И в конце концов нам остаются только воспоминания. Рад, что догадался встретить меня без лишней свиты.
Идя к автомобилю, Ганзен поинтересовался дочерьми адмирала.
- Ты знаешь, - улыбнулся Канарис, - взрослые дети причиняют больше хлопот, чем маленькие. Обещал им русские сувениры... А шофер будет лишним, Эрих, я хотел бы уяснить обстановку.
Приказав шоферу ехать в машине с охраной, Ганзен уселся за руль. Канарис через лобовое стекло разглядывал поле аэродрома с неубранными обломками самолетов, голубоватой далью и точно уснувшим лесом.
- Какая все же огромная эта Россия, - проговорил он. - Чувствуешь себя затерянным... Гитлер отверг идею создания буферного государства здесь. Его пугает любая самостоятельность другой нации. Что ты думаешь, Эрих?
- Мы нашли потерянных офицеров, - сказал Ганзен. - Автомобиль оказался в болоте, у лесной пасеки.
И тело майора. Капитан, видимо, утонул глубже. А пасечник объяснил, что напали какие-то люди Это очень дряхлый старик...
Ганзен стал рассказывать об участившихся нападениях и о том, что в этой непонятной стране карательные меры плохо действуют.
- Эти русские точно не боятся смерти, - добавил он.
- Да, все сложнее, - уронил адмирал. - Пути, которые мы выбираем, диктуются нашими стремлениями, а результат определяет нечто иное. Жизнь это трагедия.
Они проехали мимо груды брошенных кем-то у дороги чемоданов, ящиков, разбитого фарфора. Очевидно, хорошие вещи солдаты давно забрали, а на кусте развесили шелковые женские трусики и чуть выше - бюстгальтер. Канарис улыбнулся, подумав о том, сколько грубоватых солдатских шуток возникло здесь и как мало надо для искреннего веселья тем, кто глядит в будущее с оптимизмом.
- Иногда, Эрих, я завидую солдатам. Большей трагедии, чем смерть на фронте, нет. А это мгновенно...
По напряженно вытянутым уголкам губ майора Канарис догадался, что разведчик мысленно ищет в его словах завуалированный смысл или тонкую ловушку, как всякий человек, привыкший считать язык удобным средством прикрытия истинных намерений. Он усмехнулся: "Эрих тугодумен и слишком осторожен для:
большой игры, его место в войсках. А когда-то издевался над речами Гитлера, пока не заполучил сам хороший кусок пирога. Да, все знаем, кто мы есть, но не знаем, кем будем..."
Он подыскивал сравнение такому уделу человеческих натур: это как играющая лазурью, грозная эмоциями волна расшибается о серенькие камни и оставляет лишь замусоренную пену... Но сравнение тут же показалось ему вычурным, негодным для жизни, где преобладает рационализм.
- Мы все думаем о спасении Германии, не так ли? - проговорил адмирал. Оттого, что в этом и наше спасение.
Навстречу проносились грузовики, набитые веселыми, запыленными, что-то кричавшими солдатами.
Мощные тягачи волокли зенитные орудия, а жерла их украшали венки цветов. Шагали автоматчики с засунутыми в голенища сапог обоймами, увешанные гранатами. Ползли тяжелые самоходки.
У обочины дороги лежал труп русского бойца, вздувшийся, зачернелый, обезображенный.. В машину пахнуло трупным смрадом.
- Если я верно понял, - сказал Ганзен, - то имеются основания к беспокойству.
- Напротив, - оживился адмирал. - Фюрер уверен, что с Россией кончено. В Швеции заказали гранит для обелиска победы в Москве. И производство тяжелого оружия частично свертываем. Эти ресурсы бросят на изготовление новых видов оружия.
- Ракеты?
- Не только! Будет чудовищное оружие, Эрих, для устрашения Америки. Конечно, промышленники ворчат: хорошо налаженное дело значительно прибыльнее.
Да ученые напомнили фюреру, как Бонапарт в разгар войны с Англией прогнал Фултона, изобретавшего пароход. Я считаю, эти расходы окупятся вдвойне.
