Глава VI
Леонора очнулась под влиянием ощущения ледяного холода. Скоро это ощущение изменилось в ощущение ожогов, пробегавших по всему телу. Ей казалось, что ее катают по раскаленным углям и что ее тело клочьями отрывается от костей. Со страшным криком Леонора выпрямилась и открыла глаза. Вместе с сознанием к ней вернулась и память. Леоноре казалось, что она видит еще костер, враждебную и возбужденную толпу, волнующуюся у ее ног, и палача с факелом в руке. Молодая женщина помнила также бурю, яркую молнию, страшные раскаты грома и огромные градины, падавшие вокруг нее, но на нее не попадавшие. Что же было дальше — она не знала; только все тело ее болело, точно было налито свинцом.
Леонора боязливо оглянулась кругом и вздрогнула. Она находилась в лаборатории мэтра Леонарда, а сам он стоял в двух шагах от нее и что-то мешал в кубке. Леонард имел крайне утомленный вид. Лицо его было бледнее обыкновенного, но взгляд сверкал, производя странное и могущественное очарование и, покоряя всех, на кого был устремлен. Немного дальше Оксорат был занят около какой-то машины странной формы, которая трещала как костер, отбрасывая во все стороны целые пучки искр.
— На, пей! — сказал мэтр Леонард, подходя к молодой женщине и подавая ей кубок с какой-то дымящейся жидкостью.
Леонора жадно выпила. Она умирала от жажды и чувствовала страшное утомление. Приятная теплота пробежала по ее конечностям, но мысли ее путались. Какой-то странный хаос воспоминаний и картин из всего случившегося за год наполнял ее ум. Мало-помалу это неприятное состояние рассеялось, хотя мысль ее все еще работала с трудом. Наконец, сжав руками голову, она пробормотала:
— Где же я?
— У себя, у меня, моя красавица. Ты вернулась под супружескую кровлю после небольшого путешествия, которое могло дурно кончиться. Впрочем, все хорошо, что хорошо кончается, — прибавил мэтр Леонард. — Поздравляю тебя, Нахэма! Твое мщение было блестяще. Всем чиновникам, как говорят, ты натянула длинный нос, а Филиппина де Кюссенберг своей шеей заплатила за дерзкое желание обладать красавцем Вальтером. Я боюсь только, что тебя огорчит одна вещь: бедняге рыцарю придется провести очень неприятных полчаса. Его обвиняют в занятиях черной магией и в отношениях с дьяволом! Ха, ха, ха! Как только он придет в себя, его арестуют, а так как отец Филиппины восстановляет против него всех, то его подвергнут строгому допросу и, по всей вероятности, сожгут.
Леонора вскрикнула и сжала голову руками. Затем она вскочила с неожиданной силой, упала на колени и вскричала, умоляюще протягивая руки:
— О, Леонард! Спаси его! Избавь его от ужаса пытки! Не оставляй его в жестоких руках его врагов.
Сардоническая улыбка скользнула по губам чародея.
— Хорошо, хорошо! Так как ты его любишь и интересуешься его судьбой, я спасу его и сделаю нашим. Вернее: я постараюсь это сделать. Но, в таком случае, нельзя терять времени. Ты же ступай покушать и ложись отдохнуть! Когда ты понадобишься мне, я позову тебя.
Леонард помог молодой женщине встать. Так как она шаталась и ноги ее подкашивались, он провел ее в столовую, где был сервирован роскошный обед. Леонора поела с аппетитом. Она не помнила, чтобы когда-нибудь была так голодна. Когда, наконец, Леонора насытилась и собиралась уже вставать из-за стола, вошла прислуживавшая ей карлица. Она помогла молодой женщине пройти в свою комнату и взять теплую ароматическую ванну, а потом уложила ее в постель. Леонора почти тотчас же заснула глубоким, укрепляющим сном.
* * *
Кунигунда сидела у друзей, окна которых выходили на большую площадь. Она жаждала видеть как будут сжигать проклятую статую, как вдруг к ней явилась ее служанка и Каспар и донесли обо всем случившемся.
