Но все равно Федор не видел той радости на ее лице, которую ожидал.
- Ты не собираешься за меня замуж? - спросил он ее, когда они сели перекусить. Такого вопроса сегодня утром он не думал задавать. Такой вопрос не следует задавать, когда впереди у тебя уже остатки дня и ты привез любимую девушку в ту квартиру, где хотел бы с нею поселиться, пусть и не на всю жизнь, но хотя бы на тот момент, когда она после медового месяца, проведенного где-нибудь у моря, будет ждать от тебя ребенка...
Федор мечтал именно об этом, и сейчас у него вырвались слова, о которых он тут же пожалел.
- Я знаю... мне кажется, я знаю... каковы наши чувства друг к другу, - продолжает он спокойно, хотя его мозг потрясен, а в груди вдруг такое теснение, что он едва дышит. - Мне кажется, мы любим друг друга...
Она смотрит на него и начинает что-то говорить, и замолкает, и начинает снова. У нее вырывается какой-то раздраженный беспомощный жест-взмах руки.
- Давай не будем обсуждать наши чувства, - говорит она.
Губы Федора растягиваются в горькой усмешке. Он устремляет взгляд на Светлану, но все расплывается у него перед глазами. Он тонет, он погружается на дно, и некому броситься ему на помощь, подхватить его под руки и вытаскивать, спасать... Его ладони крепко сжимают ручки кресла, легкого белого пластмассового креслица, почти такого же, как у Аджиева в саду... Он сидел вчера утром на таком... Как он не подумал раньше: здесь нет ничего принадлежащего ему, он ничего не выбирал, не покупал сам... Казенная мебель в казенной квартире, пусть и записано в паспорте, что он здесь живет. А девушка, эта девушка, которую он тоже считал своей?
- Светлана, ты лгала мне? - Это последний крик о помощи.
- Глупый, - вздыхает она, неожиданно меняясь в лице. По нему разливается алый румянец, и в глазах он видит манящую ласку. - Иди ко мне. Я так соскучилась... И поэтому злая, злая и ревнивая... Мне показалось, я не первая уже здесь... Прости...
И Федор тянется к ней, обвивает руками и утыкается лицом в пахнущие солнцем и речной водой волосы.
Елена сидит в саду около бассейна. Жарко. Но ее знобит, и даже теплая накидка из ламы не защищает ее ставшее вдруг таким хрупким тело от холода, который источает каждая ее клетка.
Вчера был званый ужин. С ней рядом сидел этот остроумный, совершенно не похожий на чиновника министр. Всем было весело и приятно. А она внезапно почувствовала тошноту, столь сильную, что ей пришлось тихо выйти из-за стола. Она шла по ковру, дрожа, склонив голову, чувствуя, как бриллиантовые серьги холодят ей щеки. Самое жаркое солнце не смогло бы растопить холод этих серег, этих щек.
Ее мутило, она бросилась в туалетную комнату, словно пытаясь изрыгнуть из себя, из своего чрева эту чуждую ей жизнь.
Она не сомневалась, что беременна от Артура Нерсесовича. Срок был очень мал, к тому же, встречаясь с Ефремом, она постоянно пила таблетки, а муж пришел к ней неожиданно. Плод насилия носила она в себе. Это был нежеланный плод, его надо было немедленно вытравить, но с тех пор, как она от ужаса, что он причинит ей страшную боль, проговорилась ему о беременности, за ней следили так, что не было минуты, когда бы она осталась одна.
Телефонный звонок пробуждает ее. Ей давно никто не звонил. Даже кажется, что телефон умер вместе с ней.
Она берет телефон с тумбочки и прижимает к уху. Голос, который она уже забыла, заставляет сильнее биться сердце.
- Елена Сергеевна, здравствуйте. Вы помните меня?
- Да, - шепотом откликается женщина.
- Так остается ли в силе наше соглашение? Я наконец собираюсь придать ход делу. Это очень серьезно, Елена Сергеевна, никаких срывов быть не должно.
- Это у вас не должно, - подчеркнуто говорит она, - а я давно готова.
- Так смотрите же, я начинаю действовать.
- Буду ждать результатов...
