Отец - недалекий, но добрый человек на десять лет старше ее - предложил переночевать, собираясь наутро доставить девочку домой и, может быть, получить награду.
Домой она не вернулась, но и в монастырь не попала. Дни превращались в недели, а она по- прежнему боялась своего отца - тот, по слухам, объехал всю округу и подкупил всех до единого служителей Церкви. Прошло три месяца, и выяснилось, что она умеет обращаться с растениями и успокаивать животных. Клод почти не разговаривал с ней, ничем не тревожил, но иногда мать замечала, что он стоит, прикрыв рукой глаза, и следит за ней.
Однажды поздно ночью мать сквозь сон услышала стук в дверь, зажгла лампу и увидела на пороге Клода. Он был чисто выбрит, облачен в ночную рубашку и благоухал карболовым мылом.
- Жоржетта, ты выйдешь за меня замуж?
Она покачала головой, и Клод ушел, но через несколько ночей вернулся. Он всегда останавливался у двери, чисто выбритый и пахнувший мылом.
И она сказала "да". Домой возврата не было. В монастырь она уйти не могла: отец подкупил всех матерей-настоятельниц, которым хотелось новых алтарей. Но продолжать жить с этим тихим человеком и его болтливыми соседями, не выходя за него, тоже было невозможно. Он лег с нею, погладил по лицу и положил ее руку себе на лицо. Она не боялась. Она верила во всемогущество Пресвятой Девы.
Всякий раз, когда Клоду хотелось ее, он так же стучался и ждал, пока она скажет "да".
Потом родился я.
Она рассказывала мне о дедушке и бабушке, об их доме, в котором стояло фортепиано. При мысли о том, что я никогда их не увижу, на ее взгляд набегала тень, но мне нравилась моя безвестность. У всех в деревне имелись родственники, с которыми можно было враждовать. А я сочинял о своей родне байки. Они целиком зависели от моего настроения.
Благодаря усилиям матери и слегка подзабытой учености нашего священника я научился читать на родном языке, по-латыни и по-английски, знал арифметику и как оказывать первую помощь. А поскольку кюре увеличивал свой нищенский доход с помощью пари и азартных игр, я выучился всем карточным играм и освоил несколько фокусов. Я никогда не говорил матери, что у священника есть полая Библия, в которой лежит колода карт. Иногда кюре по ошибке брал ее с собой на мессу, и тогда темой проповеди неизменно становилась первая глава Бытия. А селяне думали, что он обожает историю о сотворении мира. Человек он был хороший, но пресноватый. Я бы предпочел видеть на его месте пламенного иезуита - возможно, тогда я обрел бы экстаз, которого не хватало для истинной веры.
Как-то я спросил кюре, почему он стал священником, и он ответил: если ты вынужден работать на кого-то, лучше, чтобы хозяина рядом не было.
Мы вместе ходили на рыбалку, кюре показывал пальцем тех девушек, которые ему нравились, и просил меня переспать за него с ними. Я никогда этого не делал. Женщины появились в моей жизни поздно, как и у моего отца.
Когда я уходил, мать не плакала. Плакал Клод. Мать дала мне свою маленькую Библию, ту самую, которую хранила долгие годы, и я пообещал, что буду читать ее.
Повар заметил мою нерешительность и ткнул в меня вертелом.
- Что, паренек, в первый раз? Не бойся. Я знаю этих девок - там комар носа не подточит, а обильные, что твои поля Франции.
Я приготовился: с головы до ног вымылся карболовым мылом.
Бонапарт, корсиканец. Родился в 1769-м. Лев.
Маленький, бледный, угрюмый, он обладал даром предвидения и невероятным умением сосредоточиваться. В 1789 году революция перевернула мир вверх тормашками, и на какое-то время последний уличный мальчишка мог стать важнее любого аристократа. Судьба благоволила к молодому лейтенанту, искушенному в артиллерии, и через несколько лет генерал Бонапарт превратил Италию в поля Франции.
- Что есть удача, как не умение пользоваться случайностью? - говаривал он.
