«Надо выбираться из своей наводненной призраками каюты, – подумал он. – Как-нибудь на досуге, не сейчас».
Вскоре он встал и снова отправился гулять по палубам. Теперь они были полны людей. Похоже, все пассажиры были наверху и, как обычно, читали, вяза– ли, дремали или, как он, слонялись по палубам, но в это утро он отметил во всем некую пасхальную новизну и он радовался этому, пока его благорасположение не нарушили самым грубым образом.
Пассажиры, казалось, тоже отметили перемену. В прошедшие несколько дней им безусловно время от времени попадался на глаза мистер Пинфолд, однако сейчас он вдруг предстал в виде достопримечательности, словно он бесхозная дама, совершающая свой первый вечерний променад в заштатном южноамериканском городке; он многократно наблюдал эту сцену на пыльных рыночных площадях; он видел, как проясняются болезненные лица мужчин и апатия сменяется бодростью; он отмечал потуги на молодечество; он слышал разбойный свист и, не вполне понимая, прямые анатомические оценки; он видел хитрые преследования и щипки неосторожной путешественницы. Вот таким же центром внимания в тот день был и мистер Пинфолд, куда бы он ни направил свои шаги. Все громко и откровенно говорили только о нем, и говорили не в похвалу ему.
– Вот Гилберт Пинфолд, писатель.
– Этот неприметный коротышка? Не может быть.
– Вы читали его книги? У него оченьспецифическое чувство юмора.
– Он сам насквозь специфический. Какие у него длинные волосы.
– Он мажет губы помадой.
– Он подводит глаза.
– Но какой же он обношенный. Мне казалось, эта публика всегда франтит.
– А гомосексуалисты бывают всякие. Есть «пуфики» и «пышки» – те умеют одеваться. А есть «мясники». Я целую книгу об этом читала. Пинфолд – «мясник».
Это был первый разговор, который услышал мистер Пинфолд. Он остановился, обернулся и постарался смутить пристальным взглядом говоривших пожилых дам. Одна из них улыбнулась ему, и, повернувшись к своим, сказала: – По-моему, он навязывается к нам со знакомством.
– Какая гадость.
Мистер Пинфолд шел дальше, и всюду речь шла только о нем.
– …владетель Личпола.
– Велика невидаль. Сейчас много таких владетелей сидит в своих развалюхах.
– Нет, Пинфолд живет, как вельможа, уж вы мне поверьте. Ливрейные лакеи.
– Догадываюсь, что он делает с этими лакеями.
– Уже нет. Он уже много лет импотент. Поэтому и думает о смерти все время.
– Он все время думает о смерти?
– Да. Когда-нибудь он покончит с собой, вот увидите.
– Мне кажется, он был католиком, а католикам запрещен грех самоубийства.
– Это не остановит Пинфолда. По-настоящему онне верит в свою религию. Он притворяется, считает, что это аристократично, что это положено владетелю края.
– Он сказал телеграфисту: Личпол – единственный в мире.
– Да уж другого такого нет, и Пинфолд его владетель…
– …Полюбуйтесь, опять пьяный.
– Он ужасно выглядит.
– Просто живой труп.
– Что же он тянет при такой жизни?
– Дайте время, он и так старается. Алкоголь, наркотики. Врачу он, конечно, не покажется. Боится, что запрут в желтый дом.
– Там ему самое место.
– За бортом ему самое место.
– Неприятности для бедняги капитала.
– У него масса неприятностей из-за него на судне.
– И за собственным столом.
– Тут принимаются меры. Вы не слышали? Готовится петиция.
– Да, я подписал. По-моему, все подписали.
– Кроме, соседей по столу. Скарфилды не подпишут, и Главер не подпишет.
– Ну да, это поставило бы их в щекотливое положение.
– Грамотно составлена петиция.
– Еще бы. Генерал сочинял. Прямых обвинений нет, чтоб не притянули за клевету.
Просто сказано : «Мы, нижеподписавшиеся, по причинам, которые мы готовы изложить приватно, считаем для себя, пассажиров „Калибана“, оскорбительным, что мистер Пинфолд занимает место за капитанским столом, каковой чести он скандальным образом недостоин». Все точно и ясно.
