Больше не нужно было проставлять в своих тетрадках удовлетворительные отметки, тщательно подделывая подписи преподавателей…
Эти воспоминания нахлынули на меня под мерный стук колес телячьего вагона, уносившего нас на восток…
- Сека, давай пожрем! - развязывая свой мешок, протискивался ко мне Кащей. - Язва! Цепляй сюда Колючего и Витю. Завтракать пора!
- А что? Уже утро? - спросил я.
- Какая разница, утро или вечер? - проворчал Кащей. - Кишка кишке романсы поет. Значит пора заправляться.
Я осмотрелся вокруг. Все пассажиры нашего вагона валялись вповалку на нарах и на полу. Зря с вечера нервничали. Лежачих мест хватило всем. В крохотные зарешеченные оконца пробивался утренний свет. Расположившись в уголке, мы принялись за трапезу.
- Витя, у тебя чего, кликухи нет? - поинтересовался Кащей, загружая свой жевательный агрегат огромным куском копченой колбасы.
- Так это и есть кликуха. А зовут меня Володькой.
- А фамилия твоя, как? - не отставал Кащей.
- Викторов. А что? Ты собрался протокол допроса заполнять?
- Да не! Просто интересно. Никогда такой кликухи не слышал.
- Ну вот и услышал. Полегчало? - Витя явно был не в духе.
Постепенно проснулись все обитатели нашего вагона. Загромыхала дверь.
- Подготовились на оправку! По четыре человека! Первая четверка - вперед!
Поезд стоял на запасном пути какой-то небольшой станции. Сквозь шеренгу солдат нас по очереди водили в станционный туалет. Толпы зевак собрались, чтобы поглазеть на арестантов. Конвой постоянно отгонял баб, изо всех сил пытавшихся сунуть кому-либо из зеков батон хлеба или жареную котлету. Один мужичок, будучи сильно навеселе, с початой бутылкой водки лез на конвой.
- Ну чего ты, начальник? Пускай братки рванут по глотку! Ну хочешь, сам хлебни тоже!
- Касатик, пропусти! Дай накормлю сердешных! - прорывалась бабулька с кастрюлей вареной картошки, посыпанной укропом.
Потрясающе, но факт. Люди, которые приносят к поездам на продажу приготовленную ими пищу, чтобы заработать немного денег, с радостью отдали бы ее нам при первой возможности. И их совершенно не волнует, какие преступления мы совершили. Участие, доброжелательность и жалость светились в их глазах. Разве после этого поднимется у кого-нибудь рука обокрасть вот эту старушку с картошкой?
Как иногда просто в житейской практике то, что в теории слывет невозможным. Никакими пытками Буганов со своими «опричниками» не смог положительно повлиять на психологию своих подопечных. А маленькая старушка с кастрюлькой в руках, оставив неизгладимое впечатление в памяти, сыграла в моей будущей жизни решающую роль. Я прекрасно понимал, что не все люди одинаковы. Есть старушки - есть бугановы. Но было ясно и другое - невозможно причинить вред десяти бугановым, не задев хотя бы одну такую старушку.
- А ну, разойдись! - нервничал солдат.
Облегченные, с полотенцами и мыльницами в руках, карабкались мы в свой вагон. Несколько человек не вернулись. Очевидно, по дороге из туалета их отправили на пересылку или в зону этого населенного пункта. В вагоне стало посвободнее.
- А что, братки, может, перекинемся в три листика? - предложил Язва.
Карты были самой неотъемлемой частью тюремного житейского быта. После каждого изъятия во время обысков их тут же изготавливали вновь.
- Годится! - весело откликнулся Колючий, всегда с готовностью поддерживающий развлекательные мероприятия. - Сдавай!
Мы с удовольствием резались в буру, пока не почувствовали мощный толчок по вагону спереди.
- Паровоз прицепили, - заметил Витя. - Господа, никто не обратил внимания, что за станция?
- Не-е, - протянул Язва. - кончай играть. Сейчас тронемся. Больно хорошо спится на ходу.
Через несколько минут состав дернулся и, медленно набирая скорость, покатил на восток. Значительная часть наших попутчиков с удовольствием растянулась на нарах. Я завалился тоже.
