Поставил печать и, сильно нажимая пером, вывел: "Емел Горчишников". Вынув из кобуры револьвер, спустился вниз.
У каютки с арестованными на куле дремал каменщик Иван Шабага.
Дежурные обстреливали улицы.
От толчка в грудь, Шабага проснулся - лицо у него мягкое с узенькими, как волосок, глазами.
- Поди, усни, - сказал Горчишников.
Шабага зевнул:
- Караулить кто будет?
- Не надо.
Шабага, забыв винтовку, переваливаясь, ушел.
Горчишников растворил дверь, оглядел арестованных и первым убил прапорщика Беленького.
Купец Мятлев прыгнул и с визгом полез под койку. Пуля раздробила ему затылок.
Матрен Евграфыч отошел от окна (оно было почему-то не заставлено мешками) - немного наклонился тучной грудью и сказал, кашлянув по средине фразы:
- Стреляй... балда. Сукины сыны.
Горчишников протянул к его груди револьвер. Мелькнуло (пока спускал гашетку) - решетчатое оконце в почте; "заказные" и много, целая тетрадь, марок. Зажмурился и выстрелил. Попал не в грудь, а метнул с лица мозгами и кровавой жижой на верхние койки.
Протоиерей, сгорбившись, сидел на койке. Виднелась жилистая, покрытая редким волосом, вздрагивающая шея. Горчишников выругался и, прыгнув, ударил рукоятью в висок. Перекинул револьвер из руки в руку. Одну за другой всадил в голову протоиерея три пули.
Запер каюту. Поднялся на-верх.
- Мы тебя ждем, - сказал Заботин, увидев его, - если нам в Омск уплыть и сдаться... Как ты думаешь?
Горчишников положил револьвер на стол и вяло проговорил:
- Арестованных убил. Всех. Четверых. Сейчас.
И хотя здесь защелкал пулемет, но крики двоих - Заботина и Трофима Круци - Горчишников разбирал явственно.
Он сел на стул и, устало раскинув ноги, вздохнул:
- К Омску вам не уехать, - помолчав, сказал он: - за такие дела в Омске вас не погладят тоже. Надо Запуса дожидать, либо...
Он вытер мокрые усы.
- Сами-то без него пароход-бы сдали. Я вас знаю. Ерепениться-то пьяные можете. Теперь, небось, не сдадите. Подписывайте приказ-то.
Он вынул из папки напечатанный приказ и сказал:
- Шпентель-то я поставил уж. Две подписи, тогда и вывесить можно.
Заботин дернул со стола револьвер и, вытирая языком быстро высыхающие губы, крикнул:
- Тебя надо за такие из этого... В лоб! в лоб!.. Какое ты имел право без тройки?.. И не жалко тебе было, стерва ты этакая, без суда... самосудник ты?.. Ну, как это ты... Емеля... да... постойте ребята, он врет!..
- Не врет, - сказал Круця. - За убийство мы судить будем. После. Сейчас умирать можно с пароходом, подписывай.
Он взял перо и подписался по-русски. Заботин, пачкая чернилами пальцы, тыкал рукой.
- Я подпишу. Вы думаете, я трушу. Чорт с вами! А с тобой, Емельян, я руки больше не жму. Очень просто. Грабительство...
Утром, город ухнул. Далеко за пароходом, к левому берегу, в воду упал снаряд.
Горчишников сказал:
- Говорил - трехдюймовку привезти надо. Выкатят к берегу и начнут жарить.
Он посмотрел на еще упавший ближе снаряд.
- Из казарм лупят. Заняли, значит.
Просидевший всю ночь у рупора капитан прокричал:
- Тихий... вперед. Стоп!.. Полный!
В полдень над тремя островами поднялся синий дымок. Взлетал высоко и словно высматривал.
Красногвардейцы, сталкивавшие трупы в трюм, выбежали на палубу.
- Пароход! Из Омска! Наши идут.
А потом столпились внизу, пулеметы замолчали. Тихо переговоривались у машинного отделения.
Пороховой дым разнесло, запахло машинным маслом. Пароход вздрагивал.
Машинист Никифоров, вытирая о сапоги ладони, медленно говорил:
- Все люди братья!.. Стервы, а не братья. Домой я хочу. Кабы красный пароход был, белые-б нас обстреливали. Давно-б удрали. У меня - дети, трафило-б вас, я за что страдать буду!
Из улиц, совсем недалеко рванулось к пароходу орудие. Брызгнул где-то недалеко столб воды.
