И вдруг я увидела,
как у одного крестьянина, стоявшего за три человека от меня, задергалось лицо,
он кусал губы и так крепко сжимал свой цеп, что пальцы у него побелели Он
смотрел на дона Бенито, который подходил все ближе и ближе, а его все еще никто
не трогал. Потом, не успел дон Бенито поравняться с крестьянином, как он высоко
поднял свой цеп, задев соседа, и со всего размаху ударил дона Бенито по голове,
и дон Бенито посмотрел на него, а он ударил его снова и крикнул: "Получай,
cabron!" [испанское ругательство, буквально: козел] И на этот раз удар пришелся
по лицу, и дон Бенито закрыл лицо руками, и его стали бить со всех сторон, и до
тех пор били, пока он не упал на землю. Тогда тот, первый, позвал на подмогу и
схватил дона Бенито за ворот рубашки, а другие схватили его за руки и поволокли
лицом по земле к самому обрыву и сбросили оттуда в реку. А тот человек, который
первый его ударил, стал на колени на краю обрыва, смотрел ему вслед и кричал:
"Cabron! Cabron! O, cabron!" Он был арендатором дона Бенито, и они никак не
могли поладить между собой. У них был спор из-за одного участка у реки, который
дон Бенито отнял у этого человека и сдал в аренду другому, и этот человек уже
давно затаил против него злобу. Он не вернулся на свое место в шеренгу, а так и
остался у края обрыва и все смотрел вниз, туда, куда сбросили дона Бенито.
После дона Бенито из Ayuntamiento долго никто не выходил. На площади было
тихо, потому что все ждали, кто будет следующий. И вдруг какой-то пьянчуга
заорал во весь голос: "Que saiga el toro! Выпускай быка!"
Потом из толпы, собравшейся у окон Ayuntamiento, крикнули: "Они не хотят
идти! Они молятся!"
Тут заорал другой пьянчуга: "Тащите их оттуда! Тащите - чего там! Прошло
время для молитв!"
Но из Ayuntamiento все никто не выходил, а потом я вдруг увидела в дверях
человека.
Это шел дон Федерико Гонсалес, хозяин мельницы и бакалейной лавки, первейший
фашист в нашем городе. Он был высокий, худой, а волосы у него были зачесаны с
виска на висок, чтобы скрыть лысину. Он был босой, как его взяли из дому, в
ночной сорочке, заправленной в брюки. Он шел впереди Пабло, держа руки над
головой, а Пабло подталкивал его дробовиком в спину, и так они шли, пока дон
Федерико Гонсалес не ступил в проход между шеренгами. Но когда Пабло оставил его
и вернулся к дверям Ayuntamiento, дон Федерико не смог идти дальше и
остановился, подняв глаза и протягивая кверху руки, точно думал ухватиться за
небо.
- У него ноги не идут, - сказал кто-то.
- Что это с вами, дон Федерико? Ходить разучились? - крикнул другой.
Но дон Федерико стоял на месте, воздев руки к небу, и только губы у него
шевелились.
- Ну, живей! - крикнул ему со ступенек Пабло. - Иди! Что стал?
Дон Федерико не смог сделать ни шагу. Какой-то пьянчуга ткнул его сзади
цепом, и дон Федерико прянул на месте, как норовистая лошадь, но не двинулся
вперед, а так и застыл, подняв руки и глаза к небу.
Тогда крестьянин, который стоял недалеко от меня, сказал:
- Нельзя так! Стыдно! Мне до него дела нет, но это представление нужно
кончать. - Он прошел вдоль шеренги и, протолкавшись к дону Федерико, сказал: - С
вашего разрешения. - И, размахнувшись, ударил его дубинкой по голове.
Дон Федерико опустил руки и прикрыл ими лысину, так что длинные жидкие волосы
свисали у него между пальцами, и, втянув голову в плечи, бросился бежать, а из
обеих шеренг его били цепами по спине и по плечам, пока он не упал, и тогда те,
кто стоял в дальнем конце шеренги, подняли его и сбросили с обрыва вниз.