Когда Кунигунда узнала, что ее невестка задушена, а Вальтер тяжело ранен и лежит без сознания, она думала, что сойдете ума. Несмотря на приближавшуюся грозу, она тотчас же отправилась в дом сына.
Кунигунда входила уже с Каспаром в подъезд, когда грянул град и разразилась паника; но в эту минуту она была нечувствительна к ужасам разгневанной природы. Кунигунда видела только сына, все еще лежавшего без чувств на полу, так как слуги боялись прикоснуться к нему.
Филиппина с посиневшим лицом, с черными пятнами на шее и с выражением не передаваемого ужаса на застывшем лице, в том же положении лежала на постели, в каком была найдена. С дрожью во всем теле Кунигунда отвернулась от трупа и приказала перенести Вальтера в другую комнату, где и стала за ним ухаживать. Когда молодого человека привели в чувство, с ним сделался страшный бред. Ужасные часы провела мать у его изголовья, слушая бессвязные речи, которые, однако, достаточно ясно восстанавливали картину его невероятной любви к восковой фигуре. Волосы Кунигунды вставали дыбом, когда она слушала несвязный рассказ сына о ночных посещениях Нахэмы. Ужас ее еще более увеличивался от грома бури, бушевавшей на улице. Все тело ее тряслось как в лихорадке.
На следующий день Кунигунде пришлось перенести новые нравственные потрясения. Явились родители Филиппины за ее телом, которое и перенесли в родительский дом. Старик Шрамменштедт не принял протянутой ему руки и произнес такие суровые и угрожающие слова, что Кунигунда задрожала от ужаса и чуть не лишилась сознания. Как убитая вернулась женщина к Вальтеру, который все еще лежал в бреду и не узнавал ее. День прошел страшно медленно. Настала ночь, но и та не принесла желанного покоя.
Слова Шрамменштедта дали Кунигунде понять, что Вальтер будет обвинен в занятии черной магией, а может быть и в убийстве жены, и что ненависть оскорбленного отца будет беспощадна. В доказательствах против сына недостатка не будет. Его изувечат, измучают, обесчестят и сожгут живым. А у нее нет никакой возможности спасти его! Маленький камушек, брошенный из сада в открытое окно и упавший к ее ногам, оторвал госпожу де Кюссенберг от ее отчаянных мыслей. Она подбежала к окну и увидела молодого человека, своего крестника, служившего в суде. Кунигунда очень любила этого юношу — сына одной своей давно умершей подруги, и сама воспитала его.
— Что тебе нужно Роберт? — спросила она.
— Крестная! Я пришел предупредить тебя, рискуя своей собственной головой, — торопливо ответил молодой человек, вскакивая на подоконник. — Крестная! Заставь Вальтера бежать куда-нибудь или спрячь его получше, так как завтра его хотят арестовать!
— Но ведь он лежит без сознания!
— Это ничего не значит; его все-таки арестуют и бросят в тюрьму, так как его обвиняют в том, что он заключил договор с дьяволом, имел противоестественные сношения с восковой фигурой и запирался у себя только для того, чтобы отправляться на шабаш. О! Просто ужасно, что говорил против него Шрамменштедт! Он обвиняет его еще в том, что он при помощи сатаны задушил несчастную Филиппину. Итак, крестная, действуй живей, если хочешь спасти Вальтера. А теперь прощай! Я дрожу от страха, как бы кто не увидел меня выходящим из вашего дома.
Кунигунда ничего не ответила. В глазах у нее потемнело, голова закружилась и она без чувств упала на пол. Но неизбежность страшной опасности, грозящей сыну, быстро вывела ее из этого оцепенения. Она бросилась к постели больного, но один взгляд на бледного и неподвижного Вальтера, который лежал как мертвый, убедил ее, что всякая попытка бежать бесполезна. Чтобы перенести его куда-нибудь, понадобится посторонняя помощь, а это привлечет на себя внимание. Уже и теперь большая часть слуг разбежалась из дома; те же, которые остались, за исключением Каспара, избегали приближаться к больному. Спрятать Вальтера она также не могла, так как обыскивать станут весь дом, а крики его во время бреда выдали бы всякий тайник.