Он считал себя центром мира, и поколебать эту уверенность долго ничто не могло. Даже Джон Буль. Бонапарт был влюблен в себя, и Франция разделяла его чувство. Настоящий роман. Возможно, все романы таковы. Роман - не брачный контракт между двумя равноправными сторонами, а взрыв грез и желаний, что не могут выплеснуться в обыденную жизнь. Тут только драма потребна, и пока рвутся фейерверки, небо остается разноцветным. Он стал Императором. Он вызвал из Священного Города Папу, чтобы тот короновал его, но в последний момент взял корону и сам возложил ее себе на голову. Развелся с единственной женщиной, которая понимала его, с единственной женщиной, которую по-настоящему любил, потому что она не могла родить ему ребенка. Только с этой частью романа он не сумел справиться самостоятельно.
Он поочередно отталкивал и очаровывал.
Что бы вы делали на месте Императора? Считали бы солдат цифрами? Битвы стрелами на картах? Мыслителей - опасными врагами? Закончили бы свои дни на острове, питаясь солониной и общаясь со скучными людьми?
Он был самым могущественным человеком в мире, но не мог выиграть у Жозефины в бильярд.
Я рассказываю вам байки. Верьте мне.
Борделем управляла великанша-шведка с волосами цвета одуванчика, что живым ковром спускались ей на колени. Подвернутые рукава платья она закрепила подвязками, и руки были голыми. На шее у шведки на кожаном шнурке болталась деревянная куколка с плоским лицом. Увидев, что я смотрю на нее, хозяйка силой пригнула мою голову и дала мне понюхать куколку. Та пахла мускусом и незнакомыми цветами.
- С Мартиники, как бонапартова Жозефина.
Я улыбнулся и сказал:
- Vive notre dame de victoires*.
______________
* Да здравствует вдохновительница наших побед (фр.).
Но великанша засмеялась и сказала, что Бонапарт не сдержит своего слова: Жозефину никогда не коронуют в Вестминстере. Повар грубо велел ей помалкивать, однако шведка не испугалась. Она провела нас в холодный каменный каземат с койками и длинным столом, уставленным кувшинами с красным вином. Я ожидал увидеть красный плюш, о котором рассказывал кюре, описывая эти места скоротечных наслаждений, но тут не было ничего мягкого. Ничего, что могло бы отвлечь нас от дела. Женщины оказались старше, чем я думал, и ничем не напоминали картинки в книге кюре, посвященной смертным грехам. Не похожи ни на змей, ни на Еву с грудями, как яблоки; пухлые и безропотные, а волосы поспешно взбиты или распущены по плечам. Мои товарищи загорланили, засвистели, стали лить вино себе в глотки прямо из кувшинов. Я хотел выпить воды, но не знал, как попросить.
Повар приступил в делу первым - шлепнул одну тетку по заду и что-то сказал про ее корсет. На нем по-прежнему были заляпанные жиром сапоги. Другие тоже разошлись, подобрав себе парочки, а я остался наедине с терпеливой чернозубой женщиной; на одном пальце у нее был десяток колец.
- Я в армии недавно, - сказал я, надеясь, что она поймет: я не знаю, как себя вести.
Женщина ущипнула меня за щеку.
- Все так говорят. Думают, в первый раз так выйдет дешевле. Но это работенка та еще - как учить играть в бильярд без кия. - Она перевела взгляд на повара: тот на корточках пристроился на тюфяке и попытался вытащить свой хрен из штанов. Женщина стояла перед поваром на коленях, сложив руки на груди. Вдруг он закатил ей оплеуху, и шлепок заставил всех умолкнуть.
- Ну ты, сучка, помоги же мне! Сунь туда руку! Или ты боишься миног?
Женщина скривилась. Ее щека побагровела, хотя кожа была грубой. Она ничего не ответила, только сунула руку ему в штаны и вынула оттуда член, как хорька за шкирку.
- В рот.
Я тут же подумал об овсянке.
- Хороший у тебя друг, - сказала моя женщина.
Мне хотелось подойти к повару, сунуть мордой в одеяло и держать, пока не задохнется.