Когда я просыпаюсь, его нет, и мне становится плохо, но скоро он возвращается и приносит много коробок, некоторые из них приятно пахнут.
Я больше не сопротивляюсь, когда он предлагает мне еду. Я даже предвкушаю это. Еда — это удовольствие. Иногда я кладу еду на его тело и слизываю ее, а он смотрит на меня темными глазами и содрогается, когда кончает.
Он уходит и возвращается с другими коробками.
Я сижу на кровати, ем и смотрю на него.
Он открывает коробки и начинает что-то строить. Что-то странное. Он включает «ай-под», и от этой музыки я чувствую себя неуютно… маленькой, как ребенок.
— Это елка, Мак. Вы с Алиной наряжали ее каждый год. Я не смог достать живую. Мы в Темной Зоне. Ты помнишь, что такое Темные Зоны?
Я качаю головой.
— Это ты так их назвала.
Я качаю головой.
— Как насчет двадцать пятого декабря? Ты знаешь, что это за день?
Я снова качаю головой.
— Это сегодня.
Он протягивает мне книгу. В ней много картинок с толстым человеком в красной одежде, со звездами и колыбелью, с елками и странными сверкающими штучками на ветвях.
Все это кажется мне очень глупым.
Он вручает мне одну из многочисленных коробок. Там красивые блестящие штучки. Я понимаю. Закатываю глаза. Я наелась, и мне хочется заняться сексом.
Но он отказывается подчиниться. Мы снова спорим. Он выигрывает, потому что у него есть то, что я хочу, и он может меня этого лишить.
Мы украшаем дерево, звучат идиотские жизнерадостные песни.
Когда мы заканчиваем, он делает что-то, и загорается миллион маленьких огоньков, красных и розовых, зеленых и синих, и у меня перехватывает дыхание, как от удара в живот.
Я падаю на колени.
Я сижу, скрестив ноги, на полу и долго смотрю на дерево.
Я вспоминаю новые слова. Они приходят медленно.
Рождество.
Подарки.
Мама.
Папа.
Дом. Школа. «Кирпичный». Мобильный телефон. Бассейн. Тринити. Дублин.
Одно слово беспокоит меня больше, чем все остальные, вместе взятые.
Сестра.
Он заставляет меня надеть «одежду». Я ее ненавижу. Она тугая и натирает кожу.
Я срываю ее, бросаю на пол, топчу ногами. Он снова меня одевает, в радужные яркие цвета, от которых у меня болят глаза.
Мне нравится черный. Это цвет тайны и тишины.
Мне нравится красный. Это цвет похоти и силы.
— Тыносишь черное и красное. — Я злюсь. — Даже на коже у тебя черный и красный.
Я не знаю, почему он устанавливает правила, и говорю ему об этом.
— Я другой, Мак. И устанавливаю правила, потому что я больше и сильнее.
Он смеется. Даже в этом простом звуке слышна сила. Все в нем дышит силой. Это меня возбуждает. Заставляет все время его хотеть. Даже когда он напряжен и чем-то озабочен.
— Ты не так уж от меня отличаешься. Разве ты не хочешь, чтобы я была похожа на тебя? — Я стягиваю через голову узкую розовую футболку.
Моя грудь подпрыгивает. Он смотрит на нее, потом отворачивается.
Я жду, когда он повернется снова. Он всегда поворачивается. Но не в этот раз.
— Я не должна мечтать о розовых тортах , разве не это ты говорил? — Я злюсь. — Ты должен радоваться, что мне нравится черное!
Он резко оборачивается ко мне.
— Что ты сказала, Мак? Когда я тебе это говорил? Расскажи мне об этом!
Я не знаю. Я не понимаю, что я сейчас сказала. Я ничего не помню. Я хмурюсь. У меня болит голова. Я ненавижу одежду. Я снимаю юбку, но оставляю туфли на каблуках. Голая, я могу дышать. Мне нравится обувь на каблуках. Благодаря ей я чувствую себя высокой и сексуальной. Я иду к нему, покачивая бедрами. Мое тело знает, как ходить в такой обуви.
Он хватает меня за плечи, удерживает на расстоянии вытянутой руки. Он не смотрит на мое тело, только в глаза.
— Розовые торты, Мак. Расскажи мне о розовых тортах.
— Да в крысиную петунию розовые торты! — Я кричу. Я хочу, чтобы он смотрел на мое тело. Я запуталась. Я боюсь. — Я даже не знаю, что такоеэта крысиная петуния!
— Твоя мама сердилась, когда вы с сестрой ругались. Вы говорили «петуния» вместо слова «жопа», Мак.
— Этогослова, «сестра», я тоже не знаю! — Я вру. Я ненавижу это слово.
— О нет, ты его знаешь. Она была для тебя целым миром. Ее убили. Ей нужно, чтобы ты отомстила за нее. Ей нужно, чтобы ты вернулась. Вернулась и сражалась, Мак. Черт побери, сражалась! Если бы ты дралась так, как трахаешься, ты вышла бы из этой комнаты в тот же день, как я принес тебя, сюда!
— Я не хочу выходить из этой комнаты! Мне нравитсяэта комната!
