гитлер вообще терпеть не мог никаких ароматов.
В своих отношениях они с самого начала стали соблюдать строгую секретность, так что об их подлинном характере долгие годы знал чрезвычайно узкий круг лиц. Гитлер слишком дорожил своей репутацией защитника традиционной морали и широкой помощью женщин, чтобы рисковать ею. Например, при выездах на природу Ева по его требованию садилась в другой автомобиль. На пикниках, которые фюрер очень любил, всегда присутствовали старые партийные товарищи и друзья.
Гитлер питал слабость к монологам и ненавидел, когда ему возражали. Он подолгу рассказывал Еве о чудовище озера Лох-Несс, поражал знанием литературы, цитировал Гете, Шекспира, Вагнера, Грильпарцера, с воодушевлением говорил о планах создания ракеты для полета человека на Луну. Чтобы разобраться в том, что он говорил, Ева много читала, погружаясь в энциклопедические словари и справочники, но в конце концов сдалась и решила быть "просто женщиной". Адольф большего и не требовал. Позже Ева будет предпочитать его речам романы Перл Бак, Маргарет Митчелл, К. Холланд, журналы мод и киноревю.
Время шло, однако встречи с "перспективным политическим гением" оставались по-прежнему платоническими. Без памяти увлеченный своей племянницей Гели (Ангелой) Раубаль, Гитлер едва ли серьезно относился к прогулкам с Евой, хотя первая знала о существовании последней и ревновала её к "дяде Альфу". Гитлер, со своей стороны, следил за тем, чтобы обе девушки не встречались. Гели, в частности, отказывалась осмотреть фотоателье Хоффмана. Ева же ни о чем не догадывалась. Они с мамой успели уже присоединиться к общегерманскому национал-социалистическому движению, семья политизировалась, и шли бесконечные дебаты между ними, с одной стороны, и папой и Ильзой, с другой. Ильза работала медсестрой у врача-еврея, специалиста по болезням уха, горла и носа, за которого позже вышла замуж (что впоследствии вынудило её покинуть Германию), и защищала взгляды мужа - Мартина Леви Маркса - со всем энтузиазмом преданной женщины.
Все изменилось после того, как 18 сентября 1931 года Гели нашли мертвой в своей комнате, застрелившейся (или застреленной) из личного пистолета фюрера. Эта смерть раскрыла Еве глаза. Она не только узнала, что у её друга была другая женщина, но и сумела оценить всю глубину чувств и страданий Адольфа. "Теперь я знаю, - сказала она Ильзе, - что смерть Гели стала для него катастрофой. Она, должно быть, была выдающейся женщиной". С удивительным тактом Ева стала имитировать привычки умершей, на которую она, к тому же, походила во всем, кроме цвета волос. Ева одевалась как Гели Раубаль, так же причесывалась, выработала новую походку.