Делегация красногвардейцев заседала с Чрез-Тройкой.
На полных парах бешено вертелся под выстрелами пароход. Часть красногвардейцев стреляла, другие митинговали. С куля говорил Заботин:
- Товарищи! Выхода нет. Надо прорваться к Омску. Запус, повидимому, убит. Идут белые пароходы. К Омску!
Подняли оттянутые стрельбой руки: к Омску, прорваться. Стрелять прекратили.
Тут вверху Иртыша расцвел над тальниками еще клуб дыма.
- Идет... еще...
"Андрей Первозванный" завернул. Капитан крикнул в рупор:
- Полный ход вперед.
Из-за поворота яров, снизу, подымались навстречу связанные цепями, преграждая Иртыш, - три парохода под бело-зеленым флагом.
Горчишников выхватил револьвер. Капитан в рупор:
- Стой. На-азад. Стой.
"Андрей Первозванный" опять повернулся и под пулеметную и орудийную стрельбу ворвался в проток Иртыша - Старицу. Подымая широкий, заливающий кустарники, вал пробежал с ревом мимо пристаней с солью, мимо пароходных зимовок и, уткнувшись в камыши, остановился.
Красногвардейцы выскочили на палубу.
Машинист Никифоров закричал:
- Снимай красный. Белый подымай. Белый!..
Пока подымали белый, к берегу из тальников выехал казачий офицер; подымаясь на стременах, приставил руку ко рту и громко спросил:
- Сдаетесь?
Никифоров кинулся к борту; махая фуражкой, плакал и говорил:
- Господа!.. Гражданин Трубычев... господин капитан!.. Дети... да разве мы... их-ты, сами знаете...
Офицер опять приставил руку и резко крикнул:
- Связать Чрез-Тройку! Исполком Совдепа! Живо!
--------------
Разбудил Кирилла Михеича пасхальный перезвон. Застегивая штаны, в сапогах на босу ногу, выскочил он за ворота. Генеральша Саженова без шали поцеловала его, басом выкрикнув:
- Христос Воскресе!..
Кирилл Михеич протер глаза. Застегнул сюртук и, чувствуя гвозди в сапоге, - спросил:
- Что такое значит?
Варвара целовала забинтованную руку Шмуро. Архитектор подымал брови и, шаркая ногой, вырывал руку.
Варвара взяла Кирилла Михеича за плечи и, поцеловав, сказала:
- Христос Воскресе! Большевиков выгнали. Сейчас к пароходу пойдем, расстрелянных выносить. Капитан Трубычев приехал.
Шмуро поправил повязку и, сдвинув шлем на ухо, сказал снисходительно Кириллу Михеичу:
- Большое достоинство русского народа перед западом, это, по общему выводу, - добродушие, отзывчивость и какая-то бешеная отвага. В то время, как запад - например, англичанин - холоден, методичен и расчетлив... Или, например, колокольный звон - широкая, добродушная и веселая музыка, проникшая во все уголки нашего отечества... Сколько в германскую войну русские понесли убитыми, а запад?.. Гражданин Качанов!..
- У меня жены нету, - сказал Кирилл Михеич.
Варвара погрозила мизинцем и, распуская палевый зонтик, сказала капризно:
- Возьмите меня, Шмуро, здоровой рукой... А вы, Кирилл Михеич, маму.
Маму Кирилл Михеич под руку не взял, а пойти пошел.
- Совсем взяли? - спросил он. - Всех? А ежели у них где-нибудь на чердаке пулемет спрятан?..
Шмуро обернулся, поднял остатки сбритых бровей и сказал через губу, точно сплевывая:
- Культура истинная была всегда у аристократии. Песком итти, Варя, не трудно? Извозчики разбежались...
--------------
Горчишников отбежал к пароходной трубе и никак не мог отстегнуть пуговку револьверного чехла. Карауливший арестованных, Шабага схватил его за плечи и с плачем закричал:
- Дяденька, не надо! Пожалуста, не надо.
Вырывая руку, Горчишников ругался и просил:
- Не замай, пусти, чорт!.. Все равно убьют.
Красногвардейцы столпились вокруг них. Безучастно глядели на борьбу и, вздрагивая, отворачивались от топота скакавших к берегу казаков. Шабага, отнимая револьвер, крикнул в толпу:
- Застрелиться, нас перебьют. Пущай хоть один.
Толпа, словно нехотя, прогудела:
- Пострадай... Немножко ведь... Авось простят. Пострадай.