– Правда?
– Правда. Хватит ныть, – говорит второй я, идеально подражая тону отца.
Мне хочется избить его, но зачем? Вдалеке играет музыка.
– Это Бах?
– Что? А, это в твоей голове. Это Алисия.
– Так странно.
О! Я бегу в ванную и почти успеваю.
КЛЭР: Почти все уже причастились, когда из двери появляется Генри, немного бледный, но идет сам. Возвращается обратно к центральному проходу и втискивается рядом со мной.
– Месса закончена, идите с миром, – говорит отец Комптон.
– Аминь,– отвечаем мы.
Мальчики у алтаря собираются, как косяк рыб, вокруг отца, и они торжественно идут по проходу; мы выходим следом. Я слышу, как Шерон спрашивает Генри, все ли в порядке, но не разбираю его ответа, потому что Хелен и Рут нас перехватывают, и я представляю им Генри.
– Но мы же встречались раньше! – хлопает глазами Хелен.
Генри встревоженно смотрит на меня. Я качаю головой, Хелен хитро улыбается.
– Ну, может, и нет. Приятно познакомиться… Генри.
Рут застенчиво протягивает Генри руку.
К моему удивлению, он пожимает ее и говорит:
– Привет, Рут, – прежде чем я успеваю их познакомить.
Насколько я вижу, она его не узнает. Лаура присоединяется к нам в тот момент, когда подходит Алисия, распихивая всех своей виолончелью.
– Приходите завтра ко мне, – приглашает Лаура. – Мои родители в четыре улетают на Багамы.
Все соглашаемся с энтузиазмом; каждый год родители Лауры улетают куда-нибудь в тропики в ту минуту, когда все подарки оказываются открыты, и каждый год мы слетаемся к ним, как только их машина скрывается за углом. Мы прощаемся с криками: «Счастливого Рождества!», и, выходя из боковой двери церкви на парковку, Алисия говорит:
– Фу! Я так и знала!
Везде глубокий снег, мир стал заново белым. Я стою неподвижно, смотрю на деревья и машины, через улицу, которая ведет к озеру и резко обрывается на берегу далеко за церковью. Генри стоит рядом и ждет.
Марк говорит:
– Пойдем, Клэр. И я иду.
ГЕНРИ: Когда мы подходим к двери Медоуларк-Хауза, уже около 1:30 утра. Всю дорогу Филип ругал Алисию за «ошибку» в начале «Тихой ночи», а она лишь молчала, глядя на темные дома и деревья. Все идут наверх, расходятся по комнатам, повторяя «Счастливого Рождества» около пятидесяти раз; все, кроме Клэр и Алисии, которые исчезают в конце коридора на первом этаже. Я не знаю, куда деваться, потом вдруг поднимаюсь и иду за ними.
– …полный придурок,– говорит Алисия, когда я просовываю голову в дверь.
В комнате бросается в глаза огромный бильярдный стол, купающийся в бриллиантовом свете подвесной лампы. Клэр выставляет шары, в то время как Алисия шагает туда-сюда в тени на границе света лампы.
– Ну, если ты намеренно его злишь, а он начинает злиться, то не знаю, что тебя огорчает, – говорит Клэр.
– Он просто такой чопорный, – говорит Алисия, рассекая кулаками воздух.
Я кашляю. Обе подпрыгивают, потом Клэр говорит:
– О Генри, слава богу. Я думала, это папа.
– Хочешь сыграть? – спрашивает Алисия.
– Нет, просто хочу посмотреть.
У стола стоит высокий стул, и я сажусь на него. Клэр передает Алисии кий. Она натирает его мелом и резко разбивает. Два полосатых шара падают в угловые лузы. Алисия отправляет туда же еще два, прежде чем промахивается, случайно, комбинированный триплет.
– О нет, – стонет Клэр. – Не повезло.
Клэр загоняет в лузу легкий шар, шар номер два, который стоял на краю лузы. На второй удар она посылает биток в лузу после номера третьего, и Алисия загоняет оба шара и выстраивает удары. Она загоняет все полосатые шары без колебаний.
– Восьмой шар, боковая луза, – говорит Алисия, и все кончено.
– О нет, – вздыхает Клэр. – Точно не хочешь сыграть? – Она предлагает мне кий.
– Давай, Генри, – говорит Алисия. – Эй, вы хотите чего-нибудь выпить?
– Нет, – говорит Клэр.
– А что у тебя есть? – спрашиваю я. Алисия включает свет, и в дальнем конце комнаты появляется прекрасный старинный бар. Мы с Алисией подходим к нему, и – о чудо! – здесь есть практически все, о чем можно мечтать. Алисия смешивает для себя ром с колой. Я колеблюсь при виде такого выбора, но наконец наливаю себе чистый виски. Клэр тоже решает что-нибудь выпить, и когда она высыпает на миниатюрный поднос кубики льда для своего «Калуа», открывается дверь и мы все застываем. Это Марк.
