От ударной волны пошатнулась твердь, и серая, не понравившаяся мне еще неделю назад, похожая на московское ветхое жилье трехэтажка, стеная бетонными перекрытиями и погребая всех, кто оставался внутри, обрушилась и рассыпалась в прах.
— Я ничего не понимаю!.. — прокричал я.
Осатанев от напряжения, я шагнул под струи дождя, и они показались мне обжигающими…
Небо над городом хищно светилось искристым светом. Приглядевшись, я, к величайшему своему ужасу, различил воронку, вращающуюся в нескольких десятках километров над моей головой. Диаметр этой бездонной, уходящей ввысь ямы я мог представить. Я знаком с астрономией и примитивной математикой. Мне стало страшно, когда я понял, что этой клубящейся сизой поволокой воронкой можно накрыть и этот город, и находящуюся в тысячах километров отсюда Московскую область…
Десятки, сотни, тысячи людей ломились во все известные мне здания городка: магазины, здание милиции, леспромхоз, пылающий так, что даже у меня, находящегося в километре от него, гудели и трещали на голове волосы.
Сотни обезумевших человеков, винтиков, составляющих огромный механизм, без которого не может существовать ни один город, — мне видно это со стороны, а что не видно, то додумывает мой разум, — рушили мебель, поджигали и без того гудящий от огня город, били стекла, избивали себе подобных и хулили все, что видели перед собою…
Я отшатнулся в сторону.
Мимо меня, срывая на бегу китель и рубашку, пробежал майор милиции. В глазах его не светилось и капли разума. Только страх. Ужас. Ничто.
Он убежал за угол, едва не упав на повороте. И через мгновение его крик: «Пощадите!..» потонул в громе. Невиданный по силе толчок толкнул школу, и я увидел небо над северным крылом здания: оно было багряным…
Ледяной ужас сковал мои члены. Лицо майора, искаженное от муки и боли, показалось мне знакомо. Когда прозвучал очередной взрыв, я вспомнил: «Шутим, гражданин»… Пусть среди этого хаоса меня поразит молния, если это был не он…
Если я пьян, то это невероятно. Быть того не может, чтобы белая горячка случалась от двух-трех стаканов портвейна пять-шесть раз в неделю.
И я с исказившимся от ярости лицом развернулся к девушке.
Ослепленный новой догадкой, я почувствовал то, что врачи именуют адреналиновыми кризами. Страх за жизнь нарастает как ком снега, катящийся с горы, и в конце ждет либо инсульт, либо нервный срыв, что не лучше, а иногда и сумасшествие…
Я еще раз посмотрел на пылающий город. Из всего перечисленного оставалось только сумасшествие.
Мое неверие собственным глазам было столь велико, что я прижал к ним ладони и пробормотал что-то, дать чему отчет был не в состоянии. Подозреваю, я молился Христу, чтобы тот снизошел до меня, воинствующего атеиста, просветил и успокоил. Но он был в этот вечер ко мне равнодушен.
Когда же мне на плечо легла рука, я отрешился от бесполезных мыслей и убрал от лица руки. За моей спиной стояла Лида, и она спрашивала:
— Так что ты думаешь, Артур, о всаднике на Коне Белом?
— Будь ты проклята!.. — взревел я, безумными, широко распахнутыми глазами глядя на охвативший городок ужас. Обхватив разрывающуюся от непонимания голову, я прокричал, и хрип мой утонул в реве сирен: — Ты насыпала мне в кофе отраву, дрянь!!
И голос мой утонул в грохоте мира.
— Зачем? — шепнула она мне в ухо, привстав, видимо, на цыпочки. — Чтобы завладеть твоим пледом?
Как странно, что ее шепот я слышал очень хорошо…
Вытянув тяжелую, как стрела крана, руку, я схватил ее за плечо и сжал так сильно, что не выдержал бы и мужчина. Но она лишь подняла на меня ледяной взгляд.
— Я покажу тебе более того, что ты увидел, — услышал я за спиной. — Сейчас ты станешь свидетелем большего. Гораздо большего… Смотри!
