Он доковылял до стола, стекла его очков посверкивали, щеки пылали. Он крикнул:
- Кого я вижу? Майор Кунце! Старый фронтовой друг! Тут у вас дым коромыслом, как во время оно во Франции! Я ведь всегда говорю: жить так жить, и лучше на годок-другой дольше!
Майор представил его:
- Господин Кюнхен, преподаватель гимназии.
Как случилось, что его забыли во тьме и мраке? Старичок оживленно высказывал свои соображения на этот счет. Он сидел в одной компании... Ну, надо полагать, чуток всхрапнул, а эти чертовы дети дали тягу. Сон еще не успел убавить в нем жара от поглощенных напитков; захлебываясь и визжа, старикашка напоминал майору об их общих доблестных подвигах в "железном году".
- Партизаны! - кричал он, и из его морщинистого беззубого рта бежала слюна. - Ох, и бандиты же были! Вот, господа, убедитесь, до сих пор у меня этот палец, как деревянный. Партизан укусил. Только за то, что я хотел слегка полоснуть его саблей по горлу. Этакая свинья!
Кюнхен по очереди показал всем сидящим за столом знаменитый палец; посыпались возгласы изумления. Дидериха, правда, несмотря на восторженные чувства, мороз подрал по коже, он невольно вообразил себя на месте французского партизана: вот маленький свирепый старикашка уперся ему коленом в грудь и приставляет клинок к горлу. Дидериху пришлось на минутку выйти.
За столом, когда он вернулся, майор и учитель Кюнхен, стараясь перекричать друг друга, описывали какой-то жаркий бой. Никто ничего не мог понять. Но фальцет Кюнхена, прорываясь сквозь рев майора, становился все пронзительнее, пока, наконец, майор волей-неволей не умолк, и тогда старикашка уже без помех пошел и пошел отливать пули.
- Э, нет, старый друг, вы человек дотошный. Если уж вы катитесь с лестницы, то все ступеньки до единой пересчитаете. А поджег-то дом, в котором засели партизаны, не кто другой, как Кюнхен, тут и разговора быть не может. Я прибег к военной хитрости и прикинулся мертвым, а эти ослы поверили. Но когда вдруг поднялось пламя, защита отечества вылетела у них из головы и уж только одно осталось - как бы вырваться, соофгипё <Искаженное sauve qui peut (фр.) - спасайся кто может.>, и ничего больше. Видели бы вы, что тут наши творили. Подстреливали их, как только они появлялись на стене и начинали спускаться! Ну и скачки же они делали. Кроликам под стать!
***
Кюнхену пришлось прервать свою вольную импровизацию, он пронзительно захихикал. Ему ответил громовой гогот застольной компании. Наконец Кюнхен возобновил рассказ:
- Эти продувные бестии и нас научили коварству. А их женщины! Таких фурий, как француженки, свет не видывал. Кипяток лили нам на головы. Ну, подобает это дамам, я вас спрашиваю? Когда все запылало, они стали бросать детей в окна и еще, видите ли, хотели, чтобы мы ловили их. Умно придумали. Мы и ловили этих выродков, да только на штыки. А потом и дам таким же манером. - Кюнхен согнул изувеченные подагрой пальцы так, словно охватывал ими приклад ружья, и поднял глаза кверху, будто собираясь кого-то поддеть на штык. Стекла его очков поблескивали, он продолжал вдохновенно врать. - Под конец, - пищал он, - какая-то толстая-претолстая баба хотела пролезть через окно, но как ни ловчилась, ничего не выходило. Тогда она попыталась вылезть задом наперед. Только она, милочка, не приняла в расчет Кюнхена. Я, не будь ленив, вскакиваю на плечи двух солдат и ну щекотать штыком ее толстую французскую...
Шумные хлопки, хохот заглушили последние слова. Кюнхен смог только выкрикнуть:
- В день Седана я всегда рассказываю эту историю своему классу, конечно в благопристойных выражениях. Пусть молодежь знает, какими героями были их отцы.
Кюнхен смог только выкрикнуть:
- В день Седана я всегда рассказываю эту историю своему классу, конечно в благопристойных выражениях. Пусть молодежь знает, какими героями были их отцы.
Все сошлись на том, что подобные рассказы могут только укрепить националистический образ мыслей у молодого поколения, и один за другим потянулись чокаться с Кюнхеном. От восторга они так вошли в раж, что никто не заметил, как к столу подошел новый посетитель. Ядассон неожиданно увидел скромного господина в сером пальто a la Гогенцоллерн и покровительственно кивнул ему.
- Смелей, смелей, господин Нотгрошен, присаживайтесь.
Дидерих, весь еще во власти возвышенных чувств, напустился на него:
- Кто вы такой?
Незнакомец отвесил низкий поклон:
- Нотгрошен, редактор "Нетцигского листка".
- Кандидат в голодающие, стало быть? - сказал Дидерих и сверкнул очами. - Неудачливые гимназисты, голодранцы с аттестатами, опасная братия?
Все рассмеялись; редактор смиренно улыбнулся.
- Его величество заклеймил вас, - сказал Дидерих. - А в общем, садитесь.
Он даже налил ему шампанского, и Нотгрошен, благодарно склонясь, выпил. Трезвый и смущенный, он оглядывал компанию, раззадоренную и взвинченную выпитым вином, а многочисленные пустые бутылки, стоявшие на полу, свидетельствовали, что выпито немало. О редакторе тут же забыли. Он терпеливо ждал, пока кто-то не осведомился, как он попал сюда среди ночи, точно с неба свалился.
- А кто же выпустит газету? - ответил Нотгрошен с той важностью, с какой обычно говорят о своей работе мелкие чиновники. - Ведь вы же захотите утром прочесть все подробности убийства рабочего.
- Мы их знаем лучше вашего! - крикнул Дидерих. - Вы-то, голодная рать, все высасываете из пальца.
Редактор беззлобно улыбнулся и угодливо выслушал сбивчивое описание событий, которые все наперебой излагали ему. Когда шум улегся, он заговорил:
- Так как вы, господин...
- Доктор Геслинг! - гаркнул Дидерих.
- Нотгрошен, - пробормотал редактор. - Так как вы давеча упомянули имя кайзера, вам, я думаю, небезынтересно будет узнать о новом манифесте его величества.
- Я запрещаю критиковать его величество! - крикнул Дидерих.
Редактор втянул голову в плечи и прижал руку к сердцу.
- Речь идет о новом послании кайзера.
- А как оно попало на ваш письменный стол? Опять подлое предательство? - спросил Дидерих.
Нотгрошен, защищаясь, поднял руку.
- Сам кайзер приказал обнародовать послание. Завтра утром вы все прочтете в газете. Вот гранки!
- Читайте, доктор! - скомандовал майор.
- Какой доктор? - воскликнул Дидерих. - Вы разве доктор?
Но никто уже ничем, кроме послания, не интересовался. Гранки вырвали из рук редактора.
- Браво! - крикнул Ядассон, еще сохранивший способность читать. - Его величество признает себя последователем позитивного христианства.
Пастор Циллих так обрадовался, что на него напала икота.
- Теперь Гейтейфель узнает... ик! Наконец-то этому наглецу, который кичится своей ученостью... ик!.. будет воздано по заслугам. Они берутся решать вопрос об откровении! В нем даже я... ик!.. едва разбираюсь. А ведь я изучал богословие!
Учитель Кюнхен, высоко подняв руку, размахивал листками гранок.