- В ее интонациях звучит редкое хладнокровие. На том конце связи слышна усмешка, и все пропадает, как во сне.
"Это не розыгрыш?" - думает она и внезапно успокаивается. Разве теперь ее касаются подобные мелочи? Она знает, что впереди. А тот, кто знает, недостижим для всех. И свободен. От всего.
- Тебе кто-то звонил? - виноватая физиономия Артура Нерсесовича выглядывает из приоткрытой двери. Конечно, горничная тут же "настучала". У них прекрасно поставлена информация, но они не уследят за ней, когда она захочет уйти. Еще никому не удавалось поймать чью-то отлетающую в вечность душу.
Елена смеется.
- Ну да, а что? Это тоже запрещено? - спрашивает она.
Муж теряется на мгновение.
- Я не то хотел сказать, ты не поняла меня, - заискивающе говорит он, - мне хочется, чтобы ты отвлеклась немного, поехала бы в гости, в клуб, наконец...
- Да, да, именно оттуда мне и звонили. Я как раз собираюсь это сделать, сегодня же вечером, - отвечает Елена и видит, как расплывается от радости лицо Артура Нерсесовича. Ну конечно, он только и ждал того, чтобы они начали новую жизнь, в которой ей предстояло забыть, как он приходил к ней по ночам с искусственным членом. Может, и ребенок зачат именно таким способом? Елена смеется, а муж, не понимая, в чем дело, неуверенно мнется на пороге.
- Я очень рад, что ты повеселела, - с жалкой улыбкой на губах произносит он. - Может быть, ты и мне позволишь поехать с тобой?
Она не отвечает, зная, что он все равно поступит по-своему. Дверь потихоньку закрывается. А Елена, будто бы продолжая разговор с тем невидимым собеседником, произносит вслух:
- Так действуй, действуй скорее...
Уже глубокой ночью, изрядно поплутав, Федор добирается на машине до бывшего переезда. В домике Игната, в халупе, горит лишь одно, тщательно занавешенное, окно. Но сам хозяин уже стоит у калитки.
- Ты, что ли, Федор? - спрашивает он, когда машина останавливается прямо около него.
- Я, дядька Игнат! Едва добрался. Тут, по этим проселкам, хрен разберет, куда ехать. Думал, не найду, - сердито отвечает Стреляный, вылезая на заросшую травой дорожку.
- У меня сегодня Сенька Звонарь побывал, - шепчет старик, но все равно каждое его слово гулко разносится в тишине. - Все наши в городе убеждены, что это Китайца работа. Я, конечно, не стал спорить. Пусть будет так.
- Еще бы! - откликается Федор.
Они закуривают и уходят в дом. Мишка; спит на топчане, по-детски раскинув руки.
- Заберешь, значит? - спрашивает Игнат таинственно.
- Обязательно, - отвечает Федор. -Он до смерти напуган, схиляет за границу тут же, звука не издаст. Если что, пригрожу, но думаю, обойдется. Мочить его смысла нет, эта карта обыгранная.
- Смотри... - Игнат предостерегающе трясет корявым пальцем. - Как бы осечки не было.
- В повязке увезу, - говорит Федор. - До самой Москвы.
- А если менты остановят? - Игнат как-то не уверен в успехе операции, задуманной Федором.
- Сюда ехал, ни одного не видел, - усмехается тот. - Если только по закону подлости...
- Ты же все должен учесть. - Игнат неодобрительно качает головой. - Завалишь дело.
Просыпается Мишка, смотрит на них припухшими со сна глазами и недовольно бурчит:
- Да кончить его проще будет. Кому он теперь нужен?
Федор отмахивается от него:
- Я труп на себя зазря вешать не хочу. Сказал отвезу, так и будет. Давай веди его, да вот повязку надень.
Федор бросает Мишке на кровать кусок черной материи.
- И руки не связывать? - удивляется тот.
- Нет, веди так. Я с ним поговорю. Проходит несколько минут, и в дверях появляется, поддерживаемый Мишкой, Ефрем Борисович с повязкой на глазах. Он похудел и оброс, от него несет потным грязным телом. Мишка подталкивает его к стулу, тот садится, руки его висят безжизненно, как плети.