– Где Шерон? – спрашивает его Клэр.
– Запри дверь, – командует Алисия.
Он поворачивается, запирает и подходит к бару.
– Шерон спит,– говорит он, вытягивая из крошечного холодильника бутылку «Хайнекена». Отвинчивает крышку и медленно идет к столу. – Кто играет?
– Алисия и Генри,– говорит Клэр.
– Хм. Его предупредили?
– Заткнись, Марк, – говорит Алисия.
– Она – замаскированный Джеки Глисон[58], – уверяет меня Марк.
– Давай начинать,– говорю я, поворачиваясь к Алисии.
Клэр снова расставляет шары. Алисия разбивает. Виски скрыл все мои синапсы, все видится остро и резко. Шары разлетаются как фейерверк и расцветают новым узором. Тринадцатый номер кружится на краешке угловой лузы и падает.
– Опять полосатые,– говорит Алисия.
Она загоняет 15-й, 12-й и 9-й номера, прежде чем неудачная постановка заставляет ее предпринять нереальную попытку дуплета.
Клэр стоит на границе света, так что ее лицо в тени, но тело выходит из мрака, руки сложены на груди. Я снова смотрю на стол. Плохо дело. Загоняю номера 2, 3 и 6 легко и ищу, что бы еще загнать. Первый номер притягательно смотрится прямо перед лузой в противоположном конце стола, я посылаю биток в семерку, и он забивает первый номер. Я посылаю четверку в боковую лузу дуплетом, и случайно мне удается карамболем еще и пятерку загнать. Это просто удача, но все равно Алисия присвистывает. Семерка уходит без проблем.
– Восьмерку в угол,– указываю я кием, и она идет туда. Вокруг стола раздается дружный вздох.
– Эх, это было прекрасно, – говорит Алисия. – Давай еще.
Клэр улыбается в темноте.
– Щегольнуть тебе не удалось, – говорит Марк Алисии.
– Я слишком устала, чтобы сосредоточиться. И слишком зла.
– Из-за отца?
– Да.
– Ну, если ты его шпыняешь, он шпыняет в ответ.
– Любой имеет право на ошибку, – надувает губы Алисия.
– Где-то с минуту это звучало как Терри Райли, – говорю я Алисии.
– Это и был Терри Райли, – улыбается она. – Из «Танца Саломеи ради мира»[59].
– Как шалом попал в «Тихую ночь»? – смеется Клэр.
– Ну, знаешь, Иоанн Креститель, я подумала, что связь прямая, и если первую партию виолончели опустить на октаву пониже, звучит просто здорово, ляля– ля-ЛЯ…
– Но нельзя винить отца, что он обозлился, – говорит Марк. – В смысле, он знает, что случайно ты бы такое не сыграла.
Я наливаю себе вторую порцию.
– Что сказал Фрэнк? – спрашивает Клэр.
– Ну, он врубился сразу. Он вроде пытался понять, как подстроиться под это дело, вроде соединить «Тихую ночь» и Стравинского. Фрэнку ведь восемьдесят семь, и ему плевать, что я валяю дурака, если ему от этого весело. Арабелла и Эшли здорово разозлились.
– Да уж, не слишком профессионально, – сказал Марк.
– Какая разница? Это всего лишь церковь Сент-Бэзил, так ведь? – Алисия смотрит на меня. – А ты что думаешь?
– На самом деле мне все равно, – отвечаю я, подумав. – Но если бы мой отец это услышал, он бы очень разозлился.
– Правда? А почему?
– Он думает, что нужно уважительно относиться к каждому музыкальному произведению, даже если оно ему не очень нравится. То есть он не любит, например, Чайковского или Штрауса, но будет играть их очень серьезно. Поэтому он великий; он играет все так, как будто любит это всем сердцем.
– Ясно. – Алисия подходит к бару, смешивает себе еще один коктейль, обдумывает мои слова. – Знаешь, тебе повезло, что у тебя есть великий отец, который любит что-то, кроме денег.
Я стою за спиной Клэр, в темноте провожу пальцами по ее позвоночнику. Она заводит руку за спину, и я хватаю ее.
– Не думаю, что ты бы так сказала, если бы хоть немного знала мою семью. К тому же твой отец, кажется, очень о тебе заботится.
– Нет, – качает головой Алисия. – Он просто хочет, чтобы перед его друзьями я была идеальной дочерью. На меня ему плевать. – Алисия накрывает шары треугольником и ставит их на место. – Кто хочет сыграть?
– Я,– говорит Марк.– Генри?
– Конечно.
