Я понял, что это собрание в некотором роде должно было стать местом моего чествования или бесчестья, смотря по тому, как, удачно или неудачно, я выберусь из паутины вопросов, которую сплетут эти люди:
– Я всегда презирал математику, – сказал Англарес, – но должен признать, что она приносит некоторую пользу: например, теория вероятностей – в качестве научной базы для астрологии.
– Я никогда не изучал эту проблему, – сказал я, – и никогда не занимался прикладной математикой.
– Математика очень бесчеловечна, – сказала госпожа Англарес.
– Я посвятил ей всю жизнь, – ответил я.
– Не боитесь ли вы стать столь же бесчеловечным?
– Я не забочусь о том, чтобы быть человечным. Две дамы пожали плечами с крайним презрением и принялись шептаться между собой.
– Он человечен, поскольку он – поэт, – сказал доброжелательный Саксель, – а поэт, потому что математик.
– Поэт! Поэт! – воскликнул Англарес, – это легко сказать.
Атмосфера тут же потеплела: «мы хотели бы узнать об этом поподробнее».
Фраза означала приглашение к беседе.
– Это не так-то просто, – сказал я, – и я не знаю, с чего начать, чтобы объяснить вам красоту теории автоморфных функций или даже более простое – конические сечения. Нужно этим заниматься, чтобы что-то заметить, иначе получится пустая болтовня.
Воцарилось молчание: я понял, что перешел на претенциозный тон, но мне уже приходилось поддерживать свою репутацию. Я продолжал:
– Что-то вроде архитектуры, – я колебался, – гармоничной.
– Нас интересует не это, – сказал Саксель, – но то, что вы мне иногда рассказываете о неудачах рационального построения.
– Которое не может исчерпать реальности, чуждой для него.
– Именно.
– Рациональный логический символизм, к которому мы прибегаем, не может ни постичь, ни выразить всю сложность математики. Я мог бы привести множество примеров на эту тему.
– Вы утверждаете, что математика – не создание человеческого ума?
– Точнее, она – его объект. Скорее, это наука, сходная с ботаникой и этнографией. Здесь исследуют, а не создают.
– Поистине это очень интересно, – сказал Англарес, протирая пенсне.
«Что он в этом понимает», – подумал я. Он осведомился:
– Но что конкретно вы исследуете?
– Мир математических реалий.
– И как вы его исследуете?
– Всеми возможными способами.
– И вы говорите, что этот мир ускользает из-под контроля разума?
– Мне так кажется.
– Значит, существует что-то вроде математического бессознательного, – сказал мой собеседник с явным удовлетворением и, обращаясь ко всем прочим, воскликнул:
– Итак, разум вновь побежден; бессознательное побеждает на всех фронтах!
Эта новость вызвала всеобщий восторг, который захотели разделить даже две дамы. Их согласие добавило мне очко: я счел возможным не исправлять мою не совсем верно понятую мысль или подобие моей мысли. Вашоль смотрел на меня с симпатией, даже с нежностью.
– Это знак, – сказал он, – революция духа совершается во всех областях.
Саксель был горд за меня. Двое других, я думаю, были недовольны – по крайней мере, высоколобый молодой человек по имени Луи Шеневи, как я узнал гораздо позже этим же вечером; что касается шестого пассажира, которого звали Венсан Н., казалось, что на этот новый корабль он взберется лишь с огромным отвращением. Итак, Шеневи и Н. дулись, Саксель гордился мной, а соглашатель Вашоль одобрял. Очевидно, что они всё преувеличивали. Англарес же пожинал новую славу. Придерживаясь линии наименьшего сопротивления, он спросил меня:
– А случайности? Нет ли в математике случайностей? Я обдумывал, что следует ему ответить.
– Любое число – это сумма девяти кубов, не больше, – сказал я.
На лицах моих слушателей при этом высказывании особого отвращения не отразилось. Англарес внимательно слушал, а Саксель улыбался с видом человека, который уже знает, в чем тут фокус.
