Роберт Музиль
Драма в 3-х действиях
Перевод И. Федоровой
Действующие лица
Томас
Мария, его жена
Регина, сестра Марии
Ансельм
Иозеф, муж Регины; профессор университета и высокий чин в академической администрации
Штадер, владелец сыскного бюро "Ньютон, Галилей и Штадер"
Г-жа Mеpтенс, канд. фил.
Горничная.
Действие происходит в доме, который отошел к Томасу и Марии по наследству и расположен недалеко от большого города.
Все персонажи пьесы - люди молодые: от 28 до 35 лет; исключение составляют г-жа Мертенс - она немного постарше - и Йозеф, которому за 50.
Кроме этих двоих, все персонажи пьесы внешне очень привлекательны, как бы мы себе эту привлекательность не представляли.
Самая красивая - Мария: высокая, смуглая, крупная; движения ее напоминают бесконечно медленную мелодию. Томас, напротив, невысокий, стройный, крепкий и жилисто-поджарый, как хищник; лицо его, тоже хищное, лобастое, в остальном почти не привлекает к себе внимания. У Ансельма лоб твердый, низкий, широкий, как туго натянутая лента; чувственная часть его лица просто завораживает. Он выше и крупнее Томаса. Регина смугла и темноволоса, внешность ее с трудом поддается определению - мальчик, женщина, химера из сна, своенравная сказочная птица. Г-жа Мертенс - незамужняя особа с добродушной, похожей на школьный ранец физиономией; от долгого сидения в обителях учености эта дама обзавелась весьма широкой задницей.
Йозеф - человек высокого роста, сухощавый, с большим угловатым кадыком, который все время ходит вверх-вниз над слишком низким воротом сорочки; еще одна примечательная черта Йозефа - усы, видом напоминающие плавники, блекло-каштанового цвета.
Штадер был когда-то смазливым юнцом, теперь это весьма ретивый деловой человек.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сцена представляет гардеробную в первом этаже дома; большая, закрытая сейчас раздвижная дверь ведет в спальню. Вторая дверь - входная - на противоположной стене. Большое, до самой земли, окно выходит в парк.
При постановке сцена должна создавать впечатление равно и реальности, и грезы. Стены из холста, двери и окна - прорези в нем; рамы, притолоки и косяки нарисованы; эти поверхности не жесткие, а зыбкие и в небольших пределах подвижные. Пол в фантастических цветных узорах. Мебель напоминает абстракции вроде проволочных моделей кристаллов; она реальна и употребима, но возникла как бы путем кристаллизации, которая порою на миг приостанавливает поток впечатлений и вдруг выделяет какое-то одно. Вверху стены переходят в летнее небо, по которому плывут облака. Ранний предполуденный час.
Регина с письмом в руке сидит в кресле, в нетерпении подвинутом к двери спальни, и тихонько барабанит по филенке костяшками пальцев.
Г-жа Мертенс растерянно стоит лицом к ней, ближе к середине комнаты.
Регина. Значит, вы и правда не суеверны? Не верите в тайные силы личности?
Мертенс. А как вы это себе представляете?
Регина. Да никак. В детстве и в отрочестве у меня был ужасный голос, впору вообще не говорить громко; но я твердо знала: придет день - и я так запою, что все рот раскроют от удивления.
Мертенс. И что же, запели?
Регина. Нет.
Мертенс. Ну так вот.
Регина. Не знаю, что и ответить. Вам никогда не случалось испытывать необъяснимых, загадочных ощущений? Ну, когда, например, почему-то кажется, что нужно скинуть туфли и облачком проплыть по комнате? Раньше я часто приходила сюда, когда это была мамина спальня. (Показывает на спальню Томаса и Марии.)
Mepтенс. Но зачем, скажите, ради Бога?
Регина (пожимая плечами и резко стуча в дверь). Томас! Томас!! Выходи же наконец! Письмо от Йозефа принесли.
Томас (из-за двери). Сейчас, Каркушенька, сейчас.
Слышен скрип ключа. Томас открывает дверь и видит Мертенс.
Ой, тогда еще секундочку, я думал, ты одна. (Снова закрывает дверь).
Мертенс (подойдя к Регине, сердечно). Скажите, что, собственно, вы хотите всем этим доказать?
Регина. Доказать? Но, милая моя, зачем бы я стала что-то доказывать? Мне это совершенно безразлично.
Мертенс (с мягким упорством). Я имею в виду, ну, когда вы говорите, что иногда вновь видите вашего первого мужа, который несколько лет назад умер в этой комнате.
Регина. Тогда вы скажите, почему мне нельзя видеть Йоханнеса?