Мы с Марком натираем кии мелом и встаем друг напротив друга у стола.
Я разбиваю. Номера 4 и 15 закатываются сразу.
– Сплошные,– говорю я, видя двойку в углу.
Закатываю ее, но случайно цепляю тройку. Я начинаю уставать, координация нарушена из-за виски. Марк играет напористо, но без особого таланта и забивает 10 и 11. Мы быстро продолжаем, и вскоре я забиваю все сплошные. 13-й номер Марка зависает над угловой лузой.
– Восьмерка, – указываю я.
– Знаешь, если шар Марка упадет, ты проиграешь,– говорит Алисия.
– Знаю.
Аккуратно пускаю биток через стол, он любовно целует восьмерку и мягко посылает ее к тринадцатому номеру, и кажется, что он сейчас объедет 13 как по рельсам и благородно упадет в лузу. Клэр смеется, но потом тринадцатый качается и падает.
– Ну что ж, как пришло, так и ушло.
– Хорошая игра, – говорит Марк.
– Господи, где ты так научился играть? – спрашивает Алисия.
– Это одна из вещей, которой я учился в колледже. – Наряду с пьянством, английской и немецкой поэзией и наркотиками.
Мы убираем кии, берем бутылки и бокалы.
– Какая специальность? – Марк отпирает дверь, и мы все идем по коридору к гостиной.
– Английская литература.
– Почему не музыка?
Алисия осторожно берет в одну руку свой бокал и бокал Клэр и открывает дверь в гостиную.
– Не поверишь, насколько я немузыкален, – смеюсь я. – Родители были уверены, что им из роддома принесли другого ребенка.
– Нелегко, наверное,– говорит Марк.– Но, по крайней мере, тебя отец не заставляет быть юристом, – говорит он Алисии.
Мы заходим на кухню, Клэр включает свет.
– Тебя он тоже не заставляет,– отвечает Алисия. – Тебе это нравится.
– Ну и я об этом говорю. Он никого из нас не заставляет делать то, чего мы не хотим.
– Нелегко было? – спрашивает Алисия. – Я бы ловила каждое слово твоего отца.
– До того как умерла мама, было хорошо. После этого все стало ужасно. Если бы я был гением-скрипачом, может быть… Не знаю.– Я смотрю на Клэр и пожимаю плечами. – В любом случае, мы с отцом не уживаемся. Вообще.
– Почему?
– Пора спать,– говорит Клэр.
Она хочет сказать, что хватит расспросов. Алисия ждет ответа.
– Ты когда-нибудь видела фотографию моей мамы? – спрашиваю я Клэр. – Я похож на нее.
– Ну?
Алисия моет под краном бокалы. Клэр вытирает.
– Он не может смотреть на меня. Конечно, это только одна причина из многих.
– Но…
– Алисия… – пытается сказать Клэр, но Алисию не остановить.
– Но он твой отец.
– То, что делаешь ты, чтобы позлить отца, это просто глупости по сравнению с тем, что мы с отцом сделали друг с другом,– улыбаюсь я.
– Например?
– Например, он бесчисленное количество раз запирал квартиру, чтобы я не мог попасть внутрь, в любую погоду. А я, например, как-то выкинул ключи от его машины в реку. Вот так.
– Но почему?
– Я не хотел, чтобы он разбился. Он был пьян. Алисия, Марк и Клэр смотрят на меня и кивают.
Они все прекрасно понимают.
– Пора спать, – говорит Алисия, мы выходим из кухни и расходимся по комнатам, пожелав друг другу спокойной ночи.
КЛЭР: 3:14 утра на моем будильнике, и только я начала согреваться в холодной постели, как открывается дверь и очень тихо заходит Генри. Я откидываю занавес, и он запрыгивает ко мне. Кровать скрипит, когда мы пытаемся улечься.
– Привет,– шепчу я.
– Привет, – шепчет в ответ Генри.
– Это плохая мысль.
– У меня в комнате так холодно.
– Ой!
Генри дотрагивается по моей щеки, и я стараюсь не содрогнуться. Пальцы у него просто ледяные. Я растираю их своими ладонями. Генри поглубже зарывается в одеяла, а я прижимаюсь к нему, пытаясь согреть.
– Ты в носках? – тихо спрашивает он.
– Да.
Он ныряет вниз и стягивает их с моих ног. Через нескольких минут, наполненных писком и возней, мы оба оказываемся голыми.
– Где ты был, когда исчез из церкви?
– В своей квартире. Через четыре дня, минут пять посидел.
– Почему?
– Усталость. Напряжение.
– Нет, почему там?
– Не знаю. Что-то не так сработало. Может, в управлении полетами во времени решили, что там я буду больше к месту. – Генри зарывает пальцы в мои волосы.
