В руку долговязому сунули тяжелый шкворень.
- Дай ему, Лапоть!
- Умой фраера.
- Отойди! - неожиданно сквозь зубы тихо процедил бритоголовый, даже не повернув головы.
- Ты что, Рыба?.. Я же проиграл! - удивился долговязый.
- Сказано, - лишь веки бритоголового чуть-чуть приподнялись, и шпану точно сдуло. - У него вышка.
Не твой закон...
- А-а, - протянул, отступая, Лапоть.
- Саквояж, - вдруг испуганно закричал коммерсант. - Украли! Жулики, мазепы!
Профессор, еще больше растерянный, качал головой, двигал бровями и машинально застегивал свою тужурку.
- Что это означает... м-м... вышка? - спросил он.
- То самое, - ответил коммерсант, - что сделали моему папочке, когда вывели к стенке.
Несколько снарядов разорвались совсем близко от пакгауза.
"Ну! - думал Волков, еще полный того неизрасходованного бешенства, отчего ноги и руки у него тряслись. - Ну, бей сюда. Бей!"
И вместе с надеждой, что какой-нибудь снаряд разнесет пакгауз, что можно будет вырваться на свободу, драться там и погибнуть в бою, шевелилась иная, насмешливая мысль, что в любом положении человек еще надеется на какое-то чудо, а чудес все-таки не бывает, и люди поэтому обманывают себя чаще, чем других.
В отдалении протрещал пулемет, щелкали винтовочные выстрелы. Не понимая, что происходит, все затихли, слушая глухой угрожающий рев, доносившийся теперь снаружи.
VI
Коммерсант передвинул ящик, встал на него и дотянулся к зарешеченному окну.
- Мадам! - крикнул он. - Позвольте спросить.
- Чего тебе? - ответил женский голос.
- Мадам, где стреляют?
- Так немец подходит.
- Далеко еще?
- С неба ты свалился? Отрезанные мы... Чего там сидишь?
- Проходи! - донесся грубый окрик часового.
- Так спрашивают.
- Проходи, а то стрельну. Бандюги это, арестованные.
- Господи Иисусе! - воскликнула женщина.
Коммерсант прыгнул с ящика.
- Да-а, - выдохнул он.
- Что же теперь? - удивленно проговорил самогонщик.
- Теперь гражданину прокурору не до нас. А у меня еще чемодан стибрили. Вот паскуды!
Затихли все разговоры. Волков не пытался размышлять над случившимся, испытывая тот предел, когда мозг отказывается что-либо переварить и требует успокоенности. А вместе с тем какая-то напряженность внимания позволяла улавливать то, на что никогда бы раньше просто не обратил внимания. Он заметил, что и коммерсант нервничает, заметил, как, быстро ощупав ногу под коленом, тот прикрыл веки и, делая равнодушным лицо, внимательно прислушивается ко всему происходившему за стенками пакгауза. Самогонщик торопливо и без аппетита заглатывал сало, видимо, решив съесть все, так как неизвестно, что будет в следующую минуту.
Сердито хмыкал профессор:
- Ну-да... Гх-м!.. Homo sapiens...[Человек разумный (лат ).] Кхе-м!
- да не гуди, дед, - попросили его. - И без тебя муторно.
- Извольте, - согласился профессор, но через минуту, забывшись, опять начал хмыкать, бормотать.
И все тут вызывали у Волкова глубокую, злую антипатию.
- Что ж это бросили нас? - заговорил опять самогонщик, вытирая ладонью жирные губы и непонимающе моргая. - Ну хоть и винные мы, а люди. Живые ишо. Хоть землю могли б копать, хоть што...
- Пардон, - сказал коммерсант. - У зайца не спрашивают, под каким соусом нести его к столу. А французы еще говорят: "Quand on na' pas ce qu'on aime on aime ее qu'on а"["Когда не имеешь того, что любишь, - любишь то, что имеешь" (франц.).]. На одесский язык переводится таким способом, чтоб вы знали: попал в дерьмо - не чирикай Волков лишь скрипнул зубами, когда тот незаметно мигнул ему рыбьим бесцветным глазом, словно показывая, что для них-то обоих все идет к лучшему.
