Что же касается новых обрядов, то которая Жанна была бы более нормальной? Та, которая относила крестить младенцев водой и духом, или та, которая насылала полицию на родителей, чтобы те дали ввести своим детям в кровь гнуснейший расистский яд, отравляющий их душу? Та, которая рассказывала детям историю об Ангеле и Марии, или та, которая допытывалась, как обстоит у них дело с эдиповым комплексом? Та, для кого освященная облатка была воплощением добродетели, в которой она видела свое спасение, или та, которая уповала на точную и удобную регуляцию своего здоровья и желаний с помощью тонко рассчитанной диеты, состоящей из экстракта щитовидной железы, адреналина, тимина, питуитрина, инсулина плюс стимулирующие гормональные средства, причем кровь ее сперва тщательно насыщали антителами, защищавшими от всевозможной заразы (благодаря введению заразных микробов и сывороток, извлеченных из больных животных) и от старости (благодаря хирургическому удалению воспроизводительных органов или благодаря еженедельному введению вытяжки из железы обезьяны)?
Спору нет, за всеми этими знахарскими трюками стоит некая совокупность данных подлинно научной физиологии. Но разве не стояло за святой Екатериной и Святым Духом некоей совокупности познаний в подлинной психологии? И какой ум более здравый - ориентированный на святых или на железу обезьяны?
И разве не означает нынешний клич "Назад к средневековью!", который назревал с начала движения прерафаэлитов, что сейчас невыносима не наша академическая живопись, а наше легковерие, которое нельзя оправдать суеверием, наша жестокость, которую нельзя оправдать варварством, наши гонения, которые нельзя оправдать религиозностью, бесстыдная подмена святых преуспевающими жуликами, негодяями и шарлатанами в качестве объектов поклонения и наша глухота и слепота по отношению к зовам и видениям непреклонной силы, которая нас сотворила и нас уничтожит, если мы будем игнорировать ее? Жанне и ее современникам мы показались бы стадом гадаранских свиней, одержимых всеми бесами, изгнанными верой и цивилизацией средневековья, и неистово мчащихся вниз по крутому спуску - в ад усовершенствованных взрывчатых веществ. Выдавать состояние нашей психики за образец нормальности, а Жанну объявить помешанной потому, что она до такого состояния не опускалась, - значит доказать, что мы существа пропащие, и притом безнадежно пропащие. Так перестанем же раз и навсегда повторять галиматью насчет того, что Жанна была тронутая, и признаем ее, по крайней мере, столь же нормальной, как и Флоренс Найтингел; у той тоже простейшие религиозные представления сочетались с умом такой исключительной мощи, что она вечно находилась в конфликте с медицинскими и военными заправилами своего времени.
ПРОМАХИ ГОЛОСОВ
О том, что голоса и видения были лишь обманом чувств, а вся мудрость принадлежала самой Жанне, свидетельствуют случаи, когда голоса подводили ее; особенно подвели они Жанну во время процесса, обещая ей освобождение. Но хотя она приняла желаемое за возможное, надежды ее были не так уж беспочвенны: ее соратник Ла Гир с немалым войском стоял неподалеку, и если бы арманьяки (так назывались ее сторонники) в самом деле хотели бы ее спасти и вложили в эту акцию хотя бы долю свойственной ей энергии, у них был бы изрядный шанс на успех. Жанна не понимала, что им хочется от нее избавиться, не понимала, что освобождение узника из рук Церкви - задача крайне сложная для средневекового военачальника или даже для короля, и задача эта отнюдь не сводилась к преодолению физических трудностей, необходимому для воинского подвига. Если встать на точку зрения Жанны, то ее убежденность в том, что ее спасут, была вполне обоснованной, потому она и услыхала голос госпожи святой Екатерины, обещавшей ей этот исход, таков уж был ее способ выяснять собственное мнение и принимать решение. Когда же стало ясно, что она просчиталась, когда ее повели на костер и Ла Гир даже и не подумал бушевать у ворот Руана или нападать на солдат Уорика, тогда она сразу отринула святую Екатерину и отреклась.
Решение ее было как нельзя более здравым и практичным. И только обнаружив, что, кроме строгого пожизненного заключения, она ничего отречением не выиграла, Жанна взяла его назад и вместо этого сознательно и обдуманно выбрала костер. Решение это обнаруживает не только поразительную твердость характера, но и трезвость мысли, которая не останавливается перед самоубийством как конечной проверкой человека. Однако и тут обман чувств сыграл свою роль: она объяснила свой возврат к прежней позиции велением голосов.
ЖАННА - ДУХОВИДИЦА ПО ГАЛЬТОНУ
Вот почему даже наиболее скептический и научно мыслящий читатель может смело принять как некий факт, из которого нельзя сделать вывод о психической болезни, что Жанна принадлежала к тем, кого Фрэнсис Гальтон и другие современные исследователи человеческих возможностей называют духовидцами. Она видела святых умственным взором точно так же, как некоторые видят умственным взором перенумерованные схемы и картины, с помощью которых они способны творить чудеса запоминания и вычисления, немыслимые для недуховидцев. Духовидцам мои объяснения будут сразу понятны. А недуховидцы, никогда не читавшие Гальтона, будут озадачены и отнесутся к моим словам с недоверием. Но если они порасспросят знакомых, то выяснится, что умственный взор - это как бы некий волшебный фонарь и что на свете полно людей во всех отношениях нормальных, наделенных, однако, способностью ко всякого рода галлюцинациям, которую сами они считают одним из нормальных свойств человеческих.
МУЖСКАЯ НАТУРА И ВОИНСТВЕННОСТЬ ЖАННЫ
Другая отличительная особенность Жанны, настолько обычная среди необычных явлений, что ее даже не назовешь аномалией, - ее тяга к солдатской и вообще мужской жизни. Отец запугивал дочь, пытаясь отучить ее от этой блажи, угрожал утопить, если она убежит с солдатами, и велел сыновьям утопить сестру, если его самого не окажется на месте. Эти преувеличенные угрозы явно произносились не всерьез, просто дети принимают всерьез такие вещи. Стало быть, девочкой Жанна хотела убежать и стать солдатом. Страшная перспектива быть утопленной в Маасе грозным отцом и старшими братьями удерживала ее до тех пор, пока отец не перестал внушать страх, а братья не подчинились ее прирожденной властности. К этому времени она поумнела и поняла, что удрать из дому еще не значит вести мужскую и солдатскую жизнь. Однако вкус к ней не пропадал у Жанны никогда и определил ее путь.
Если кто-нибудь в этом сомневается, пусть задастся вопросом: почему бы девице, на которую небо возложило особое поручение к дофину (так виделся Жанне ее талантливый план вызволить некоронованного короля из отчаянного положения), почему бы ей было не отправиться ко двору в женском наряде и не навязать дофину свой совет на женский манер, как поступали другие женщины, имевшие такие же поручения, одна - к его безумному отцу, другая к его мудрому деду? Почему она все-таки настояла на том, чтобы ее снабдили солдатской одеждой, оружием, мечом, лошадью и прочим снаряжением? Почему она обращалась с солдатами своего отряда, как с товарищами, спала бок о бок с ними прямо на земле, как будто была одного с ними пола? Можно ответить, что в таком виде было безопаснее путешествовать по стране, наводненной вражескими войсками и шайками мародеров и дезертиров с обеих сторон. Такой ответ будет неубедителен, потому что сколько угодно женщин передвигалось в те времена по Франции, и им не мнилось путешествовать иначе как в женском обличье. Но даже если мы примем этот ответ, то как объяснить следующее.