Подоспевшие ординарцы скрутили фельдфебеля, осмотрели строй, но опознать среди тысячи легионеров капрала не смогли. Когорту крутили и так и эдак, разбивали на роты, взвода, солдат осматривали, допрашивали, но никто ничего сказать не мог. Когорту выстраивали вновь, личный состав пересчитывали и всегда получали на одного легионера больше. Идентификация личности по фотографическим портретам и отпечаткам пальцев результатов не дала.
Капрал пропал, словно его не было вовсе.
* * *
Перед развернутым строем водили престарелую мать капрала и других близких родственников. Мать плакала, утирала слезы и опознавала сына в каждом третьем легионере, так как все они были на одно лицо — одинаково стрижены и грязны. Родственники пожимали плечами, говорили, что если бы им показали капрала на фотографии в газете или в приемном кабинете в парадном кителе, в окружении ординарцев и порученцев, тогда бы они его опознали непременно.
Приглашенные из столицы консультанты невнятно бормотали что-то насчет мимикрии, то есть свойстве живых существ в случае опасности принимать форму и цвет окружающей их среды. Например, бабочка, заметившая близко от себя птицу… Возможно, что капрал…
Безуспешные поиски продолжались две недели. В армии начались нездоровые шатания. Поползли слухи, что капрал жив, что его нарочно упрятали в каземат с глаз долой…
Оправившийся от потрясения командующий, подождав день-другой, сказал:
— Слава богу!
Вызвал караульный взвод и с его помощью арестовал, разжаловал и отправил в штрафные когорты всех ставленников капрала. Многочисленных родственников капрала он собственноручно выволок за волосья из офицерской кухни и, надавав затрещин, отослал на рытье окопов. Капральскую мамашу публично объявил старой шлюхой, а самого капрала сыном шлюхи и негодяем, водившим за нос армию. Бронзовые бюсты капрала были спешно переплавлены в плевательницы, парадные портреты и биографические книги пущены на нужды армии. Звание капрала специальным приказом по армии было упразднено раз и навсегда. Капралы спешно спарывали лычки. Их попросту не стало.
Когорту, в рядах которой затерялся капрал, командующий отправил на разминирование нейтральной полосы, после чего остаток когорты — пятьдесят легионеров — был расформирован.
На том история с капралом и закончилась. А скоро и вовсе забылась…
А потом началась форменная чехарда.
* * *
— Я поеду на войну-у! Я хочу на войну! Я счас пой-ду-у! — капризничал император, стуча ножкой о пол.
— Ах, что вы такое говорите, ваше величество! — ахали офицеры генерального штаба и не пускали императора на войну. — Посмотрите, на улице холодно, дождик!
— Я хочу-у-у! — плакал император и отказывался за завтраком от манной каши.
— Взгляните, ваше величество, что мы вам принесли, — интриговали старшие офицеры и показывали спрятанных за спиной оловянных солдатиков.
На несколько минут лицо императора прояснялось. Он с увлечением возил и переставлял солдатиков по полу, отдавал строевые команды, пытался отгрызть солдатам оловянные головы. Но потом обиженно надувал губы, хлюпал сопливым носом и жаловался генералиссимусу на генералов:
— Они не пускают меня на войну! Я хочу на войну-у!
Генералиссимус промокал аксельбантами императорские слезы и говорил:
— Ваше величество! Мы обязательно отправимся на войну!
Поспим часик и непременно поедем. Ну не плачьте, ваше величество!
Император доверчиво смотрел на обвешанного знаками воинской доблести генералиссимуса.
— Прогони этих противных генералов, — просил он.
— Вот я вас! — грозно кричал генералиссимус, топая ногами.
— У-у-у!
Император счастливо смеялся, видя, как разбегаются испуганные генералы генерального штаба, и тихо засыпал на плече бравого генералиссимуса. Спящего императора осторожно переносили на кровать.
Но, видно, в императора вселился бес.
Во время второго завтрака, между земляничным киселем и фруктовым пудингом, император нахмурился и сообщил присутствующим родственникам, офицерам, иностранным послам, прислуге, денщикам и журналистам свою высочайшую волю.
— Мы отбываем на войну, дабы собственноручно возглавить наступление! Мы так хотим!
Засим, не откладывая ни на минуту, император через казну выписал себе царские прогонные для следования на фронт и обратно.
Иностранные посланники захлопали в ладоши, пораженные государственной сметкой императора. Адъютанты закричали:
— Браво! Брависсимо! — Аплодисменты перерастали в бурную овацию.
Офицеры штаба, расталкивая друг друга локтями, побежали в канцелярию выписывать командировочные.
Императорский каприз обрел форму приказа. Теперь отменить его не смог бы и сам император, потому что деньги были получены и застегнуты в кошельки.
В столовой раскатали оперативную карту.
— Какой участок фронта соблаговолит посетить его величество?
— спросили генералы. Император не понял.
— Ваше величество, куда вы поедете? — перевел генералиссимус.
— Сюда, где зелененько, — соблаговолил выбрать император, ткнув оттопыренным пальчиком прямехонько в высоту № 6725.
Генералы разбежались по штабам готовиться к отъезду.
— Командующего на провод! — потребовал генерал связи.
— Усилить паек в боевых порядках! — распорядился начальник продовольственного снабжения.
— Обставить квартиры офицеров инкрустированной мебелью! — приказал главный квартирмейстер.
— Выслать вагон шпаклевки для текущего ремонта артиллерийского парка! — отдал распоряжение командующий артиллерией.
— Переместить в квадрат высоты № 6725 боевые крейсера и вспомогательные миноноски! — приказал адмирал.
Командующему фронтом была отправлена срочная, сугубо конфиденциальная шифрограмма: «Ближайшее время ожидается прибытие ряда высокопоставленных особ целью ознакомления дел вверенном вам участке фронта. Обеспечьте надлежащий прием. Готовность доложить!»
* * *
Командующий сдавленно ахнул и вызвал командиров когорт.
— Через 24 часа высота должна блестеть как золотой дублон! Я не знаю, как вы этого добьетесь, но если через 24 часа я сумею обнаружить в боевых порядках и ближнем тылу хотя бы одну пылинку, хотя бы одну соринку, хотя бы одного дурно пахнущего солдата, хотя бы одну свободно порхающую муху — можете считать, что война для вас уже закончилась!
Я не знаю, как вы умудритесь отловить мух. Меня этому в академиях не учили. Это не моего ума дело. Я не занимаюсь мухами!
Я занимаюсь старшими офицерами! И знаете, как я ими занимаюсь?
Вот так, вот так и вот так! — растер между сжатыми ладонями воображаемого офицера командующий. — Если у кого-то появились вопросы, прошу держать их при себе! Это армия, а не богадельня!
Ваши проблемы — это ваши проблемы! Я командующий, я должен командовать, а не бегать по передовой задрав хвост, словно взбесившийся кобель! Я ясно выражаюсь?
Мое дело — раздавать медали или отдавать под суд. Остальное меня не касается!
Если кто-то сомневается в себе, если кто-то решил, что не способен за 24 часа исполнить приказ, пусть сейчас, здесь, не откладывая напишет подробный рапорт и… подотрется им в нужнике!
Подотрется и застрелится! Мне не нужны капитулянтские бумажонки, которым грош цена! Мне нужна работа! Победа любой ценой! Если для достижения цели мне потребуется расстрелять 500 солдат, я расстреляю 1000 солдат.