У тебя овес есть? Я к старику пойду, бабе скажи - щей пусть принесет. Я есть хочу. А там, как хочешь.
Кирилл Михеич хлопнул себя по ляжкам и, быстро вращая кистью руки, закричал.
Лошадь дмыхнула ноздрей. Артюшка разнуздал ее и сунул под потник руку - "горячее ли мясо, можно ли снять седло"?
- Да что вы - утопить меня хотите? Сговорились вы, лешак вас истоми! Поп туды тянет, архитектор - туды... разорваться мне на тысячу кусков? Жизнь мне надоела, - идите вы все к чемеру!.. Только подряды попали, время самое лес плавить, Господи...
Крик его походил на жалобу.
Из палисадника, ленивый и желтый, как спелая дыня, выпал голос Фиозы Семеновны:
- Чего там ещо, Михеич?
- Видишь, - орешь, сказал Артюшка, идя под навес. - Скажи - сбрую привезли...
Жена переспросила. Кирилл Михеич крикнул озлобленно и громко:
- Сбрую привезли, язва бы вас драла!..
И еще ленивее, как вода через край, - выплеснула Фиоза Семеновна в комнате.
- Что волнуется, не поймешь. Чисто челдон.
Лица у Артюшки под пушистым малахаем не видно, - блеснули на луну зубы. За плечи спрятались пригоны, пахнущие распаренно-гниющим тесом и свежим сеном. Пимокатная.
Поликарпыч удивлялся, когда не надо. Должно быть, для чужих... Развешивая по скамье вонючие портянки, отодвинул и поздоровался спокойно:
- Приехал? Садись. Баба и то, поди, тоскует. Видал?
- Ись хочу, - сказал Артюшка.
- Добудим. Схожу в кухню.
Артюшка вдруг сказал устало:
- Не надо. Дай хлеба. Постели на земле...
Старик, видимо, довольный отрезал ломоть хлеба. Кирилл Михеич, положив жилистые руки на колени, упорно и хмуро глядел в землю. Артюшка ел хлеб, словно кусая баранину - передними зубами, быстро и почти не жевал.
Съев хлеб, Артюшка вытянулся по скамье, положив под голову малахай. Тибитейка спала на землю. Старик поднял ее одним пальцем и сказал недовольно:
- Зачем таку... Как пластырь. Образ христианский у тебя. Хфеска все-таки на картуз походит.
- Кого еще арестовали? - быстро спросил Артюшка.
Так же, словно зажимая слова меж колен, в землю отвечал Кирилл Михеич:
- Одного протоиерея, говорят. Больше не слышно.
- Разговаривали сегодня?
- С кем?
- С кем. Со всеми.
- Ты откуда знаешь?
Артюшка сердито, как плетью, махнул тибитейкой:
- Когда вы по-настоящему отвечать научитесь? Всей Росее надо семьдесят лет под-ряд в солдатах служить... Тянет, тянет как солодковый корень. Говорили, значит.
- Говорили.
- И ничего?
Кирилл Михеич почему-то вспомнил голубей над церковной крышей - будто большие сизые пшеничные зерна... Громко, словно топая ногой, сплюнул.
- Я так и знал. Я никогда на рогожу не надеюсь. Надо шпагат. Казаков не разооружили?
- А будут?
- Я должен знать? Вы что тут, - яйца парите? У баб титьки нюхаете?..
Старик рассмеялся:
- Ловко он!..
Шевеля длинными и грязно пахнущими пальцами ног, он добавил хвастливо:
- Кабы мое хозяйство, я б навинтил холку.
На дворе по щебню покатилось с металлическим синим звоном. Артюшка подобрал ноги и надвинул тибитейку на лоб.
- Идет кто-то... С вами и камень материться начнет. Огурцы соленые, а не люди.
За дверью по кошме кто-то царапнул. Поликарпыч с кровати шестом пхнул в дверь.
Вошел щурившийся Запус. Подтягивая к груди и без того высоко затянутый ремень, сказал по-молодому звонко и словно нацепляя слова.
- На огонь забежал, думаю, скучно старику. Почитать попробовал, а в голове будто трава растет... Вас - полная компания. Не помешал?
- Гостите, - сказал Кирилл Михеич.
Запус поглядел на него и, убирая смех, - надвигая неслушавшиеся брови на глаза, проговорил торопливо и весело:
- Здравствуйте, хозяин. Я вас не узнал - вы... будто... побрились?
Старик хлопнул себя по животу.
- Ишь... я то же говорю, а он не верит...