Адмирал знал, что Ганзен был связан с оружейной фирмой и получает деньги не только от абвера.
К нему вернулось чувство юмора, утраченное, когда летел над русскими бескрайними полями, видел много исковерканных немецких танков.
- А тебе, Эрих, придется заняться формированием отрядов сопротивления. Да, отрядов настоящих партизан. Лучше давать им русские винтовки, а во главе ставить опытных агентов - это единственный метод контролировать народную стихию. Победы достаются тем, кто наступает. Женщины всегда лишь обороняются и терпят поражение. Разумеется, это считаем только мы, у них бывает обратное мнение.
Ганзен коротко, незвучно посмеялся и начал говорить о ходе операций тайного фронта. Его блеклые, холодные глаза оживились.
В тылы русских было заслано немало диверсантов.
Их вербовали среди пленных - бывших уголовников и местных националистов, семьи которых оставались заложниками. Ганзен не терял времени на подготовку этих людей - пусть их там вылавливают, расстреливают, пусть даже некоторые сами явятся с повинной - все это лишь усилит неразбериху. Если уцелеют из сотни единицы - это будут испытанные агенты.
Адмирал слушал доклад с возрастающим интересом, бросая короткие фразы. Ганзен рассказал историю лейтенанта Волкова, оказавшегося среди арестантов.
- Вот, Эрих, "Шутка" дает неожиданные плоды! - воскликнул адмирал. Это надо хорошо использовать.
Но учти, больше делают не там, куда силой подталкивают, а там, куда идут сами. Несправедливость мира хуже переносят именно цельные натуры. Я никогда не доверял тем, кто работает из корысти, хотя с ними все бывает проще.
Около моста Ганзену пришлось затормозить. Эсэсовцы вели толпу людей.
Адмирал нахмурился, строго поджал губы.
Объезжая выбоину, Ганзен как-то неуверенно сказал:
- Я распорядился заказать обед.
- Нет, Эрих, - ответил Канарис. - Мы сначала займемся делом... Почему они ведут их днем? Когда не хватает ума, то действуют грубой жестокостью. И тут есть опасность совершенно потерять рассудок.
Начинались окраины Киева. Мертво блестели окна домов, синеватые купола церквей. Адмирал видел уже немало только что захваченных армией городов: и расковырянную бомбами Варшаву, и сдавшийся Париж, и горящий Белград, и оцепенелые под мраморно-тихим небом Афины, видел заложников, проклинающих, истерически кричащих, - там царил ужас поражения.
И нигде не чувствовал он такой суровой отчужденности, как в молчании прошедших недавно людей, в этом бесстрастном покое древнего русского города.
- Все теперь решится под Москвой, - сказал он. - И все, что можно, бросим отсюда в "Центр". Я говорю о твоих агентах, Эрих. Все делают люди, хотя они же, чтобы лучше уживаться с собственной глупостью, выдумывают богов...
XX
Окруженные под Киевом армии были рассечены танковыми ударами. А дивизчи, потерявшие связь между собой и штабами армий, ломая заслоны, отходили к востоку. На дорогах стояли подбитые немецкие танки, раздавленные двуколки с армейским имуществом, бились в постромках раненые лошади, то и дело рвались шальные, неизвестно откуда выпущенные снаряды.
Эскадрильи "юнкерсов" бомбили мосты и леса. Повсюду громыхала артиллерия. Фронт, хотя и разрубленный на части, продолжал наносить удары. За эти дни Андрей видел и яростные атаки целых полков, и артиллеристов, кативших орудия в цепи пехоты, и захваченных уже тут, в окружении, пленных немцев. Курсантам тоже приходилось оставлять грузовики, ходить в атаки, чтобы расчистить путь.
На третий день вечером их остановили бойцы у села Городищи. Здесь недавно шел бой. Чадила немецкая самоходка, виднелись свежие пропалины от мин.
Из разбитой снарядом хатки, возле которой стоял штабной броневичок, вышел тонкогубый капитан в накинутой на плечи шинели.