Ведь не последняя же ты дрянь?
Голос у следователя был теперь скрипучим, неприятным, словно зубами он ломал перегоревшую жесть.
Волков понял, что следователь убежден в измене, а лишенный сомнений человек иные доводы, умаляющие главную, по его мнению, суть факта, попросту не воспримет.
- Другие сообразительнее тебя. У меня показания, как вербовали.
- Это подлость! - сказал Волков.
- Это формальность, - усмехнулся Гымза. - Майора Кузькина добренькие немцы оставили, а тебе и парашют и самолет... Понравился им очень?
Стиснув кулаки, Волков шагнул ближе.
- Ух ты, - бледнея ото лба к носу, Гымза опустил руку на кобуру пистолета. - Шлепну и до трибунала. Я таких в гражданскую на месте рубил. Для вас жизнь делали. С голодным брюхом фабрики отстраивали. Вот, мозоли еще не сошли... Родину, гнида, предал!
Пальцами Гымза опять сжал карандаш, точно эфес шашки. В дверь постучали.
- Кто? - резко спросил Гымза.
- Тут еще к вам, - просунув голову, сказал часовой.
- Пусти!
Два бойца ввели человека с худощавым нервным лицом и спортивной фигурой. Один из бойцов, кося на Волкова любопытные глаза, передал следователю отобранные документы, немецкий пистолет и ракетницу.
- Где взяли?
- В лесу, - ответил боец.
- Стрелял?
- И гранатами швырялся, - сказал другой боец, у которого выгоревшая пилотка едва закрывала макушку.
- Я солдат, - заговорил фальцетом этот человек, - и прошу обращенья, как с военнопленным.
- Знакомы? - кивнув на Волкова, спросил Гымза.
- Нет, - быстро проговорил тот. - Я солдат...
- Да брешет, - сказал боец. - Из банды, шо в лесу.
Какой он солдат!
- Уведите пока, - распорядился Гымза.
- Я тоже никогда не видел этого человека, - проговорил Волков.
- Что не видел его, поверю, - согласился Гымза. - У этих закваска иная, но черт один, как ни малюй. Я, Волков, шестые сутки на ногах. Давай-ка рассказывай сначала, и всю правду.
- Ничего другого я не могу сказать.
- Рассказывай, рассказывай. Я терпеливый.
Волков рассказывал заново то, что произошло с момента, когда бригада окопалась у реки. Гымза делал пометки в своей тетрадке, очевидно для того, чтобы сравнить его показания.
- Какое же вино лакал этот Ганзен? - спросил он.
- Не знаю.
- Ну ладно, - усмехнулся Гымза. - Припомни тогда, что этот майор говорил?
Волков, как мог, пересказал речь Ганзена.
Затем следователь потребовал описать его внешность, как он ел цыпленка, как держал рюмку. Вошел молодой, с худощавым, бледным, усталым лицом черноволосый полковник и, жестом разрешив капитану продолжать допрос, уселся за соседнюю парту, изучающе глядя на Волкова.
- А бумагу ты до ужина подписал? - равнодушно спросил Гымза.
- Я ничего не подписывал, - ответил Волков. - Ничего!
- Может быть, сфотографировали за ужином? - тихо спросил полковник. - И затем напугали этой фотографией?
Теперь лишь Волков догадался, почему следователь обстоятельно расспрашивал, как сидел и что делал немецкий майор.
- Нет, - сказал он. - Фотографии не было. Ничего не было.
- А почему головой дергаешь? Нервы тебя выдали, - улыбнулся Гымза. - И показания расходятся.
Первый раз говорил, что хотел бутылкой этого майора шарахнуть. Так? Так... А теперь вот, - он заглянул в свою тетрадку. - "Вино было на вкус кисло-терпким"
Твои слова? Твои!.. У меня, Волков, нервы покрепче Из одной бутылки вино с ним пил. Раскололся ты, Волков, как орех, раскололся. Даже неинтересно. Теперь говори все!
Волков молчал. Он вдруг почувствовал, что не может расцепить челюсти.