Запус, указывая подбородком на Артюшку, спросил:
- Это новый работник? Ваш-то к нам на пароход поступил.
- Новый, - ответил неохотно Кирилл Михеич.
Артюшка пригладил реденькие, по каемочке губ прилипшие усики и сказал:
- Пале!
- Он по-русски понимает?
- Мало-мало, - ответил Артюшка.
- Из аула давно?
- Пчера.
- Степной аул? Богатый? Джатачников много? А сам джатачник?
- Джатачник, - раздвигая брови, ответил Артюшка.
- Чудесно.
Запус, перебирая пальцы рук, часто и бойко мигая, огляделся, потом почему-то сел по-киргизски, поджав ноги на постланную постель Артюшки.
- Я с тобой еще говорить буду много, - сказал он. - А ты, старик, не сказки рассказывал?
- Нет. Не учил, парень.
Запус вытащил портсигар.
- Люблю сказки. У нас на пароходе кочегар Миронов - здорово рассказывает. Этому, старик, не научишься. А карт нету?.. Может в дурака сыграем, а?
- Карты, парень, есть. Не слупить ли нам в шестьдесят шесть?
Запус вскочил, переставил со стола чайники и чашки. Ковригу хлеба сунул на седло, сдул крошки, чайные выварки и выдвинул стол на средину.
- Пошли.
- Садитесь, - сказал он Кириллу Михеичу. Тот вздохнул и подвинул к столу табурет. Артюшка захохотал. Запус взглянул на него весело и быстро объяснил Кириллу Михеичу:
- Доволен. Инородцы очень любят картежную игру, - также пить водку. Я читал. Жалко водки нет, угостить бы...
Кириллу Михеичу не везло. В паре против них были Поликарпыч и Запус. Поликарпыч любил подглядывать, а Запус торопился и карты у него в руках порхали. А Кириллу Михеичу были они тяжелее кирпича и липки как известка. Злость бороздила руки Кирилла Михеича, а тело свисало с табурета мягкое и не свое, как перекисшая квашня...
"Шубу" за "шубой" надевали на них. Поликарпыч трепал серую бороденку пальцами, как щенок огрызок войлока, и словно подтявкивал:
- Крой их, буржуев!.. Открывай очки... крой!..
У Запуса желтой шелковинкой вшивались в быстрые поалевшие губы - усики. Как колоколец звенели в зубы слова:
- Валяй их, дедушка! Не поддавайсь...
А завтра день, может быть, еще хлопотней сегодняшнего. Запус донесет или возьмет сейчас встанет и, сказав: - "что за подозрительные люди", арестует. Ноздря ловила горький запах конского пота с седел; коптящая лампа похожа на большую папироску.
Влив жидкими зеленоватыми клубами, в конский и табачный дух, вечерние и сенные запахи, - появилась Олимпиада. А позади ее, сразу согрела косяки и боковины дверей - Фиоза Семеновна.
У стола Олимпиада вскрикнула:
- Ой!
Запус оттолкнул табурет и, держа в пальцах карты, сказал:
- Накололись?..
Поликарпыч закрыл ладонью его карты торопливо.
- Не кажи... Тут хлюсты, живо смухлюют.
Держа по ребрам круглые и смуглые руки, Олимпиада отвела глаза от тибитейки Артюшки.
- Нет, накурено. К вам, Василий Антоныч, пришли.
- Много?
- Трое.
Запус потянулся, вздохнул через усики и передал карты Олимпиаде:
- Доиграйте за меня. Я долго. Как пришли ко мне, так спать захотел... Опять заседание, нарочно с парохода сбежал. Думал - отдохну.
Покачав за пальцы руку, наклонил голову перед Фиозой Семеновной идол в синем шелке, золото в коралловых ушах, зрачок длинный и зеленый, как осока:
- Спокойной ночи.
--------------
А ночью этой же толчками метнулась под брови, в лоб и по мозгам винтящая и теплая кровь, - вскочил Кирилл Михеич на колени. Махнул пальцами, захватил под ногти мягкий рот Фиозы Семеновны и правым кулаком ударил ее в шею. Хыкнула она, передернула мясами, - тогда под ребра... И долго - зажимая, мокрой от слюны, рукой бабий вячный крик - бил кулаком, локтем и босыми твердыми мужицкими ступнями муж свою жену.
IX.
День и ночь двухъэтажный, американского типа пароход "Андрей Первозванный" вытягивал и мазал небо с желтыми искрами дымной жилой. Сухие железные и деревянные - ребра плотно оседали, подминали под себя степную иртышскую воду.