Работа страхового клерка была слишком нудной и уже не удовлетворяла меня, поэтому я поменял ее. А плакат не лгал. Быть полицейским значило именно это: гражданская служба плюс волнения.
Но теперь все как-то изменилось. В городе жить невозможно. Он постепенно стал адом. Это не место даже для взрослых, о детях я уж не говорю. Я терпеть не могу ездить туда каждый рабочий день, мне и смотреть в ту сторону не хочется. Но что же делать? Я женат, дети, заклад на дом, платежи за машину и мебель – и вот уже нет решений, которые можно принять. Я не мог бы, например, завтра утром перестать быть нью-йоркским полицейским. Выбросить свое положение и свой статус государственного служащего? Выбросить годы, идущие в зачет пенсии? И где я найду другую работу за ту же самую плату? И будет ли она сколько-нибудь лучше?..
Между тем от дома по дорожке ко мне двигался свет фонаря. Я весь напрягся. Я еще мог повернуться и уйти, оставить все это в области фантазии…
За сиянием фонаря просматривалось несколько человек, я не смог бы наверняка сказать сколько. Теперь свет фонаря вообще не падал на меня – вначале он освещал землю, а затем заплясал на воротах, когда их отпирали. Голос произнес: «Входите». Это был не тот хриплый голос, что раньше, а совсем другой, более мягкий, более маслянистый.
Я вошел, и они заперли за мной ворота. Меня обыскали, быстро и со знанием дела, а затем взяли под руки выше локтей и повели к дому.
Вскоре я оказался в зале для игры в кегли. Картина была просто удивительной. Ярко освещенное помещение, кегельбан с одной дорожкой. Позади дорожки – обычная, обитая кожей кушетка, и на ней – Вигано. На нем купальный халат, черные тапочки, на шее висело белое полотенце; на карточном столике стояла бутылка пива «Мичелоб», и он пил из пльзеньского стакана.
В дальнем конце дорожки, у кеглей, сидел полный парень лет тридцати в черном костюме. Он был совсем такой же, как те – громилы, которые привели меня и стояли сейчас у двери.
Я направился к кушетке. Вигано повернул голову и одарил меня тяжелой улыбкой. У него были жутковатые глаза: похоже, он позволял показываться только мертвой части своих глаз, все же живое в них пряталось под веками. Вигано смотрел на меня несколько секунд, а затем погасил улыбку и кивнул в сторону кушетки.
– Садитесь! – пригласил он. Это была команда, а не жест гостеприимства.
Я сел, подальше от Вигано. В другом конце дорожки громила в черном костюме закончил установку кеглей и устроился на сиденье, которого не было видно с моего места.
Вигано внимательно изучал меня.
– На вас парик, – сказал он наконец.
– Ходят слухи, – пояснил я, – что ФБР снимает на пленку ваших посетителей. Я не хочу быть опознанным.
Он кивнул.
– Усы тоже фальшивые?
– Конечно.
– Они выглядят естественнее, чем парик. – Он отпил немного пива. – Вы полицейский, да?
– Детектив третьего разряда. Работаю в Манхэттене.
Вигано вылил остатки пива из бутылки в стакан. Не глядя на меня, сказал:
– Мне доложили, что при вас нет документов. Бумажника, шоферского удостоверения – ничего подобного.
– Вы не должны знать, кто я.
Он снова кивнул. Теперь он все-таки поживее посмотрел на меня.
– Но вы хотите сделать что-то для меня.
– Вернее, что-нибудь продать вам.
Он слегка прищурился.
– Продать?
– Я хочу продать вам что-нибудь за два миллиона долларов наличными.
Он не знал, смеяться или отнестись ко мне всерьез.
– Продать мне что?
– Все, что вы пожелаете купить.
Он притворился обиженным.
– Что это за чертовщина?
Я заговорил так быстро, как только мог:
– Вы покупаете вещи. У меня есть друг, он тоже полицейский. При нашем положении мы можем попасть в Нью-Йорке в любое место, куда вы захотите, и достать для вас все, что вы хотите.