- Странно, - тихим голосом уронил полковник. - Что же вы молчите?
Волков повернул голову и увидел его лицо какимто расплывчатым, будто в тумане.
- Отправьте задержанного в коридор, - сказал полковник.
Пол коридора был истоптан, валялись окурки, шелуха семечек. Двое часовых неподвижно стояли у выхода.
Тускло поблескивали штыки винтовок.
- А ну, встань к стенке, - потребовал один из них.
Волков прислонился к стене. Где-то была трещина или неплотно закрылась дверь, и он услышал разговор.
- Все улики налицо, - говорил следователь.
- И в прошлом деле были улики. А что выяснилось?
- Но заявлял же тот, будто армия у нас отстала.
С этими мыслями - шаг до измены. Война скажет, кто прав. Я не о себе забочусь. Своей шкуры никогда не жалел...
Голоса их стали неразборчивыми, приглушенными.
Через минуту полковник вышел хмурый, сосредоточенный, быстро пробежал мимо Волкова, даже не взглянув на него.
Ill
Командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник Кирпонос сидел за грубо сколоченным дощатым столом в крестьянской избе. На столе была разложена карта. Прихлебывая кипяток, заправленный в глиняной кружке побегами вишни, Кирпонос не очень внимательно слушал доклад начальника контрразведки и смотрел на карту, где синие стрелы уперлись в Житомир. Генерал-полковник думал о том, что южнее немецкого танкового клина оставались три армии. Сотни тысяч бойцов с артиллерией, обозами, штабами могли теперь оказаться в кольце. Но еще большая угроза возникнет, если танки двинутся на Киев и рассекут фронт. А где ждать удара, Кирпонос не знал. Он мог приказать отходившим армиям с юга атаковать противника, но для того, чтобы вся эта масса войск перегруппировалась, нужно несколько дней. Если же армиям прекратить контратаки и отступать быстрее, то усилится нажим в центре.
Фронт был, как сложный организм, где действовало более миллиона людей, десятки танковых бригад, авиационные эскадрильи, ремонтные мастерские, госпитали... И от всех частей в штаб поступали различные сигналы. Командующий почти с физической болью ощущал тяжелые удары и вонзающиеся клинья в этот организм. Стоило ему перебросить какие-нибудь резервы, и Удар наносился по другому ослабленному месту. Тот замысел, который утром был хорош, днем оказывался негодным.
"Рундштедт маневрирует всей танковой группой, - думал он. - У нас танки разбросаны по линии фронта".
И второй день Кирпонос не мог принять окончательного решения. Он чувствовал, что обстановка на участке прорыва становится все опаснее, но знал также, что от его решения будет зависеть судьба Киева, а может быть, и юга страны.
Черноволосый, с бледным лицом кабинетного работника, всегда улыбающийся, а сейчас измученный бессонными ночами, полковник Сорокин медленно, как бы отбирая нужные слова, говорил, что участились диверсии в тылу и это признаки близкого наступления...
То и дело входили, прерывая начальника контрразведки, штабные генералы. Донесения из частей свидетельствовали, что противник усиливает натиск по всему фронту. Командующий давал распоряжения перебросить танки либо артиллерийскую бригаду, но тут же выяснялось, что танки где-то уже ведут бой, а эта артиллерийская бригада не имеет снарядов. Из-за некоторых панических донесений терялась ясность всей ситуации.
Обстановка и на других участках была трудной:
в Белоруссии немцам удалось рассечь фронт, их моторизованные корпуса стремились выйти на оперативный простор И все резервы Ставка поэтому бросала, чтобы задержать противника там, на дальних подступах к Москве Он видел на карте и опасность удара по левому, теперь открытому флангу..
- Кроме того, - говорил полковник, - задержано еще два лейтенанта, попавших в плен и теперь выброшенных сюда на парашютах.
- Еще? - нахмурился Кирпонос, брови его образовали сплошную линию.
- Было трое. Один из них разбился. Не выдернул кольцо.
- Что ж выходит, полковник? - сказал Кирпонос. - Устал?
- Да, трудно...