Несмотря на все проявления дружбы и привязанности, которые ей только что были продемонстрированы, Катрин было грустно и тяжело на душе, так как во всей этой толще верности и преданности она обнаружила тонкую трещину. Трещину, конечно, небольшую и неопасную, но и этого было довольно в тот момент, когда город должен был сплотиться.
Конечно, Катрин не могла строить иллюзий в отношении Азалаис. Она помнила то зимнее утро во дворе замка, когда случайно увидела, каким взглядом та обволакивает ее мужа. Тогда она поняла, что Мари была права, эта девица может ее только ненавидеть. Но и ее отец считает, что ей стоит выйти из города. А не думают ли так же и другие? Во всяком случае необходимо следить, чтобы подобные настроения не распространялись, и не спускать глаз с кружевницы. Гоберта, до сих пор молча наблюдавшая за своей госпожи, прервала ее печальные размышления со свойственной ей внезапностью.
— Только, пожалуйста, не воображайте себе разных вещей и не забивайте себе ими голову, госпожа Катрин. Огюстен только без ума от своей Азалаис, что даже не отдает себе отчета, что эта худшая из тварей, которые когда-либо ходили по земле. В том, что она сказала, нечего сомневаться, Больше ее слова ни о чем не говорят.
— Вы в этом уверены?
— Уверена ли я? Ах, Святая Дева! Подумать так о нас — значит оскорбить всех остальных. С какой стати остальным поддерживать бредовые идеи Азалаис? Она вообще не из этих мест.
— Как, впрочем, и я! — осторожно произнесла Катрин — Вы?
Пораженная Гоберта остановилась как вкопанная, поставила свой кувшин и закивала головой с видом такого сострадания, что Катрин подумала, не принимает ли Гоберта ее за наивную дурочку.
— ..Вы, Матерь Божия! Но вы больше принадлежите этим местам, чем… вот этот камешек, — и женщина быстро подняла камень с земли, — вы выросли на этой старой земле. Вы, может, и родились в Париже, но что в вас от него осталось? Вы с мессиром Арно одна плоть и одна душа. А если и он не отсюда, кто же тогда здесь останется? А без вас не будет и мессира Арно… Идите, госпожа Катрин! Хотите вы того или нет, но вы — краеугольный камень в стене Монсальви, и никто не сможет вас вырвать из нее.
— Спасибо, Гоберта! Но мне кажется, будет лучше, если Азалаис попридержит язык за зубами. За ней надо хорошо присматривать. Подобное состояние ума недопустимо в осажденном городе.
— Будьте спокойны, госпожа Катрин, красотка будет под присмотром. При первой же выходке я предупрежу вас, и вы ее арестуете, даже если этот болван Огюстен прикажет ей притвориться больной. Идите спокойно, дорогая госпожа! Даше приказание будет выполнено.
У дверей монастыря Гоберта, не желая показать Катрин, как она взволнована, поклонилась и, повернувшись к ней спиной, большими шагами направилась к своему дому.
С трудом сдерживая слезы, но странным образом успокоенная и согретая, Катрин пересекла порог монастыря. От приветствовавшего ее брата она узнала, что аббат Бернар находится в коллегиальном зале.
— Он дает урок маленькому сеньору, — добавил он с улыбкой.
— Урок? Сегодня?
— Ну конечно! Его преподобие полагает, что осада не может служить достаточным извинением для отмен занятий.
«В этом — весь аббат», — подумала Катрин. В то время когда с минуты на минуту можно ожидать штурма города, а его церковь наполнится верующими, пришедшими просить небесного заступничества, он продолжает как ни в чем не было учить маленького Мишеля. И в самом деле, подходя к залу, Катрин услышала голос своего сына, декламирующего поэму:
Апрель, я всех времен милей
Высоким славным назначеньем.
Пришел мой час для всех людей,
Как на конце копья — спасенье,
Святых страданий искупленье
Того, кто создал этот мир…
Скрип двери прервал чистый детский голос.
Сидя на маленькой скамеечке напротив аббата, стоявшего перед ним со скрещенными руками, Мишель повернул к матери свое круглое личико, на котором было написано недовольство.