Вы просто скажете нам, что вам нужно, за что вы уплатите два миллиона долларов – и мы достанем это.
Покачивая головой и делая вид, что он говорит больше себе, чем мне, Вигано произнес:
– Не могу поверить, что какой-нибудь окружной прокурор мог оказаться настолько глуп. Эту чепуху вы придумали сами.
– Разумеется, – подтвердил я. – И каким образом она может повредить вам? Ваши мальчики обыскали меня по пути сюда, у меня нет магнитофона, а если бы и был, то он выдал бы меня. Я не настолько сумасшедший, чтобы просто передать вам необходимое и ожидать, что получу тут же два миллиона наличными, поэтому нам придется разработать условия, надежные методы, а это означает, что вас вряд ли сцапают за укрывательство краденых товаров.
Теперь он внимательно изучал меня, пытаясь понять, кто я.
– Вы хотите сказать, что действительно предлагаете украсть что-нибудь – все, что я захочу?
– То, за что вы заплатите два миллиона, – подтвердил я. – И то, что нам по силам: я не собираюсь красть для вас самолет.
– У меня есть самолет, – сказал он и, отвернувшись от меня, посмотрел на кегли, установленные в дальнем конце дорожки.
Вигано задумался. Я чувствовал, что сказал не все, не объяснил нужным образом, но в то же время понимал, что лучше всего сейчас держать язык за зубами и дать ему подумать самому.
Через некоторое время он решительно кивнул, посмотрел на меня своими устрашающими глазами и сказал:
– Ценные бумаги.
Эта фраза не сразу дошла до меня. Единственное, о чем я мог подумать, это о протоколах в нашем участке и в полицейском управлении. Я переспросил:
– Ценные бумаги?
– Долгосрочные казначейские обязательства, – пояснил он, – облигации на предъявителя. И ничего другого. Можете вы это устроить?
– Вы имеете в виду Уолл-стрит, наверное? – спросил я.
– Разумеется, Уолл-стрит. Вы знаете кого-нибудь в маклерской конторе?
А я-то думал, что нам не придется выходить за пределы нашего полицейского района, где мы знали все ходы и выходы.
– Нет, никого, – ответил я. – А это необходимо?
Вигано пожал плечами и махнул рукой. Руки у него были удивительно большие и плоские.
– Мы заменим номера, – сказал он. – Только не приносите бумаг с именами.
– Не понимаю…
Он раздраженно засопел.
– Если на сертификате есть фамилия владельца, то мне он не нужен. Только те бумаги, на которых написано «Уплатить предъявителю».
– Вы сказали – долгосрочные казначейские обязательства?
– Правильно. Они или любые другие виды облигаций на предъявителя.
Меня это заинтересовало само по себе, помимо вопроса о краже. Я никогда не слыхал об облигациях на предъявителя.
– Вы хотите сказать, что это другой вид денег?
– Это и есть деньги, – проворчал с улыбочкой Вигано. Мне стало хорошо при этой мысли, совсем как в квартире той богатой женщины в западной части Центрального парка.
– Деньги богатых людей…
Вигано ухмыльнулся. Мне кажется, мы оба были удивлены тем, как хорошо понимаем друг друга.
– Правильно, – подтвердил он. – Деньги богачей.
– И вы купите их у нас…
– По двадцать центов за доллар.
– Одна пятая? – Меня это ошарашило. Он пожал плечами.
– Я даю вам хорошую цену, потому что вы собираетесь украсть оптом. Обычно это стоит десять центов за доллар. Я-то имел в виду, что процент низкий, а не высокий.
– Если они оплачиваются предъявителю, то почему бы мне не продать их самому?
– Вы не знаете, как менять номера, – объяснил Вигано. – И у вас нет контактов, чтобы вернуть бумаги на законный рынок.
Он был прав по обоим пунктам.
– Хорошо, – уступил я. – Значит, нам придется взять их на десять миллионов, чтобы получить два миллиона от вас.
– Ничего слишком крупного, – сказал он. – Ни одна бумага не должна быть стоимостью свыше ста тысяч долларов.