Мать сидела на кухне и печатала - она печатала быстро и ловко, - а на ушах у нее были надеты наушники от шума, который мешал ей работать. Дед пил чай и слушал радио.
Мать улыбнулась Сократику и спросила:
- Что тебе в воскресенье не спится?
- Надо, - ответил Сократик и от сильного волнения добавил почти шепотом: - Я иду за кладом.
Мать снова улыбнулась, и Сократик догадался, что она ничего не слышала сквозь свои наушники, а дед почему-то к его словам отнесся спокойно. Такая, значит, у него была выдержка.
- За кладом, за каким еще кладом? Романтик. - Дед глубокомысленно вздохнул. - Подрастешь, оценишь все по-новому: и людей и события. Сердце зачерствеет, чужая боль останется в стороне, а будет волновать только то, что рядом, что твое. Вот это будет волновать: свои дела, свои дети, своя квартира, может быть, своя работа.
Слова деда впивались в Сократика, как иглы: "сердце зачерствеет" - одна игла; "чужая боль останется в стороне" - вторая. Ну, а как же тогда все те люди, которые из-за других бросаются под поезда или в огонь? Как тогда врачи сами делают себе прививки, испытывая новые лекарства? Как же тогда они?
- Неправда, - сказал Сократик. - Не могут все люди быть плохими. Не могут.
- А разве это плохие люди, которые думают о себе? - сказал дед. - Ты, например, думаешь о матери и о себе. Мать думает о тебе и обо мне.
- А кто же тогда плохие люди? - спросил Сократик с вызовом.
- Воры, бандиты, предатели, - сказал дед.
- И все?
Дед встал и повернулся, чтобы уйти. У него была широкая, совсем не стариковская спина, и Сократику вдруг показалось, что дед стоит уже там, у стены с кладом, вертит своей дрелью.
Сократик был готов, чтобы нанести главный удар, который должен был остановить монотонный стук машинки, заставить вскочить маму, которая сидела, запечатав уши, и они с дедом были для нее как актеры из немого кино.
- А доставать чужие деньги из стен старых домов и присваивать себе это что же, хорошо или плохо? - закричал Сократик.
Он так сильно крикнул, что даже мать услышала. Она перестала печатать, сняла наушники и повернулась к нему.
- Я все слышал, - сказал Сократик. - Ночью проснулся и все слышал.
- Что ты слышал? - спросила Галя.
- Все... И как дед рассказывал про Назарова, и про его клад, и про то, что вы хотите оставить его себе... - Он сжался и готов был ко всему: к отчаянному крику, к драке и к радости, если они признаются ему во всем.
- Про Назарова мы разговаривали, это правда, - сказала Галя. - А про клад... Первый раз слышу...
- Мечтательно, - сказал дед. - Что тебе еще приснилось?
- Не притворяйтесь, не притворяйтесь, - закричал Сократик, - я все знаю!..
- Ты не заболел? - Галя подошла к сыну, таким возбужденным он никогда раньше не был.
- Я все слышал, попятно? Все!.. У вас ничего не получится!..
- Юра, даю тебе честное слово, - сказала она. - Клянусь тебе, что этого ничего нет... Успокойся... - Она села рядом с ним. - У тебя и раньше так иногда бывало, когда ты был поменьше. Тебе что-нибудь приснится ночью, а ты считаешь, что это было на самом деле. Ну-ка, садись к столу и выпей чаю.
Он вяло, нехотя выпил чай, еще до конца не сознавая, что произошло, и вернулся в комнату. Но когда он остался один, то вдруг разревелся, как девчонка. Потом стал торопливо, дрожащими руками перебирать вещи, потому что решил немедленно уехать. А что же ему еще оставалось?
Он услышал шаги матери и задвинул ящик своего стола.
- Ты далеко собрался? - спросила Галя и подозрительно оглядела сына.
- К ребятам, - соврал он, стараясь не смотреть ей в глаза.
- А ты никому не рассказал об этом... твоем кладе?
- Нет.
- Но как ты мог о нас подумать такое? - спросила Галя, но увидела лицо Сократика и сказала: - Ну ладно, иди погуляй, потом об этом поговорим... Нам вообще о многом надо поговорить.