— О! Матушка! — проговорил он с упреком. — Почему вы пришли сюда в такой час?
— А я не должна была приходить?
— Нет, не должны были! Надеюсь, вы ничего не слышали?
По этому, полному тревоги вопросу Катрин поняла, что ребенок, должно быть, как раз повторял небольшое стихотворение, без сомнения, то самое, которое он должен будет ей подарить утром на Пасху вместе с традиционными пожеланиями. Она улыбнулась с видом полнейшей невинности:
— А что я должна была услышать? Дверь была закрыта, а я только что пришла. Я тебя уверяю, что ничего не слышала. Но если я тебе помешала, прошу меня простить.
— О, конечно, — уступил великодушно Мишель, — если вы не слушали.
— На сегодня урок окончен, — сказал аббат, кладя руку, на светлые кудри мальчика. — Ты хорошо поработал, Мишель, и, думаю, теперь можешь вернуться к Саре.
Мальчик немедленно соскочил на пол и, подбежав к матери, обнял ее ноги:
Пожалуйста… можно ли мне не сразу возвращаться домой?
— Куда же ты хочешь идти?
— К Огюсту! Он сегодня начинает готовить воск для пасхальной свечи. Он сказал, что я могу прийти.
Катрин подняла его с пола, прижала к груди и с любовью поцеловала его круглые нежные щечки.
— Иди, сынок! Но не надоедай слишком Огюсту и не забивайся очень долго. Сара будет волноваться.
Он пообещал, крепко поцеловал ее в кончик носа и, со скользнув на пол, помчался на улицу, сопровождаемый снисходительными взглядами матери и аббата.
— У него страсть и любознательность его отца, заметил аббат.
— Он настоящий Монсальви, — гордо сказала Катрин. — Я спрашиваю себя, не похож ли он на своего дядю Мишеля больше, чем на своего отца? У него нежности больше, чем у моего супруга, меньше жестокости. Правда, он еще такой маленький! Однако признаюсь, что сегодня более всего удивили меня вы сами. Мы сейчас в опасности а вы даете Мишелю урок, а Огюст готовит пасхальную свечу. Где будем все мы на Пасху? И будем ли мы еще живы?
— Вы в этом сомневаетесь? Ваше доверие Богу ничтожно, дочь моя. Пасха еще только через две недели. Я допускаю, что праздник будет не таким веселым, каким хотелось бы, но я надеюсь, что мы будем здесь все, чтобы воспеть хвалу Господу.
— Только бы он вас услышал! Я пришла спросить, что будем мы делать сейчас, когда бедный брат… Я думала, что подземный ход замка…
— Конечно! Мы им воспользуемся, чтобы послать нового гонца.
— Но кто согласится рискнуть жизнью? Чудовищная смерть брата Амабля способна сломить самых стойких.
— Успокойтесь, дочь моя, у меня уже есть человек, который нам нужен. Один из подручных из Круа-де-Кок пришел предложить свои услуги. Он хочет идти этой ночью.
— Так скоро? Но почему?
— Из-за земляных работ. Весь день шел дождь, и ночью могут быть заморозки, но как только почва просохнет, надо будет открыть решетку и заняться прополкой злаков. Надо будет сажать также капусту и овощи. Если наемники задержатся, апрельские работы не смогут быть проведены и урожай погибнет. Этот человек не единственный, кто готов рискнуть жизнью ради спасения земли.
— Есть другой способ, более простой для спасения Монсальви.
— Какой?
— Выдать Беро д'Апшье то, что он требует: богатств замка и…
— И вас? Какое безумие! Кто мог вам подать такую идею?
Она ему рассказала о сцене у фонтана. Аббат слушал с нескрываемым нетерпением.
— Гоберта права! — воскликнул аббат, когда молодая женщина закончила. — Ее голова лучше сидит на плечах, чем у этой бедной безумной Азалаис. Что же касается Огюстена, на нем лежит великая вина за те мысли, которыми он начинил голову этого ребенка, мысли, не подобающие ни ее положению, ни вообще разумным людям! Я давно подумываю о тайной слежке за Азалаис. Мне не нравятся ее знакомства.