Значит, Петронелла лгала. Они с Максом действительно украли кошку, но на каких основаниях Девитт возьмет их под стражу? И где их теперь искать? В таком случае, заключил сержант, стоит придерживаться иной версии. Кошка сама добралась из Нью-Корта до ярмарки. Скажете, слишком далеко? Значит, все-таки прилетела.
На следующий день полицейский отправился в Нью-Корт, где застал всю семью дома за столом. Обед походил на поминальный. Сержанта встретил сам Лонгстаф – глаза запали, щеки серые, словом, вид такой, что того и гляди развалится на части, стоит только чуть ослабить галстук. Остальные Лонгстафы тоже скорбели по кошке, будто та умерла. У Флоры начался нервный тик, и всякий раз, гладя дочерей по голове или плечам, она невольно моргала, возможно, от усталости или беспокойства. Выглядела Флора так, точно не спала неделю. Девочки молчали и подняли головы, только когда полицейский зашел в гостиную. У них были неподвижные лица тех, кто пережил горькую утрату, омрачившую самое сердце и навсегда оставшуюся в нем легкой тенью.
Девитту предложили остывший чай. Наконец он спросил о Киске. Девочки сразу поникли, слезы покатились из глаз. Лонгстаф пытался говорить твердым голосом и рассказал, как рано утром в Нью-Корт пришла оголодавшая кошка и они ее приютили. Дети тихонько всхлипывали, Флора возилась с посудой. Чем дольше говорил ее муж, тем чаще она моргала.
– Расскажите мне о работном доме, – попросил Девитт.
Какое-то время Джон собирался с мыслями.
– Да я там не был три месяца! – наконец воскликнул он.
– Три месяца?
– Да, три. О Маркхэме и знать не знал до вчерашнего дня. Я продавал яйца их повару, а как от кур избавился, больше там не появлялся.
– И это было три месяца назад?
– Три месяца назад.
– Башни!!! – вдруг закричала одна из девочек, словно от разговоров ей стало еще больнее.
Взрослые посмотрели на нее, заплаканную, с большими опухшими глазами, в которых читалась мольба.
– Киска летала у большого дома и всегда возвращалась к чаю!
– Башни? – переспросил Девитт, ничего не знающий о местных достопримечательностях.
– Большой дом! – гордо ответила девочка, радуясь, что ее слушают.
– С башнями! – добавила вторая, и обе улыбнулись, забыв о своем горе.
– С башнями? Большой-большой дом?
– Ну да! – воскликнули они хором. А потом переглянулись и подняли такой громкий и пронзительный вой, что матери пришлось увести их из комнаты.
– Итак, кошка прилетела из большого дома с башнями?
– Ага, взяла и прилетела, – язвительно ответил Лонгстаф.
– Правда!!! – донесся оглушительный крик из-за двери, а за ним – снова рыдания, постепенно стихающие в коридоре. Потом хлопнула дверь в спальню.
– Стало быть, прилетела, – повторил Девитт и записал это в блокнот.
Лонгстаф поднялся, больше не в силах сдерживать гнев. Он зашагал туда-сюда по ковру, не выходя за его границы, словно лишь эти черные полоски могли обуздать его темперамент.
– Чертова кошка пришла сюда, когда мы приехали!!! Вот и все. Больше я ничего не знаю. Понятия не имею, как она добиралась.
– В тот же день, когда вы въехали в Нью-Корт?
– Да! И что с того?
– И она стала вашим питомцем, говорите?
Лонгстаф остановился и посмотрел на Девитта.
– Вы видели лица моих девочек, а? Их лица?! И вот так всю ночь! Они всю ночь не спали и нам спать не давали! Всю ночь и все утро, каждую ночь с тех пор, как украли кошку!!!
Девитт молча записывал все в блокнот, кивая. Его карандаш выцарапывал отдельные слова и фразы, связанные друг с другом стрелками, вопросительными знаками и жирными подчеркиваниями.