Сократик в последний раз оглядел комнату, посмотрел на фотографию отца, мельком перехватил беспокойный взгляд матери, быстро оделся и вышел на улицу.
У него теперь было только одно желание: исчезнуть куда-нибудь, пропасть, чтобы навсегда все забыли, что есть на свете Сократик.
На улице Сократик спохватился, что у него нет денег, а без денег куда уедешь?
Он уже готов был вернуться, броситься к матери и рассказать ей все и умолить ее сегодня же уехать из Москвы, сию же секунду уехать. Но все же он не пошел домой, потому что понимал, что мать и дед начнут его успокаивать и отговаривать и объяснять ему, что так делать нельзя. Что есть работа, и ее не бросишь, что есть квартира, и ее тоже не бросишь. Но сейчас Сократик не мог всего этого понять, для него сейчас было важно только одно: скрыться, пропасть, не видеть больше никогда ребят из своего класса.
И тогда он пришел к Федору Федоровичу. Ему долго не открывали, а потом наконец перед ним появился заспанный Федор Федорович, удивленно посмотрел на Сократика, пропустил без слов в комнату и сказал просто:
- Ну, выкладывай.
Ему было нелегко рассказать эту дурацкую историю про клад. И поэтому он начал рассказывать про все, про всю свою жизнь: про мать, и про деда, и про Геннадия Павловича, который мешал им жить. Про то, как он любил Ивана, и про урок истории, и про Тошку, и про то, как он мечтал помириться с Иваном, и тут ему приснился этот сон, и как Иван обрадовался, и как весь класс восхищался им, и как было понятно это...
- Куда же ты теперь? - спросил Федор Федорович.
- Поближе к полюсу, - ответил Сократик. - Если вы мне еще верите, одолжите денег. Я, как заработаю, сразу верну.
- Я тебе верю, - сказал Федор Федорович. - А другие что о тебе подумают?
Сократик промолчал, ему было теперь уже все равно, что о нем думают. И Федор Федорович понял его состояние.
- Значит, твердо решил уехать? - спросил Федор Федорович.
- Да, - ответил Сократик.
- А мать?
- Я ей не очень нужен.
- Ну что ж, беги... Дезертируй! - Он прямо кричал. - Не ожидал я, что ты струсишь...
И даже это Сократик выдержал.
- Если не хотите давать денег, то не надо, - сказал Сократик. Он встал, чтобы уйти.
- А это ты видел? - Федор Федорович повернулся к нему спиной и рывком сорвал с себя рубаху. И Сократик увидел исхлестанную шрамами спину Федора Федоровича. - Из лоскутков сшили. - Он надел рубаху. - Я ведь летчиком был. Для меня самое главное в жизни было небо и самолеты. А мне сказали, что я отлетался. Три года я провалялся в постели. Врачи думали, не встану, а я встал... Думаешь, мне было тогда легче, чем тебе сейчас? Ты пойми, человека украшает не только сила и победа, но и признание собственного поражения. А вот бегство и трусость еще никого не спасали. - Он говорил ему жесткие слова, но как-то надо было пробиться сквозь эту стенку молчания. - Ты сейчас пойдешь к ребятам и все им объяснишь. Ну, иди, иди.
И Сократик ушел.
А Федор Федорович подошел к окну, чтобы посмотреть ему вслед. Может быть, он зря его отпустил одного? Но он мечтал, чтобы его ученики выросли нетерпимыми, исступленно-нетерпимыми ко лжи и добрыми к человеку. И ему казалось, что из этого Юрия Палеолога должен получиться именно такой человек. И поэтому сегодняшний путь он должен проделать один.
Нет, он не сбежит, этот Сократик. Иначе ведь не стоило бы столько страдать те три года, иначе не стоило бы приходить в эту школу...
Сократик шел, вобрав голову в плечи. Сверху, с десятого этажа, он казался совсем маленьким...
22
Во дворе назаровского дома собралась толпа ребят. Они суетились, разговаривали, толкали друг друга. И все люди, которые выходили из разных подъездов, непременно оглядывались на них, а многие даже подходили и спрашивали, зачем они здесь собрались. Но те, конечно, хранили тайну.
Когда Сократик увидел эту рокочущую толпу, он в испуге замер в воротах.