– …Капитан обязан посадить его под замок. Он имеет полное право.
– Но ведь он, в сущности говоря, еще ничего не натворил здесь, на судне.
Это беседовали два добродушных бизнесмена, в компании с ними и Скарфилдами мистер Пинфолд как-то провел полчаса.
– Ради его собственной безопасности. Ведь прошлой ночью те ребята чуть не избили его.
– Они перепили.
– Они могут опять перепить. Нам совсем некстати, если тут случится уголовное дело.
– Может, как-то упомянуть этот эпизод в нашей петиции?
– Это обсуждалось. Генералы решили, что будет лучше отложить это до беседы с капитаном. Пусть он велит им изложить свои претензии.
– Не в письменном виде.
– Именно. Они же не собираются сажать его на цепь. Просто его не будут выпускать из каюты.
– Но, заплатив за свой проезд, он, скорее всего, вправе решать, как ему жить и где столоваться.
– Ноне за капитанским же столом!
– Все не так просто.
– Нет, – говорила норвежка, – я ничего не подписывала. Это английское дело. Я знаю одно, что он фашист. Я слышала, как он ругал демократию. Во времена Квислинга у нас тоже было несколько таких людей. Мы знали, как с ними надо поступать. Но в ваши английские вопросы я не вмешиваюсь.
– У меня есть довоенная фотография, где он в черной рубашке участвует в сборище в Альберт-холле.
– Это может пригодиться.
– Он с ними во всю путался. Сидеть бы ему за решеткой, не подайся он в армию. Показал он себя! там, конечно, не с лучшей стороны?
– С худшей. В Каире пришлось замять скандал, когда застрелился его начальник бригадной разведки.
– Шантаж?
– Это бы еще ничего.
– Я вижу на нем гвардейский галстук.
– На нем всякий галстук можно увидеть.
– Например, питомцев Итона.
– Он был в Итоне?
– Говорит, что был, – сказал Главер.
– Не верьте. Обычная школа-интернат, от звонка до звонка.
– А в Оксфорде?
– Тоже не был. Все, что он рассказывает о своей прежней жизни, ложь. Еще год-другой назад его имени никто не слыхал. Во время войны много негодяев пошло в гору…
– …Не скажу, что он коммунист с партбилетом в кармане, но он, конечно, якшается с ними.
– Как большинство евреев.
– Вот именно. Возьмите «пропавших дипломатов» – все были его друзья.
– Он маловато знает для того, чтобы русские заинтересовались им и взяли к себе в Москву.
– Даже русским не нужен Пинфолд.
Самый же любопытный разговор в то утро вели миссис Коксон и миссис Бенсон. Как обычно, они сидели на терраске палубного бара, каждая со своим стаканом, и говорили по-французски, чисто и бегло, как показалось мистеру Пинфолду, нетвердому в этом языке. Миссис Коксон сказала: – Се monsieur Pinfold essaýe tojours de pénétrer chez moi, et il a essayé de se faire présenter à moi par plusieurs de mes amis. Naturellement j'ai refusé.
– Connaisser – vous un seui de ses amis? II me semble qu'il a des relations tres ordinaires.
– On peut toujours se tromper dans Ie premier temps sur une relation etrangere. On a fini par s'apercevoir à Paris qu'il n'est pas de notre société [15] …
Все подстроено, решил мистер Пинфолд. В здравом уме люди так себя не ведут.
Когда мистер Пинфолд был новоиспеченным членом Беллами, там в углу лестницы целыми днями сидел некий старик-граф в диковинной жесткой шляпе и громко разговаривал с самим собой. Тема у него была одна: проходившие мимо соклубники. Иногда он дремал, а в продолжительные часы бодрствования вел как бы радиорепортаж: «Какой у парня большой подбородок; страховидный малый. Откуда он взялся? Кто его пустил?… Эй, ноги поднимай лучше. Протрешь все ковры… Молодой Крамбо. Тумба ходячая. Не ест, не пьет, а причина – пустой кошелек. С тощего кошелька как раз и разносит… Старик Нельсворт, бедняга. Мать была шлюха и жена такая же. Теперь, говорят, и дочь туда же…»
В широкотерпимой атмосфере Беллами к этому чудаку благоволили.