– Значит, – продолжал полицейский, чувствуя, что Лонгстаф вслед за дочерьми входит в состояние эмоционального ступора, – она была питомцем, а не выставочным экспонатом, как на ярмарке, верно? Вы не получали за это денег?
– Она была питомцем, – пробормотал Джон, обхватив лицо руками, словно ему хотелось сорвать маску горя и утомления, которая прилипла к щекам и лбу подобно вязкому поту, смешанному с угольной пылью.
В коридоре раздался топот детских ножек, и через мгновение дети вприпрыжку ворвались в гостиную, задыхаясь и налетая друг на друга. Их мать вбежала секундой позже, но девочки уже были у стола. Одна прижимала к себе подол платья, а ее сестра, морщась от восторга, стала выгребать монеты и бросать их на скатерть: фартинги, старые и новенькие, полпенни и пенни, некоторые совсем мутные; в растущей куче металла иногда проблескивали серебряные шестипенсовики. В подоле было так много денег, что скоро ими завалило полстола, и каждая новая порция с глухим звоном ударялась о предыдущую. Несколько монет упали на пол, а одна подкатилась прямо к Девитту.
Когда подол опустел, девочки замерли у стола в благоговении, едва сдерживая смех и широко, почти до боли, улыбаясь.
Лонгстаф медленно убрал руки с лица. Его покинули остатки самообладания. Он окаменел, подбородок чуть выступил вперед, глаза заблестели.
Девитт поерзал на стуле. Улыбнулся девочкам:
– Киска, значит?
– Да, – прошептали они. – Киска.
После Лонгстафов сержант поехал в работный дом, где Маркхэм не только обеспечил его всеми необходимыми сведениями, которых хватило на целый блокнот, но и время от времени останавливался, чтобы повторить наиболее существенные моменты.
– Ох уж эта кошка! – сказал он и покачал головой. Затем поднялся и зашагал по комнате – воспоминание причиняло ему такую боль, что сразу захотелось ее стряхнуть. – Четыре года я держал у себя это создание, четыре года! Знаете, когда она только родилась, прямо на кухне, были и такие, кто хотел ее утопить. Но я не позволил. Можете спросить кого угодно. Я им не разрешил. Кошка прожила у нас четыре года, а потом… умерла ее мать… – Больше он ничего не смог выговорить.
– И через четыре года?… – как можно тише спросил Девитт.
– А? – очнулся Маркхэм. – Что было потом? Что-что, этот мерзавец Лонгстаф ее украл! Как раз в тот день, когда перестал носить яйца, если мне не изменяет память. В тот самый день.
Девитт записал это, а Маркхэм назвал ему точное число. Когда же его спросили, почему он сразу не сообщил о краже, управляющий выкрутился просто блестяще:
– Знаете, сэр, есть большая разница между истинным чувством и ответственностью перед законом. Уж я-то знаю! Подумаешь, какая-то кошка, да еще и уродливая. Но для нас она была членом семьи. Она была… любима!
Сержант дословно записал это, особенно выделив «ответственность перед законом» – фраза так ему понравилась, что он решил использовать ее впредь.
– Для нас это был день скорби. Сначала умерла наша охотница, а потом… – Маркхэм даже прочистил горло, чтобы скрыть унизительную для мужчины дрожь в голосе, —… исчез бедный котенок…
– Так ему же было четыре года?…
– Да, четыре, но для нас он все еще был котенком! Беззащитным малюткой. Он так зависел от нас! А его украли и забрали в цирк! Представляете, наша судомойка Элис, совсем юная девушка, так расстроилась, что ее хватил удар, и она сошла с ума!
Маркхэм поведал сержанту о Томе и Элис: как четыре года назад они оба увидели котенка, как зародился их роман, и вместе с крылатым созданием росла и крепла их глубокая, но несчастная любовь. Пропажа кошки свела с ума бедную Элис, а вслед за ней – и Тома.
– Однако я не потерял надежды! – Маркхэм поднял палец, словно желая подчеркнуть мрачную атмосферу, им созданную. – Том пытался вызволить кошку из этой чудовищной клетки! Так он доказал свою любовь, истинное чувство, но никак не безумие.