За окном светает.
– Счастливого Рождества,– шепчу я.
Генри не отвечает, я лежу в его объятиях, думая о многочисленном воинстве небесном, прислушиваясь к его размеренному дыханию и стуку своего сердца.
ГЕНРИ: Рано утром я встаю в туалет; стоя в уборной Клэр и сонно отливая при свете медного ночника, я слышу женский голос: «Клэр?» – и прежде чем до меня доходит, что он идет из-за двери, ведущей, как я думал, в кладовку, дверь открывается, и я оказываюсь абсолютно голый перед носом Алисии. «О!» – вскрикивает она, когда я запоздало хватаю полотенце, чтобы прикрыться. «О Алисия, привет», – шепчу я, и мы оба ухмыляемся. Она исчезает в своей комнате так же быстро, как и появилась.
КЛЭР: Я дремлю, прислушиваясь к звукам просыпающегося дома. Нелли что-то напевает в кухне и гремит сковородками. Кто-то идет по коридору мимо моей двери. Я поворачиваюсь: Генри по-прежнему крепко спит, и внезапно я понимаю, что должна его отсюда выгнать, пока никто не увидел.
Я высвобождаюсь от Генри и одеял и осторожно вылезаю из кровати. Поднимаю с пола свою ночную рубашку и только собираюсь натянуть ее через голову, как Этта говорит:
– Клэр! Проснись и пой! Рождество! – и просовывает голову в двери.
Я слышу, как Алисия зовет Этту, и, вынимая голову из пижамы, вижу, что Этта поворачивается и что-то ей говорит. Поворачиваюсь к постели: Генри нет. Пижамные штаны лежат на ковре, и я пинком отправляю их под кровать. Этта заходит в комнату в своем желтом купальном халате, косы болтаются на плечах. Я говорю: «С Рождеством!», и она начинает рассказывать что-то о маме, но я едва слушаю, опасаясь, что Генри может материализоваться перед Эттой.
– Клэр? – подозрительно смотрит на меня Этта.
– Что? О, прости. Наверное, я еще не проснулась.
– Иди пить кофе.– Этта убирает кровать. Выглядит озадаченной.
– Я уберу сама, Этта. Иди вниз.
Этта подходит к другой стороне кровати. В комнату просовывает голову мама. Выглядит она прелестно, такая спокойная после бури прошлой ночи.
– С Рождеством, дорогая.
Я подхожу к ней и целую в щеку.
– С Рождеством, мама.
Очень трудно злиться на нее, когда она такая привычная, такая милая мама.
– Этта, не спустишься со мною вниз? – спрашивает мама.
Этта сминает подушку обеими руками, и следы от наших двух голов исчезают. Смотрит на меня, подняв брови, но ничего не говорит.
– Этта?
– Иду…– Этта торопится следом за мамой. Закрываю за ними дверь, облокачиваюсь на нее и тут вижу, как из-под кровати выкатывается Генри. Встает и начинает надевать пижаму. Я запираю дверь.
– Где ты был? – спрашиваю шепотом.
– Под кроватью, – шепчет в ответ Генри, как будто я спросила очевидную глупость.
– Все время?
– Да.
Не знаю почему, но мне это кажется ужасно смешным, и я начинаю хихикать. Генри прижимает ладонь к моим губам, и вскоре мы оба трясемся от беззвучного хохота.
ГЕНРИ: Рождество странно спокойно после ураганов прошлого дня. Мы собираемся у елки, немного застенчивые, в купальных халатах и тапочках, подарки уже открыты, восторги выражены. После бурных взаимных благодарностей садимся завтракать. Потом наступает затишье, потом рождественский ужин, все восхищаются Нелли и ее кальмарами. Все улыбаются, ведут себя идеально и так же выглядят. Мы – образец счастливой семьи, реклама для буржуазии. Мы едим все то, о чем я так мечтал, сидя в ресторане «Веселый котелок» с папой, мистером и миссис Ким и притворяясь, что мне все очень нравится, в то время как взрослые настороженно на меня смотрели. Но даже когда мы, сытые, отправляемся в гостиную, смотрим футбол по телевизору и читаем книги, которые друг другу подарили, и пытаемся разобраться с подарками, которые требуют батареек и/или розетки, ощущение натянутости не проходит. Кажется, как будто где-то, в одной из дальних комнат дома, было подписано соглашение о прекращении огня, и теперь все стороны пытаются следовать ему, по крайней мере, до завтра, по крайней мере, пока новое соглашение о вооружении не войдет в силу. Мы все играем, притворяемся расслабленными, воплощаем образы идеальной матери, отца, сестер, брата, молодого человека и невесты. Я вздыхаю с облегчением, когда Клэр смотрит на часы, встает с дивана и говорит: