Встав, он воздел трепещущую руку
В благочестивом гневе к небесам
И, указав на выпавшую чашу,
Сказал мне, обратясь: "Настанет миг,
И бог, тобой повергнутый, повергнет
Тебя; твой дом покинет слава; мудрость
Исчезнет из души твоей; в расцвете
Всех сил ума владеть тобою станет
Безумье сердца; страсти обуяют
Тебя тогда, когда в других они
Молчат иль мягко сходят в добродетель;
Величие, краса других голов
Сойдет к твоей, чтоб снять ее; почет
Твое паденье возвестит, седины
Твой срам, и общим результатом - смерть,
Но не такую, что прилична старцу!"
Сказав, ушел он. Этот час настал.
Анджолина
Но как же ты, с таким предупрежденьем,
Рок не пытался отвратить, хотя бы
Епитимью отбыв за свой поступок?
Дож
Слова, сознаюсь, мне запали в сердце.
Так что нередко в суматохе жизни
Я вспоминал их - некий призрак звука,
Вливавший дрожь в мои больные сны.
Я каялся; но не в моей природе
Идти назад: что быть должно, то будет,
И - не боялся я. И даже больше:
Ты помнишь, - да и все об этом помнят,
В тот день, когда из Рима прибыл я
Уже как дож, туман необычайный,
Невиданный пред "Буцентавром" встал,
Как облачный тот столп, что из Египта
Евреев уводил, и кормчий, сбившись,
Привел корабль не к Рива-делла-Палья,
Как надо было, а к святому Марку,
К той колоннаде, где казнят обычно
Преступников, - и там сошли мы. Вся
Венеция была потрясена
Зловещим этим предзнаменованьем.
Анджолина
Ах, бесполезно вспоминать об этом
Теперь.
Дож
Я все же радуюсь при мысли,
Что это все - веленья Рока: легче
Богам поддаться, а не людям; лучше
Уверовать в судьбу, а в этих смертных,
По большей части жалких, точно прах,
И столь же слабых, видеть лишь орудье
Верховных сил. Ведь сами по себе
Они не годны ни на что; не им
Быть победителями человека,
Кто побеждал для них.
Анджолина
Свои минуты
Последние, отдай иным порывам,
Смягчись и, примиренный даже с ними,
С презренными, на небо возлети.
Дож
Я примирен уверенностью твердой,
Что день придет - и дети их детей,
И этот гордый град в лазури водной,
И все, на чем их власть и блеск держались,
Все станет разореньем и проклятьем,
И новые под свист народов рухнут
Тир, Карфаген, приморский Вавилон.
Анджолина
Так говорить не время; буря страсти
И в смертный миг тебя стремит. Смирись!
Не обольщайся: ты врагам безвреден.
Дож
Я - в вечности уже, гляжу я в вечность,
И так же ясно, как в последний раз
Столь нежное твое лицо я вижу,
Я вижу дни, о коих говорю,
Судьбу вот этих стен, объятых морем,
И всех, кто в стенах!
Страж
(выступая вперед)
Дож венецианский,
Прошу вас: Десять ожидают ваше
Высочество.
Дож
Прощай же, Анджолина!
Последний поцелуй!.. Прости мне, старцу,
Мою любовь, столь роковую; память
Люби мою; я не просил бы столько,
Живя, но ты теперь смягчиться можешь,
Дурных во мне уже не видя чувств.
К тому ж плоды всей долгой жизни - славу,
Богатство, имя, власть, почет - все то,
Что взращивает даже на могилах
Цветы, - утратил я! Нет ничего
Ни дружбы, ни любви, ни уваженья,
Что хоть бы эпитафию могло
Исторгнуть у родни тщеславной! В час я
Жизнь вырвал с корнем прошлую; изжито
Все! Только сердце чистое твое
И кроткое осталось мне; и часто
Оно, храня безмолвную печаль...
Как ты бледнеешь!.. Ах, она без чувств!
Не дышит!.. Пульса нет!.. Конвой! на помощь!
Я не могу ее оставить... Впрочем,
Так лучше: вне сознанья нету мук.
Когда она из мнимой смерти встанет,
Я буду с Вечным. Кликните служанок.
Еще взглянуть! Как лед рука! Такой же
Быть и моей, когда очнешься!.. Будьте
С ней бережны; спасибо! Я готов.
Входят служанки Анджолины и окружают бесчувственную
госпожу. Дож и стража уходят.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Двор во Дворце дожей. Внешние ворота заперты, чтобы не проник
народ.
Входит дож в парадном облачении, сопровождаемый Советом
Десяти и другими патрициями, в сопутствии стражи,
пока процессия не достигает верхней площадки лестницы Гигантов,
где дожи приносят присягу. Палач уже находится там со своим
мечом.
По прибытии председатель Совета Десяти снимает дожескую
тиару с головы дожа.
Дож
Дож стал ничем, и я опять - Марино
Фальеро наконец; приятно быть им,
Хоть на минуту. Здесь я был увенчан
И здесь же - бог свидетель! - с облегченьем
Снимаю этот роковой убор,
Сияющую погремушку эту,
Безвластия насмешливый венец.
Один из Десяти
Дрожишь, Фальеро?
Дож
Старческая слабость.
Бенинтенде
Фальеро! Нет ли у тебя к Сенату
Просьб, согласуемых с законом?
Дож
Что же:
О милости к племяннику прошу,
О справедливости к жене; ведь смертью,
Такою смертью, думаю, сквитался
Я с государством.
Бенинтенде
Мы уважим просьбу,
Хотя твоя неслыханна вина!
Дож
Неслыханна! Да, тысячи владык
В истории злоумышляли против
Народа! За свободу же его
Погиб один лишь и один погибнет.
Бенинтенде
И кто они?
Дож
Спартанский царь и дож
Венецианский: Агис и Фальеро!
Бенинтенде
Что хочешь сделать иль сказать еще?
Дож
Могу ль я говорить?
Бенинтенде
Ты можешь; помни,
Однако, что народ - за воротами
И голос твой к нему не долетит.
Дож
Я воззову ко Времени, не к людям,
И к Вечности, уже причастный к ней.
О вы, стихии, в коих растворюсь я,
Пусть голос мой как дух над вами реет;
Ты, синий вал, стремивший флаг мой; ветер,
Любовно им игравший, надувая
Крылатый парус, что летел к победам
Бесчисленным; ты, родина, которой
Дарил я кровь мою, и ты, чужбина,
Что эту кровь из щедрых ран пила;
Вы, плиты, кровь с которых, не всосавшись,
Взойдет горе; ты, небо-восприемник;
Ты, солнце, факел этой казни; ты,
Кто зажигает или гасит солнца!
Глядите! Я - виновен. А они
Безвинны?! Гибну я; но мщенье - будет!
Грядущие века встают из бездны
Явить моим глазам, еще открытым,
Что станет с гордым градом, над которым
Вовек виси проклятие мое!
Да, зреет втайне день, когда ваш город,
Твердыня, отогнавшая Аттилу,
Падет - и подло, без борьбы падет
Перед Аттилою-ублюдком, меньше
Потратив крови на свою защиту,
Чем эти жилы пролили в боях
И здесь прольют в миг казни. Продадут
Его и купят, и с презреньем на него
Воззрит владелец. Станет он уездом,
Империи ничтожным городком,
С Сенатом раболепным, с нищей знатью,
Со сводниками вместо горожан.