Никто не знал конечного пункта нашего маршрута. Никто не знал, сколько времени мы проведем в пути. Никто не думал о свободе в будущем - слишком велики были сроки.
Но все без исключения вспоминали о свободе в прошлом. Кто-то вспоминал об оставленной на долгие годы и наверняка потерянной семье, кто-то - о любимой девушке, кто-то - о детях. И в мыслях этих преобладала горечь разлуки, утраты, тоски.
Брось ты, мама, обивать пороги,
Не давай смеяться над собой,
В наше время люди очень строги,
Ты не тронешь их своей слезой.
Из тюремного фольклора
НА КРАЮ
Наш состав снова стоял в каком-то тупике. За окошком было темно.
- Сека, ты что такой задумчивый? Бабу свою вспомнил? - теребил меня Кащей. - Давай собирайся, сказали, сейчас в баню поведут.
Смешной этот Кащей! Кличку ему подобрали классную. Посмотришь - действительно Кащей Бессмертный. Весь костлявый какой-то. Таинственный. Ничего о себе не рассказывает. А сам все хочет знать.
- Да нет у меня никакой бабы. Вспомнил, как пацаном развлекался. Шебутной был. Мать не могла справиться. Дружок у меня имелся - Мороз, вот и куролесили вдвоем. В четырнадцать лет в бессрочную колонию загремел.
- Где отбывал-то?
- Станция Анна. Слышал такую? В Воронежской области.
- Слышал, конечно! Сучья колония. Как же ты оттуда выбрался? В комсомол, случаем, не загоняли?
- Загоняли, да не загнали.
- А сколько чалился? - не отставал Кащей.
- Год. В сорок восьмом отец забрал на поруки.
- Везет же людям! - позавидовал Кащей. - А у меня ни матери, ни отца не было.
- Так от кого же ты родился? - съязвил я.
- Ну были, конечно. Только я их не помню, - сделал печальную рожу Кащей.
- Приготовится к бане! - забарабанил в дверь конвойный.
- Лафа [35] ! - обрадовался Кащей. - Хватай полотенце! Эх, веничек бы, попариться!
Загромыхала и сдвинулась в сторону дверь.
- А ну, выходи по одному! - отступил от вагона начальник конвоя, дав нам возможность спрыгивать на землю. Публика, отсидевшая и отлежавшая все свои конечности, весело повалила из вагона.
- Стройся по четыре! Вперед!
Предвкушая удовольствие, мы почти рысью бежали к еле виднеющемуся в темноте зданию. Внутри баня была оборудована по последнему слову техники. Не хуже, чем в любой московской тюрьме. В предбаннике стояли наготове четыре металлические тележки с торчащими вверх двухметровыми штырями, унизанными крючками. На эти крючки мы тут же, вынув из карманов все содержимое, развесили свою одежду, и мужичонка с большой бородой закатил тележки в печь. Получив после бани свои горячие шмотки, мы могли не сомневаться в том, что ни одно назойливое насекомое, скрывающееся в складках нашей одежды, никого из нас больше не потревожит.
На входе в помывочное отделение стояла женщина и каждого проходящего мимо нее награждала тычком в интимное место палкой, замотанной паклей. Предварительно этот инструмент она обмакивала в ведро с каким то дезинфицирующим раствором, который, по ее разумению, должен был избавить посетителей от возможности появления другой разновидности насекомых. Кроме должности экзекутора, эта женщина выполняла роль раздатчицы хозяйственного мыла, выдавая проходящим по крохотному кусочку. После того как за последним визитером захлопнулась дверь и защелкнулся замок, из нескольких десятков леек душа, расположенных под потолком, стал пробиваться пар.
Когда одновременно из всех этих леек хлынула вода, раздался всеобщий рев. Вода была настолько горяча, что казалось, будто нас варят живьем. Но деваться было некуда. Никаких кранов для регулировки температуры воды не было в помине. Пространства, куда бы не доставали струи, не оказалось. А потому, закрыв лица руками и согнувшись в три погибели, мы рванули к запертой двери и изо всех сил забарабанили по ней руками и ногами.
- Начальник! Холодную воду включи! Сваришь всех!
- Ой, извините! Забыл! Сейчас включу!
Наконец температура воды стабилизировалась.