Мертенс (с деликатным упорством). Так ведь он умер?
Регина. Да. Его смерть не подлежит сомнению и официально удостоверена.
Мертенс. В таком случае этого быть не может!
Регина. Я не собираюсь ничего объяснять! Просто у меня есть силы, которых у вас нет. А что? У меня есть и недостатки, которых у вас нет.
Мертенс. По-моему, вы говорите все это наперекор внутренней убежденности.
Регина. Я не знаю, какова моя убежденность! Знаю только, что всю жизнь поступала наперекор собственной убежденности!
Мертенс. Ну, это же несерьезно. Здесь постоянно рассуждают о силах, которые лишь здесь людям и свойственны! Дух этого дома - бунт против всего, что вполне удовлетворяет остальной мир.
Входит Томас, еще не закончивший свой туалет; одежда его вполне соответствует погожему летнему утру. Покамест на него не обращают внимания,
и он занимается всякими утренними мелочами.
Регина. О, я вам вот что скажу: в мир каждый человек приходит полный сил для самых невероятных переживаний. Законы его не связывают. А потом жизнь все время заставляет его выбирать из двух возможностей, и он все время чувствует: одной недостает, все время недостает - невыдуманной третьей возможности. Вот он и делает все, что угодно, ни разу не сделав то, что хотел. А в результате становится бездарью.
Mepтенс. Можно мне еще раз взглянуть на письмо? Наверняка все дело в нем.
Регина (отдает ей письмо; Томасу). Йозеф... приедет сюда.
Mepтенс. Что вы говорите? Вправду?
Pегина. У Йозефа все всегда вправду.
Томас (с большим, но, по-видимому, не неприятным удивлением). Когда?
Регина. Сегодня.
Томас (глядя на часы). Тогда он, наверно, будет здесь еще до полудня. (Глубоко вздохнув.) Н-да... скоро.
Мертенс. Я убеждена, его превосходительство Йозеф требует всего лишь прямодушия и малой толики деликатности. Вы спокойно (явно стараясь уколоть Томаса), не оскорбляя его чувств, изложите ваше требование развода. И когда исчезнут последние остатки лживости перед этим человеком - которого вы на деле никогда не воспринимали как мужа, - все призраки сами собой оставят ваши нервы в покое. Вы же были святая! Вам ведь незачем выдумывать, будто вы изменили мужу с покойником! (Энергично хватается за письмо, читает.)
Томас и Регина отходят немного в сторону.
Томас. Вы опять говорили о Йоханнесе?!
Регина. Она считает, что я вру.
Томас. Она не понимает, для нее это реальный факт.
Регина. Но это и есть реальный факт!
Томас (обнимая ее за плечи и легонько постукивая пальцем ей по лбу). Каркушенька, Каркушенька! Маленькая, ковыряющая в носу фантазерка, ты ведь и ребенком ужасно дулась, когда врала или таскала сахар, а потом получала от мамы взбучку.
Регина. Все почти реально. Может, куда реальнее, чем...
Томас (не давая ей договорить). Тут ты заблуждаешься: это полнейшая реальность! Ты заблуждаешься; вдобавок совершенно безразлично, делаешь ли ты это или только терпишь. (Садится перед ней и по-братски бездумно обнимает ее колени.) Я теперь тоже вечно заблуждаюсь. Но чем больше ощущаешь это, тем сильнее сгущаешь краски. Знай натягиваешь на голову собственную кожу как этакий темный капюшон с прорезями для глаз и для дыхания. Мы с тобой, Регина, прямо как родные брат и сестра.
Регина (слабо протестуя). Да ты же всегда был самый настоящий брат черствый, бесчувственный, тебя ничуть не трогало, чт_о_ со мной творится.
Томас. Чувства на расстоянии, Регина, как и у тебя.
Регина (высвобождаясь). Красиво сказано... (Ворчливо.) Но что это значит?
Томас (в той же позе, энергично). Не столь отчетливо конкретные, как у Ансельма! У него-то во весь горизонт, будто сполохи! Я предпочитаю мнимую черствость. (Замечает, что Мертенс, кончив читать, хочет высказаться. К Мертенс.) Ну, что пишет Йозеф? Как там его превосходительство, владыка науки и ее служителей, очень злится на нас?
Регина. Грозит лишить тебя должности и будущего, если ты не выставишь нас из дома.
Мертенс. Его превосходительство не имеет такого права! Доктор Ансельм привез вас в дом вашей сестры и своего друга, где вы все вместе провели детство, - против этого никто возразить не может. Его превосходительство имеет право только на истину. Вот эту истину вы и скажете ему прямо в глаза; а что вы лично твердо рассчитываете после развода выйти за доктора Ансельма (опять явно стараясь поддеть Томаса), ему и в самом деле знать не обязательно.