Он не
издал ни звука с той минуты, как Пабло вытолкал его из дверей дробовиком. Он
только не мог идти. Должно быть, ноги не слушались.
После дона Федерико я увидела, что на краю обрыва, в дальнем конце шеренги,
собрались самые отчаянные, и тогда я ушла от них, пробралась под аркаду,
оттолкнула двоих пьянчуг от окна Ayuntamiento и заглянула туда сама. Они все
стояли полукругом в большой комнате на коленях и молились, и священник тоже
стоял на коленях и молился вместе с ними. Пабло и сапожник по прозванью "Cuatro
Dedos", "Четырехпалый", - он в те дни все время был с Пабло, - и еще двое стояли
тут же с дробовиками, и я услышала, как Пабло спросил священника: "Кто
следующий?" Но священник молился и ничего не ответил ему.
- Слушай, ты! - сказал Пабло священнику охрипшим голосом. - Кто следующий?
Кто готов?
Священник не отвечал Пабло, как будто его тут и не было, и я видела, что
Пабло начинает злиться.
- Пустите нас всех вместе, - перестав молиться и посмотрев на Пабло, сказал
помещик дон Рикардо Монтальво.
- Que va, - сказал Пабло. - По одному. Кто готов, пусть выходит!
- Тогда пойду я, - сказал дон Рикардо. - Считай меня готовым.
Пока дон Рикардо говорил с Пабло, священник благословил его, не прерывая
молитвы, потом, когда он встал, благословил еще раз и дал ему поцеловать
распятие, и дон Рикардо поцеловал распятие, потом повернулся к Пабло и сказал:
- Ну, я совсем готов. Пойдем, вонючий козел!
Дон Рикардо был маленького роста, седой, с толстой шеей, в сорочке без
воротничка. Ноги у него были кривые от верховой езды.
- Прощайте! - сказал он всем остальным, которые стояли на коленях. - Не
печальтесь. Умирать не страшно. Плохо только, что мы умрем от рук вот этих
каналий. Не смей меня трогать, - сказал он Пабло. - Не смей до меня
дотрагиваться своим дробовиком.
Он вышел из Ayuntamiento - голова седая, глаза маленькие, серые, а толстая
шея словно еще больше раздулась от злобы. Он посмотрел на крестьян,
выстроившихся двумя шеренгами, и плюнул. Плюнул по-настоящему, со слюной, а как
ты сам понимаешь, Ingles, на его месте не у каждого бы это вышло. И он сказал:
"Arriba Espana! [Да здравствует Испания! (исп.)] Долой вашу так называемую
Республику, так и так ваших отцов!"
Его прикончили быстро, потому что он оскорбил всех. Его стали бить, как
только он ступил в проход между шеренгами, били, когда он, высоко подняв голову,
все еще пытался идти дальше, били, кололи серпами, когда он упал, и нашлось
много охотников подтащить его к краю обрыва и сбросить вниз, и теперь у многих
была кровь на руках и одежде, и все теперь вдруг почувствовали, что те, кто
выходит из Ayuntamiento, в самом деле враги и их надо убивать.
Я уверена, что до того, как дон Рикардо вышел к нам разъяренный и оскорбил
всех нас, многие в шеренгах дорого бы дали, чтобы очутиться где-нибудь в другом
месте. И я уверена, что стоило кому-нибудь крикнуть: "Довольно! Давайте отпустим
остальных. Они и так получили хороший урок", - и большинство согласилось бы на
это.
Но своей отвагой дон Рикардо сослужил дурную службу остальным. Он раздразнил
людей, и если раньше они только исполняли свой долг, к тому же без особой охоты,
то теперь в них разгорелась злоба, и это сейчас же дало себя знать.
- Выводите священника, тогда дело пойдет быстрее, - крикнул кто-то.
- Выводите священника!
- С тремя разбойниками мы расправились, теперь давайте священника.