Я ему покажу, как я дерусь! Я прыгаю на него, пускаю в ход кулаки, зубы, ногти.
Но у меня ничего не выходит. Он непоколебим, как скала.
Он не позволяет мне причинить вред ему или себе. Мы спотыкаемся и падаем на пол. Внезапно моя злость проходит.
Я лежу на нем. В груди болит. Я сбрасываю обувь.
Я опускаю голову ему на грудь. Мы неподвижны. Его руки удерживают меня, сильные, уверенные, безопасные.
— Я скучаю по ней, — говорю я. — Я не знаю, как жить без нее. Во мне дыра, которую ничем не заполнить.
А помимо дыры есть кое-что еще. Что-то настолько мерзкое, что я отказываюсь это видеть. Я устала. Я не хочу больше чувствовать. Ни боли. Ни утраты. Ни ошибок. Только черное и красное. Смерть, молчание, похоть, сила. Только тогда мне спокойно.
— Понимаю.
Я поднимаю голову и смотрю на него. В его глазах таятся тени. Я знаю эти тени. Он действительнопонимает.
— Тогда почему ты заставляешь меня?
— Потому что если ты не найдешь, чем заполнить эту дыру, Мак, найдет кто-нибудь другой. И если кто-нибудь другой ее заполнит, он завладеет тобой. Навечно. И ты никогда не вернешься.
— Ты странный человек.
— Вот как? — Он слабо улыбается. — Я уже человек? Я больше не зверь?
Только так я и называла его раньше: мой любовник, мой зверь.
Но теперь я нашла еще одно слово — «человек». Я смотрю на него. Его лицо словно мерцает и изменяется, и в какой-то миг кажется мне жутко знакомым, словно я знала его когда-то прежде, не здесь. Я касаюсь его, медленно провожу пальцами по высокомерным и прекрасным чертам. Он поворачивается к моей ладони, целует ее. Я вижу за ним какие-то очертания. Книги, и полки, и шкафы с безделушками.
Я ахаю.
Его руки сжимают мою талию, причиняя боль.
— Что? Что ты видела?
— Тебя. Книги. Много книг. Ты… я… знаю тебя. Ты… — Я замолкаю.
Вывеска, скрипящая на ветру. Янтарный свет канделябров. Камин. Дождь. Бесконечный дождь. Звенит колокольчик. Мне нравится этот звук.
Я трясу головой. Нет такого места, нет такого времени. Я еще сильнее трясу головой.
Он удивляет меня. Он не произносит слов, которых я не хочу слышать. Не кричит на меня, не называет Мак и не настаивает, чтобы я продолжала.
И даже, когда я открываю рот, чтобы снова заговорить, он целует меня. Крепко.
И затыкает мой рот своим языком.
Он целует меня до тех пор, пока я не забываю, как говорить и даже как дышать, до тех пор, пока мне не становится все равно, смогу ли я вообще дышать. До тех пор пока я не забываю, что он на миг показался мне не зверем, а человеком. До тех пор пока картинки, которые так беспокоят меня, не разлетаются пеплом от жара нашего желания.
Он относит меня на кровать и бросает на нее. Я чувствую злость в его теле, но не понимаю, почему он злится.
Я вытягиваюсь в струнку на гладком шелке, наслаждаясь его чудными прикосновениями и точно зная, что сейчас будет. Что он собирается со мной сделать. Что он заставит меня почувствовать.
Он глядит на меня.
— То, как ты на меня смотришь… Черт. Я понимаю, почему они это делают.
— Что делают? Кто?
— Фейри. Превращают женщину в
Он танцует со мной. Мы выкрикиваем слова песни. От вида этого мужчины, большого, сексуального, мощного — и, насколько знала какая-то часть меня, невероятно опасного и совершенно непредсказуемого, — танцующего и кричащего о том, что никто не собьет его с ног, во мне что-то сломалось.
Внезапно я засмеялась и никак не могла остановиться. Я смеялась так сильно, что с трудом могла вздохнуть.
— Никогда не думала, что ты можешь танцевать. Или веселиться, если уж на то пошло.
Он застыл.
— Мисс Лейн? — медленно произнес он.
— А? Кто она?
Он внимательно смотрит на меня.
— Кто я?
Я тоже смотрю на него, чувствуя опасность. Мне это не нравится. Я хочу танцевать и говорю ему об этом, но он выключает музыку.
— Что произошло на Хэллоуин, мисс Лейн? — спрашивает он, и у меня появляется странное чувство, словно он уже давно задает мне этот вопрос снова и снова, а я забываю об этом. Отказываюсь даже слышать его. И, возможно, точно так же отказывалась услышать десятки других вопросов.
Почему он называет меня новым именем? Я не она. Он повторяет вопрос. Хэллоуин. От этого слова у меня по спине бегут мурашки. Что-то темное пытается вынырнуть из моей памяти, выбраться на поверхность, которую я пыталась сохранить неподвижной и спокойной, для этого мне и был нужен секс, секс, секс. Внезапно я понимаю, что больше не смеюсь, что мое тело дрожит, а кости словно становятся мягче. Я падаю на колени.