Я послушно и беспомощно развернулся лицом к городу и совершенно потерял рассудок.
Церковь, стоящая неподалеку от школы на улице Осенней, вдруг стала разваливаться прямо на моих глазах. Золотистые, уже тронутые дымной сажей купола дрогнули и стали сваливаться с храма, деформируясь и разваливаясь на полосы. Ничего более страшного в своей жизни я не видел, клянусь…
Пламя уже завладело всей церковью и устремилось высоко вверх, трещало громко и ритмично. Дрожа от температуры, стеной лихорадочных языков пылало все — стены, придворные церковные постройки, крестильня… Колокола гремели, словно изнывающий от угара звонарь сошел с ума и, вместо того чтобы бежать прочь, повис на веревках, да так и остался раскачиваться, пытаясь распутать завязанные дьяволом узлы.
Одна-единственная маковка с крестом стояла посреди этой беспросветной огненной пурги, и сусальное золото креста светило мне в глаза, заставляя жмуриться и морщиться…
И вдруг за пылающими стенами что-то стукнуло и застучало, словно покатились первые камни будущего горного обвала. В слепые окна выбросило шары тугого пламени, церковь дрогнула в последний раз, и золотой крест сорвался с повалившегося набок купола, словно кто-то схватил его и запустил в мою сторону…
Закричав от собачьего страха, я сделал несколько шагов назад, предполагая, видимо, что это может спасти мне жизнь. Но капризу то ли господа, то ли дьявола было угодно, чтобы крест, взорвав передо мной землю, словно взрывом снаряда, ушел наполовину в землю, да так и остался стоять, чуть накреняясь в сторону.
— Ты видишь это? — подходя к нему и стирая рукой слой копоти, прошептала Лида. И я снова удивился: ее спокойный голос я слышал среди неимоверного грохота легко и свободно. — Это конец всему. Конец городку, миру, жизни. Апокалипсис начал свое движение. Снята первая печать, вылетел Конь Белый. Тебе нужно объяснять, что случится, когда Агнец снимет вторую печать?
— На волю устремится Конь Рыжий… — прохрипел я. — Сидящему на нем дано взять мир с земли, чтобы люди убивали друг друга… — Подняв лицо к багровому небу, на котором бесновались серые тучи, я дико закричал: — Не верю! Будьте вы все прокляты, твари! Это не для меня все!.. Не для меня!..
— Так как же мне верить словам твоим о невозможности существования книги, если все, что в ней написано, ты видишь сейчас перед своими глазами?
В голосе ее не было и тени истерики. Словно это именно она, а никто другой был причиной гибели города.
— Нам нужно поговорить, Артур…
Я разлепил веки, убрал от лица ладони и захохотал.
— Еще?! Ты — дура?!
— Если не сделать этого, — продолжила она с невозмутимостью, заставившей меня замолчать, — ты будешь среди них.
И она показала рукой на озверевшую толпу, рвущую себе подобных зубами.
Я сошел с ума вместе с этим городком. Или просто жил вместе с ним общей жизнь все эти годы, да только никогда не догадывался.
Она взяла меня под руку и повела к дому. Я не помню, как вошел. Не могу припомнить, как оказался на диване и как на меня, обдав прохладой, лег плед.
Когда я открыл глаза в следующий раз, ее не было. Куда она могла деться глубокой ночью, мне было непонятно. На улицах в это время тьма египетская.
Между тем в голове моей стоял полнейший туман, губы пересохли до такого состояния, что шелестели, когда я поднимался с лежанки. Дрожащей рукой я попытался нащупать на столе стакан — неважно, чем наполненный, лишь бы его содержимое можно было пить, — и я не нашел его.
Мне пришлось встать и добраться до холодильника. Там должна была находиться непочатая бутылка вина. Но и ее не было на месте. Тогда я свинтил крышку с бутыли минералки и пил так долго, что едва не задохнулся.
С бутылкой в руке и с непроходящим ужасом внутри, превращавшим мои внутренности в дребезжащий ливер, я подошел к открытой двери и толкнул ее…
Город спал.