– Это теорема, – добавил я. – И она нуждается в доказательстве.
Существуют только два числа, о которых и без доказательства известно, что для них необходимо ровно девять кубов. 23 и 239. Мы не знаем, есть ли другие. Доказано только, что их количество ограниченно.
– Я не вижу в этом случайности, – сказал Англарес.
– Правильно. Но нет и никакой разумной причины для того, чтобы все обстояло именно таким образом.
– Разумной причины? Значит, математическое бессознательное точно существует?
Я не ответил. Англарес счел себя удовлетворенным. Я – не меньше. Мы заговорили о другом.
В полночь некоторое оживление навело меня на мысль, что пора уходить; я ошибался – вечер, напротив, приближался к самому разгару.
– Пожалуйста, Алиса, будь добра, принеси мне сегодняшний конверт, – сказал Англарес, усаживаясь за свой письменный стол.
Мы расположились вокруг него. Через несколько секунд госпожа Англарес вернулась в комнату с конвертом, запечатанным пятью печатями из серебристого воска. Англарес взял его и протянул нам.
– Кто хочет открыть?
На конверте мелким и ровным почерком была написана дата этого дня, теперь прошедшего. Вызвался Саксель; в полной тишине сломав печати, он развернул бумагу и прочитал следующее:
«Предсказания на день 18–17 х. Травы потухли на стальной равнине, где пьют огурцы. Видел ли ты облако из зонтов, что вдыхало бесконечный простор вершин? Плыви же в океанах, побежденных постоянными ветрами, которые офицеры с позеленевшими от водорослей зубами пересекают медленным шагом. Я вижу, как растут сабли на девяти костях, что предлагают астрологам бесчисленные божества. Вернувшись к тем берегам, где умерли наши отцы, идет вперед человек, вооруженный медленными лошадьми».
– Красивые стихи, – сказал Саксель после общей паузы.
– Оставите ли вы когда-нибудь свои эстетские замечания? – воскликнул Вашоль раздраженным тоном.
Англарес взял бумагу и внимательно перечел ее; Вашоль нагнулся над его плечом и уставился на вертикальные линии, которыми была испещрена его переносица.
– Нет никакого сомнения в том, что таким образом он считал себя вовлеченным в общение с оккультными силами.
– Потрясающе, – наконец пробормотал он. Мы посмотрели на Вашоля.
– Вы можете предложить толкование?
– Это проще простого! – ответил он улыбаясь. Потом взглянул с понимающим видом на предсказателя.
– Объясните им, – сказал Англарес, который, как мне показалось, сам понимал гораздо меньше.
– Это просто и потрясающе! Две сабли – это два числа, о которых только что говорил наш друг. Девять костей – это, очевидно, девять кубов, которые они составляют в сумме. Астрологи – это математики, а бесчисленные божества – это все числа. Те берега, где умерли наши отцы, – это математика, о бессознательной природе которой мы не знали до сегодняшнего дня. Человек, который идет вперед, – это наш друг, и медленные лошади, которыми он вооружен, – это рациональные доказательства. Вот и все.
– Очень сильно, – сказал Англарес.
– Когда же вы составили это послание? – спросил Саксель.
– Две недели назад, – ответил Англарес, – в то время я и не думал о математике.
– Это одно из самых прекрасных ваших предсказаний, – сказал Шеневи.
– Определенно, Вашоль – лучший психоаналитик среди нас, – сказал Англарес.
– Толкование сложилось само собой, – сказал Вашоль.
Я был слегка ошеломлен, не понимая, в чем тут фокус.
– Но начало, как вы толкуете начало? – спросил Венсан Н.
– Это мертвый текст, – ответил Англарес.
– Конечно, – сказал его ближайший друг, – а вам что, остального недостаточно?
Несколько лучей этого сияния коснулось и меня. Потом все разошлись. Шеневи и его дама уехали в сторону Монмартра.