- Да . Человечество еще молодо, - вдруг сказал профессор - От животного состояния нас отделяют всего лишь какие-то триста поколений Всего триста человек, стоящих друг за другом. И каждому приходилось бороться за существование.
Опираясь на имевшийся опыт, каждый нес в себе груз прошлого. Нет, зло не есть сущность человека, оно вытекает из стремлений к тому, чего без жестокости и насилия, по прежнему опыту, добиться нельзя...
- Вы хотите объяснить нам... э-э... суть добра и зла? - усмехнулся коммерсант. - И как мы дошли до жизни такой? Криминал тысячелетий.
- Если угодно, - сказал профессор.
- Ну, ну, - снова подмигивая Волкову, хохотнул коммерсант. - Имею интерес.
- да- Когда-то необходимость заставила наших диких предков побороть страх к огню Допустим, что этому способствовало и похолодание на земле. Научившись хранить взятый от пожаров огонь, эти мирные обезьяны добились преимущества в животном мире.
Дежурства у костра вырабатывали новые качества - осознанность поступков. Хм! Я сказал: новые качества?
Вернее, зачатки этих качеств, ибо люди еще и теперь не способны полностью осознавать последствия многих поступков. Но, видимо, тогда логическая связь, возникшая на базе животного инстинкта, породила следующую: если огонь на палке делал ее оружием, пугавшим хищников, то почему не насадить на палку камень и не убить зверя?.. Так homo erectus сами обратились в грозных хищников. Да, да, хищников, их пищей стало мясо!
Владея огнем и каменными топорами, предки человека стали размножаться быстрее всех иных животных.
Биологическое равновесие природы нарушилось. И обратите внимание: резко изменился уклад жизни. Хищники, они теперь защищали свои угодья. Звери уже не представляли большой опасности. Опасность исходила от соседей, тоже владевших каменными топорами.
Лишь они могли захватить угодья и теплую пещеру.
Драки были жестокими: если обычные хищники дерутся вдвоем, то наши предки, храня чувство стадности, дрались группами. Победители, я думаю, конечно, съедали убитых: зачем же оставлять муравьям вкусное мясо? А женщин брали себе.
- Ишь ты! - проговорил самогонщик.
- Они были не дураки, - хмыкнул коммерсант.
- В животном мире никогда самец не посмеет обидеть самку. Работал вековой инстинкт. К сожалению, за тысячелетия цивилизации несколько утрачено это благородство. Хм, да!.. Наши прапрабабушки, таким образом, часто меняли супругов. Но, видимо, отказывались кушать прежних. Неловко все же лакомиться теми, кто еще совсем недавно выказывал пылкие чувства...
Он говорил теперь, взмахивая руками, будто ища какую-то опору и забыв, что стоит не у кафедры и вокруг не студенты, а разношерстная публика, далекая от науки.
- Ну, дела, - проговорил самогонщик. - Вот какие они, бабы. А?..
- Шерше ля фам, - веселился коммерсант.
- Это стало обычаем. И я подчеркиваю: обычаем!
А теперь историки ломают головы, отчего у многих племен женщин не зовут на трапезы. Кстати, понятие "люди" относилось только к единородцам или, если угодно, единоверцам, поклоняющимся своему идолу, охранителю единства рода, и, следовательно, поедание чужих не могло, с их точки зрения, считаться неэтичным жестом. Тут есть повод к размышлениям о философии. Хм!..
Итак, что же оставалось делать бежавшим из побежденного рода? Они искали новые угодья, нападали на более мелкие семьи, воровали или захватывали женщин для себя. Так, непрерывно воюя, оттесняя друг друга, первобытные люди расселялись по земле. Эти групповые драки требовали нового оружия, трудовых усилий. Здесь и скрыт первый стимул дальнейшего человеческого прогресса. Требовались и новые звуковые сигналы - появилась речь. Если бы голосовые связки были устроены иначе, то наш язык имел бы формы свиста или кряканья. Но как же складывались отношения внутри рода? Думаю, и здесь главенствовала необходимость. Чтобы внутри поменьше дрались из-за женщин и не ослаблялась боевая мощь рода, постепенно утверждалось единобрачие.