Охваченная безумным отчаянием, пожилая женщина стала бегать как безумная, ударяясь головой о стены. Наконец, она снова подбежала к кровати, бросилась на колени и стала молиться. Небо, казалось, оставалось глухо к ее мольбам. Помощь не являлась; не приходило в голову ни одной спасительной мысли. Но за то горькие угрызения совести и близкое к отчаянному сожалению, что она воспрепятствовала браку сына с Леонорой, наполнили ее жестокое, гордое и эгоистическое сердце.
Не тысячу ли раз приятнее было бы видеть Вальтера здоровым, счастливым, окруженным любовью и уважением, женатым на красивой и достойной уважении девушке, которую можно было бы упрекнуть разве что в бедности, чем знать, что он будет обесчещен и погибнет ужасной смертью? Чего бы ни дала она в эту минуту, чтобы исправить непоправимое, чтобы видеть Вальтера, идущего к алтарю с Леонорой!
Громкий звон колокола у ворот оторвал Кунигунду от ее слез и поздних сожалений. Холодный пот выступил на ее теле. Потрясаемая нервной дрожью, она стала прислушиваться, не явился ли это превот со своими стрелками арестовать Вальтера.
Машинально, сама не зная, что она делает, Кунигунда бросилась вон из комнаты больного, которую заперла на ключ и подбежала к окну, выходившему на улицу. При красноватом свете фонаря, висевшего у подъезда, она увидела высокого мужчину, закутанного в широкий плащ и с надвинутой на глаза шляпой. Мужчина этот держал в поводу двух оседланных лошадей.
Госпожа де Кюссенберг вздохнула с облегчением. Слава Богу, это была не стража! Так как в эту минуту Каспар отворял ворота, то она осторожно приоткрыла окно, чтобы слышать, о чем будут говорить.
— Я — доктор, присланный его преподобием монсеньором аббатом Эбергардом лечить его племянника, — сказала незнакомец, — Прикажите ввести моих лошадей во двор, но не расседлывайте их. Затем проведите меня к больному и к благородной даме, его матушке.
— Пожалуйте, мессир! — почтительно сказал старый слуга.
Заметив в полуоткрытую дверь кормилицу Вальтера, тоже привлеченную звоном колокола, он прибавил:
— Агата! Проводите синьора доктора, пока я уберу лошадей.
Несколько минут спустя незнакомец раскланивался с Кунигундой, причем выразил желание, чтобы его немедленно же провели к раненому. Несмотря на глубокое удивление, какое внушил ей присылка доктора зятем, который физически не мог знать о случившемся несчастье и о болезни племянника, пожилая женщина ни минуты не колебалась ввести незнакомца в комнату Вальтера. Она была слишком взволнована, чтобы рассуждать. Осмотрев раненого, доктор запер дверь и, бросив на стул плащ и шляпу, обратился к Кунигунде:
— Потрудитесь, сударыня, дать мне кубок и вино. Я приехал спасти вашего сына, если только он этого сам пожелает. Но прежде всего надо восстановить его силы.
Дрожащими руками Кунигунда принесла то, что требовал незнакомец. Последний налил в кубок немного вина, а потом вылит туда же содержимое флакона, который вынул из своего камзола. Женщина с любопытством наблюдала за ним. Это был еще молодой человек, высокий и очень худой. В движении его гибких и худых членов было что-то кошачье. Бледное лицо его и большие, зеленоватые глаза имели зловещее выражение. Длинные и худощавые пальцы были бледны и желты, точно восковые. Приготовив питье, издававшее острый запах, незнакомец вынул из кармана другой флакон, гораздо меньших размеров. Содержимым этого флакона он натер раненому виски, руки и грудь. Затем приподняв ему голову, он поднес к губам кубок.
Вальтер жадно выпил, не отрывая губ и, с хриплым вздохом, снова упал на подушки.
— Он умер! — с тоской вскричала мать, бросаясь к сыну.
— Нет, он спит, — сказал доктор, останавливая ее. — Дайте ему покой. Через час, я думаю, он будет настолько силен, что будет в состоянии ехать. А пока, благородная дама, я попрошу вас накормить меня, так как я страшно голоден и утомлен. Сегодня я сделал длинный путь.