Регина. Йозефа на другой лад не настроишь, он не рояль.
Мертенс. Бесконечная самоотверженная верность долгу, справедливость, любовь - все гуманные чувства на вашей стороне. А он - человек. Доверьтесь тому, что так много значит для всех людей, и вы не пожалеете! Хотя, похоже, с точки зрения господина доктора здесь ничего особенного нет.
Томас (лицемерно). Напротив, я целиком с вами согласен. Пойди мы с самого начала по этому пути, ничего бы не случилось.
Мертенс (0 ажитации). Но почему же вы сразу так не подумали? Почему написали письмо, в котором попросту потешались над всем этим и поддразнивали его превосходительство, а в результате он прислал такой ответ?!
Томас. Потому что был идеалистом.
Mepтенс. Простите, господин доктор, я не дерзну усомниться, что вы идеалист - ученый вашего ранга не может не быть им. Но каждый человек, в том числе его превосходительство Йозеф, добр и способен понять благородные побуждения, и мне кажется, идеалист должен убедить его, должен хотя бы попытаться; я... мне кажется, идеалист - это... ну, словом, человек с идеалами!
Томас (с издевкой). Мадемуазель Мертенс, милая, идеалы - самые заклятые враги идеализма! Идеал - это мертвый идеализм. Истлевшие останки...
Мертенс. О-о-о! Дальше слушать незачем, все ясно: вы опять насмехаетесь, надо мной тоже! (Она еще прежде постучала в дверь и ждала ответа. Теперь уходит с обиженно-высокомерным видом.)
Томас (мгновенно переменив тон). Ты здесь единственная, с кем я могу говорить, не опасаясь превратных толкований: скажи, что у вас с Ансельмом не так?
Регина (строптиво). Почему не так?
Томас. Вы оба знаете, что с вами что-то не так. Ты перестала мне доверять?
Регина. Да.
Томас. И правильно!.. Когда-то мы считали себя новыми людьми! А что в итоге получилось?! (Хватает ее за плечи и трясет.) Регина! Ведь получилось-то посмешище!!
Регина. Я на миропорядок не замахивалась. Это вы без меня!
Томас. Ладно, ладно. Ансельм, Йоханнес и я. (По-прежнему взволнованный воспоминаниями.) Мы все ставили под сомнение: чувства, законы, авторитеты. Все вновь было сродни всему, и одно могло превращаться в другое; бездны между противоположностями мы засыпали, отверзая их во взаимосвязанном. Человеческое было в нас заложено во всей его исполинской, невостребованной, вечной возможности созидания!
Регина. Я всегда знала, что в замыслах обязательно есть какая-то фальшь.
Томас. Да-да, ладно. Мысли, счастливые мысли, которые гонят сон, не дают усидеть на месте, несут тебя, как лодку, подхваченную течением, - такие мысли наверняка в чем-то фальшивы.
Регина. А я тем временем молила Господа даровать мне одной что-нибудь необычайно прекрасное, такое, что вам никогда в голову не придет!
Томас. И что получилось?
Регина. Что ты хочешь этим сказать? Ты достиг всего, чего хотел!
Томас. Ты хоть представляешь себе, как это легко? Поначалу все идет медленно, с раскачкой, а потом - ускоренно падаешь вверх! На наклонной плоскости одинаково легко двигаться и вверх, и вниз... Через полгода, если вовремя не разругаюсь с Йозефом, я стану ординарным профессором. За всю мою жизнь я не знал ничего более постыдного, чем успех. А теперь выкладывай: что там за история с Йоханнесом?
Регина. Вы все - мастера говорить, это вас выручает. Я так не хочу. Моя правда жива, только пока я молчу.
Томас. И без того не поймешь, по какому случаю вы уезжаете в путешествие - по случаю свадьбы или по случаю помолвки, а вы еще и покойника с собой приглашаете!
Pегина. Я не хочу говорить об Йоханнесе!!
Томас. Но ты же никогда не любила его так... безмерно? А нынче? Нынче он прямо идеал!.. У Ансельма есть в этой истории вполне определенный умысел - какой именно?!
Регина. Ансельм ничего не делает без определенного умысла.
Томас. Да-а?! Вначале-то было не так? А теперь, когда его слушает Мария, он просто невыносим. И все, что он делает, это своего рода душевный обман?!
Регина (спокойно). Да, обман.
Томас (растерянно смотрит на нее; потом нарочито сухо). Ну хорошо. И какой же в этом смысл?